Дарья Донцова - Спят усталые игрушки Страница 15

Сегодня ему фатально не повезло. Сначала выволокли и заставили нежными лапками бродить по мартовским ледяным лужам, а потом просто, в общей суматохе, забыли впустить в дом; завоешь тут от ужаса и негодования.

– Хучик, иди сюда, – позвала я собачку.

Но мопсик не двигался, продолжая громко плакать.

Пришлось прямо в уютных домашних тапочках топать к нему под елку. Так, понятно. Дурацкий серебряный комбинезон, в который зачем-то нарядили бедолагу, сполз с задних лапок, штанины запутались, и Хуч потерял способность к передвижению. Вытряхнув его из прикида, я подхватила дрожащего песика и внесла в дом. Хуч опрометью бросился в кошачий туалет. Вот ведь какой принципиальный: умру, а не стану писать в такой холод на улице.

В гостиной царило ликование.

– Где ты вечно шляешься, – накинулась на меня Алиса, очевидно, успевшая как следует налечь на коньяк, – самое интересное пропустила. Мумо ушел, взвизгнул последний раз и убежал, Филя его напугал.

Колдун устало поправил прядь волос.

– Да уж, пришлось повозиться, израсходовал почти весь энергетический потенциал. Зато теперь сюда не войдут никакие несчастья…

– Потрясающе! – прошептала одна из дам, посверкивая серьгами. – Невероятно!

– Восхитительно, – отозвалась Зайка.

– Здорово, – резюмировала Маня.

– Честно говоря, я струхнул маленько, – признался Кеша. – Он так выл, и сначала я подумал, что это собака, но потом стало ясно: ни одному животному не издать подобных звуков.

Я поглядела на блаженно раскинувшегося в кресле Хуча. Относительно умственных способностей Алиски и ее подруг никогда не заблуждалась – тупы, как пробки. Но кто мог подумать, что мои домашние такие же придурки!

На следующий день с утра поехала разыскивать детский дом, где воспитывалась Людмила Шабанова. Ну не может быть, чтобы там не осталось документов или людей, помнящих девочку.

Но молодая бойкая директриса тут же меня разочаровала.

– Сколько лет вашей Шабановой?

– Вокруг тридцати.

– Значит, больше десяти годков прошло после выпуска, здесь за это время семь начальников сменилось.

– Может, личное дело где лежит? – спросила я, понимая безнадежность вопроса.

Директриса наморщила хорошенький носик, по виду она казалась чуть старше Зайки, небось институт только что закончила.

– Пожар, говорят, случился в девяностом, почти все бумаги сгорели. Впрочем, я тогда здесь еще не работала.

Тут дверь кабинета приоткрылась и всунулась голова с аккуратной, старомодной укладкой.

– Разрешите?

– Очень кстати, – обрадовалась начальница, – вот, знакомьтесь, Виктория Павловна, старейший преподаватель.

– Вы Людмилу Шабанову помните? – спросила я.

Пожилая женщина села на стул и задумчиво проговорила:

– Шабанова… Шабанова… а зачем она вам?

Но у меня наготове убедительное объяснение.

– Уже объясняла директору, я представитель адвокатской конторы. У Шабановой нашлись родственники за рубежом, разыскивают девушку.

– Нет, – с сожалением вздохнула Виктория Павловна. – Разве всех упомнишь? Столько детей было… Фамилия-то вроде знакомая…

– Воспитательницу Елену Вадимовну знаете? – решила я использовать последний шанс.

– Эту выскочку? – процедила Виктория Павловна. – Как же, рядом работали. Все поучала преподавателей, как с детьми обращаться, а директор, покойный, все в рот ей глядел. Еще бы, муженек-то у зануды в Министерстве просвещения работал, отделом заведовал. Как чего надо, Елене Вадимовне в ножки кланялись, пальтишки детям купить или телевизор… А она и рада стараться, шепнет супругу, а потом нос задирает.

– Где она сейчас? – прервала я поток старых обид.

Виктория Павловна сказала недоброжелательно:

– Вот уж правильно говорят, кое-что не тонет. Тут и кризисы, всякие пертурбации, а Елена Вадимовна частный колледж открыла, директорствует, денежки рекой текут…

– Знаете адрес?

– Да за углом, – фыркнула Виктория Павловна. – Еще наглость имела на наши ворота объявление в феврале налепить – «Школа уникальных преподавательских методик Елены Старостиной объявляет прием». Сразу его, конечно, отодрали. Специально ведь повесила, чтобы знали: вот я теперь какая!

Оставив Викторию Павловну исходить злобой, я двинулась по указанному адресу. И впрямь это за углом. В глубине двора устроилось типовое двухэтажное здание детского садика. Пахло внутри вкусным обедом, свежепокрашенные стены густо увешаны картинами. «Творчество наших учеников» – гласил плакат.

– Елена Вадимовна на месте? – спросила я у здоровенного парня, тащившего огромный глобус.

То ли акселерат-десятиклассник, то ли слишком молодой преподаватель на бегу крикнул:

– Второй этаж, комната двенадцать.

Я пошла вверх по лестнице. Все стены изрисованы карикатурами, у окна – большая стенгазета и ящик с надписью: «Опусти сюда бумагу, на которой изложил проблему». На двери нужной мне комнаты табличка: «Входите смелей, вместе мы разрешим все трудности». Отличное заявление, надеюсь, ко мне оно тоже имеет отношение.

Помещение оказалось большим и светлым. Меньше всего оно напоминало кабинет директора школы, скорей это уютная гостиная: диван, два кресла, большой торшер, огромный темно-зеленый ковер, много картин, «стенка», забитая книгами и посудой. Впрочем, у окна пристроился письменный стол с компьютером, и именно там сидела светловолосая женщина.

Услышав скрип двери, Елена Вадимовна отложила линейку и приветливо спросила:

– Могу помочь?

Я посмотрела в ее открытое, доброе лицо. Еще довольно молода, пятидесяти, наверно, нет, но первые морщины уже лучиками побежали от карих глаз к вискам. Однако «гусиные лапки» не портили директрису, наоборот, придавали лицу мягкое выражение. Сразу видно, она редко гневается и много смеется. В юности слыла, конечно, красавицей, да и сейчас еще хороша. Кожа светлая, слегка курносый нос и губы Брижит Бардо. Скорее всего знает о сходстве с секс-символом Франции, потому что волосы красит в светло-русый цвет. Впрочем, похоже, что и фигура еще сохранилась, если судить по той ее части, что виднелась над столом.

Я села и принялась беззастенчиво врать про зарубежных родственников Шабановой.

Елена Вадимовна слушала, не прерывая, и, только когда моя фантазия иссякла, спокойно произнесла:

– Отлично помню Милу, принимала самое активное участие в ее судьбе, только скажите, ее разыскивают со стороны отца или матери?

– Отца, – недолго думая, выпалила я.

Елена Вадимовна посуровела.

– У вас, естественно, имеется документ, подтверждающий вашу личность?

Я сунула ей под нос французский паспорт. При виде его россияне, как правило, становятся крайне любезны, но Елена Вадимовна оказалась исключением. Брови директрисы грозно поползли к переносице, рот, потеряв всякое сходство с губами Брижит, сжался в ниточку.

– Значит, иностранка. Боюсь, ничем помочь не смогу.

– Неужели не хотите, чтобы Людмила получила наследство, оставленное прадедом?

– Вы не та, за кого себя выдаете.

Я растерялась и глупо спросила:

– Почему?

– Потому что дед Милы никогда бы не оставил ей ни копейки, ведь мать Людмилы убила своего мужа, его сына. Поэтому-то девочка и оказалась в детском доме.

Я разинула рот. Ну и новость! Елена Вадимовна молча закурила. Тогда я вынула другой, российский паспорт и рассказала директрисе всю правду.

– Ужасно, – пробормотала та, когда я закончила, – впрочем, у нее всегда замечались странности, сказывалось, видно, тяжелое детство.

– Вы не знаете, где ее дочь?

Директриса покачала головой.

– Последний раз встречались, когда она получала диплом, это ведь я ее в институт пристроила, пожалела. Впрочем, если располагаете временем, могу рассказать, что знаю, по порядку.

Я заверила Елену Вадимовну, что абсолютно свободна, и принялась внимательно слушать.

Милочке было семь лет, когда ее привезли в детский дом, но она не умела ни читать, ни писать, впрочем, разговаривала тоже с трудом. Елена Вадимовна вначале удивилась. Красивая, абсолютно нормальная с виду девочка оказалась почти дебилкой. Школьница по возрасту, она остановилась в развитии на уровне двух-трех лет. Ела только ложкой, при этом сосиски, курица и отварные яйца вызывали у новенькой удивление.

– Что это? – спросила она, ткнув пальцем в ноздреватый омлет.

В детском доме хорошо готовили, и Елена Вадимовна даже растерялась вначале.

– Ешь, Милочка, тебе понравится.

Воспитанница сунула ложку в рот и принялась медленно жевать.

– Что же ты дома кушала? – поинтересовалась педагог.

– Благословенную пищу, – ответила девочка и спросила: – А это желтое – божеское или бесовское?

Елена Вадимовна не нашлась, что ответить. С одеждой тоже возникли трудности. Милочку привезли в январе, и сначала женщине показалось, что на девочке ночная сорочка. Но при ближайшем рассмотрении оказалось, это нечто вроде хитона из грубой, неотбеленной, явно домотканой холстины. На ногах носки и калоши.