Irena-Barbara-Ioanna Chmielewska - Две головы и одна нога (пер. В.Селиванова) Страница 15

И опять, чтоб они лопнули, замаячили его пустые глаза. Нетопырь в углу пещеры расправил крылышки.

– Мне показалось, о нем говорится в этом письме?

Мы взглянули в глаза друг другу. Гжегож умел скрывать свои чувства, придавая лицу любое выражение, но глаза у него были нормальные, человеческие. Господи, какое наслаждение смотреть в такие глаза! И я твердо решила, нет, поклялась сама себе, что ни за что не скажу ему этого, мужчины, как правило, избегают преувеличенных чувств. Хотя… В те давние времена, почитай, четверть столетия назад, я тоже скрывала, сколько могла, свое к нему отношение. Догадывался ли он о том, что является мужчиной моей мечты?…

Постаралась взять себя в руки, нечего разнеживаться, не место и не время. Срочно, срочно начать думать о другом! О чем же? Как о чем? О голове, конечно. Очень помогло, без особого труда вызвала в памяти голову Елены Выстраш, словно наяву увидела, как она смотрит на меня мертвыми глазами из пластиковой сумки, и кусок сыра – не с навозом, другого – застрял в глотке.

– Закажи мне рюмочку хорошего коньяка, – угрюмо попросила я Гжегожа. – Из двух зол лучше упиться, чем на каждом шагу переживать такие потрясения. Ну разумеется, о нем говорится в письме. Ох, недаром никак не могу изгнать его из памяти. Вот, прочитай, я у него украла, и теперь у меня это… черт знает что! Хотя, если честно, я догадываюсь, что именно. Не так просто все объяснить. Сколько у нас времени?

– Полтора часа, я сделал все от меня зависящее.

И я начала свою печальную исповедь.

– Так уж, видно, мне на роду написано… Хотя нет, честно признаю – по собственной глупости угораздило меня связаться с типом, который больше всего на свете обожал хитроумные интриги и всевозможные тайны…

Гжегож умел слушать. Не меньше четверти часа заняла у меня отрицательная характеристика моего последнего спутника жизни. Он был человеком из чуждого нам мира, состоял в непонятных мне партийных организациях, целиком погрузившись в распутывание каких-то сложнейших махинаций на самых высших уровнях. Был непременным членом нескольких контрольных комиссий, сотрудничал с контрразведкой, Министерством внутренних дел и еще с чем-то в том же роде. Годами собирал доказательства чьей-то вины и буквально тонул в тоннах обвиняющей макулатуры. Жили мы отдельно, каждый в своей квартире, и долгое время я видела в нем аса разведки, этакого бесстрашного борца невидимого фронта и вообще супермена. Гжегож хорошо знал меня, знал, что меня хлебом не корми – дай только соприкоснуться с какой-нибудь потрясающей тайной, относился к моей мании снисходительно и принимал меня такой, какая я есть. Нет, уж ему я спокойно могла исповедаться во всем на свете, он понял истинные причины моего увлечения тем человеком, перед ним я не стеснялась сознаться в собственной глупости.

– Патологический врун! – гневно продолжала я. – В большой тайне сообщил мне, что раздобыл материалы, по взрывной силе не уступающие атомной бомбе. Он их хорошенько припрягал, никто не найдет, уж он об этом позаботился. Потребовалось немало времени, пока я не разобралась в истинной сущности этого человека. Я поняла, что все его тайны из пальца высосаны, гроша медного не стоят, он просто пытался создать ореол вокруг себя, дескать, вот он какая важная персона. Никаких потрясающих тайн он не знал, и однажды я ему в глаза высказала все, что о нем думаю. С этого дня он меня возненавидел, ведь я разрушила с таким трудом создаваемую им легенду о себе. Что же касается макулатуры, он действительно был ею завален, и люди могли подумать – я и в самом деле имею доступ к ней. Это неправда, не имела я никакого доступа.

– А ключ от его квартиры имела?

Принесли коньяк. Выпила, закурила. Опять взглянула в любимые глаза. Ясное дело, сразу выхватил суть.

– Представь себе, у меня и в самом деле был ключ. В течение целых трех недель. Так уж получилось, мы расстались, но ему необходимо было, уж не помню для чего, некоторое время держать у меня запасные ключи от своей квартиры. Думаю, не стоит клятвенно уверять, что я ими не воспользовалась, ноги моей не было в его квартире! Возможно, ты не забыл, что мне присуща прямо какая-то идиотская лояльность, так и в этом случае…

– Да успокойся же!

– Я совершенно спокойна. Что, весь коньяк выпит? Нет, больше не надо заказывать, обойдусь. Вот в те годы я действительно напереживалась, слава Богу, все в прошлом. Но вспоминать такое… Дебилка, представляешь, ведь я и в самом деле несколько лет гордилась тем, что верно служу обожаемому кумиру, что оказалась достойной его доверия… А потом выяснилось – мое благородство было излишним, могла быть хоть последней свиньей, поскольку он и мне не доверял и принял свои меры предосторожности…

Гжегож произнес коротенькое нецензурное слово и все-таки заказал коньяк и себе, и мне.

– Вот этого я и не вынесла и, узнав, высказала ему все, что думаю, и он меня возненавидел. Ах, об этом я уже говорила? Ну и из-за этого пошли псу под хвост пятнадцать лет нашей благополучной жизни…

– Но ведь связывало вас что-то? Постель?…

– Постель? – яростно вскричала я. – Хоть ты меня не нервируй! В этом от него такой же толк, как от меня в опере.

– Да черт с ним, успокойся, забудь. А вот почему мы тут сидим…

– Потому что там был негр, – сразу успокаиваясь, напомнила я.

Мы долго молчали. Первым заговорил Гжегож.

– И почему ты, сто тысяч чертей, тогда не подошла ко мне?

– У меня был уже муж. Первый.

– Каких только глупостей не делает человек по молодости, по дурости…

Пришлось ему напомнить.

– Так ведь меня собака укусила. Я вовсе не собиралась поразить его, но так уж получилось.

– Что?!

– Собака, – грустно повторила я. – Есть такая примета: кого в детстве собака укусит, тот рано замуж выйдет. Надо бы сказать «та», примета относится лишь к особям женского пола, о мужских не доводилось слышать. Я уже не говорю о такой малости, как глубочайшая убежденность с самого раннего возраста в том, что никто никогда не захочет взять меня в жены. И когда вдруг такой нашелся… Сам понимаешь, Гжесь, не могла я упустить такую оказию.

– О великий Боже и все греческие боги… – торжественно начал Гжегож, но я не дала ему закончить.

– Погоди, ведь мы так ни к чему и не пришли, остановились на полпути. У меня наклевывается следующая концепция: кто-то уверен, что я рылась в бумагах бывшего аманта, что я раскопала в них нечто для этого кого-то ценное и это ценное припрягала. Уж не знаю, из каких соображений похитила и припрягала, может, просто назло этому, бывшенькому. Так следует из письма Елены. А потом я получаю от нее письмо, узнаю, что в моем распоряжении страшное оружие, и могу это оружие пустить в ход. Чтоб не пустила, надо меня припугнуть.

– А что за баба, которая тебя ненавидит?

– Вот уж бабы никак не могу отгадать, может, сама проявится. Тут другая проблема: или они у меня это нечто отберут, или вынуждены будут меня убить. Поскольку отбирать у меня нечего, остается лишь вторая версия. И что скажешь?

Вторая версия Гжегожу явно не понравилась. Посовещавшись, мы пришли к умному выводу: необходимо что-нибудь разузнать, чтобы прояснить эту запутанную историю. Он не сомневался, что я попытаюсь сделать это, и не пытался меня отговорить.

– Только прошу – постарайся соблюдать осторожность. Мне кажется, самым безопасным является ксендз. Ведь твоя Елена исповедывалась ему…

– Ксендз сохранит тайну исповеди. Он просто обязан.

– Так ведь не ксендз станет тебе исповедываться, а ты у него исповедуешься. Исповедуешься и попросишь совета. Одно из двух. Или ксендз окажется порядочным человеком и сохранит тайну исповеди, но даст тебе совет. Или это паршивая гнида, что тоже случается, и тогда… тогда свободно выдаст тайну исповеди, в том числе и твою. Но в любом случае это будет каким-то шагом вперед.

– Остается еще голова. Что-то мне надо с ней сделать, ведь не выброшу же, в самом деле, на помойку и даже не захороню тайком на кладбище. Полиция?

– Обратиться к полиции в любом случае имеет смысл. Слушай, я все думаю об этом твоем… А вдруг в тех горах дутых доказательств чьей-то вины были не только дутые?

– А черт его знает, что там у него было.

– Понимаешь, ведь речь может идти о тех людях, что некогда управляли страной. Они и сейчас дорвались до корыта.

– Думаю, не все. Но молодые и самые пронырливые наверняка.

– Только и слышишь о возвращении партийной номенклатуры, у меня самого есть конкретные доказательства. Может, ты помнишь… Когда у меня закончился контракт в Сирии, я не вернулся в Польшу не только по личным причинам. У меня тогда возник конфликт с одним убеком[5], тот возненавидел меня, я уж решил: наверняка не видать мне теперь ни хорошей работы, ни выездов за границу, хотя, как ты знаешь, от политики я всегда был далек. Голову ломал, с чего он на меня взъелся, и только потом узнал – Галиночка была виной. Связалась было с ним, но быстро перекинулась на кого-то другого, это было как раз когда я в отпуск приезжал, вот он и решил – из-за меня, и принялся мстить мне. Мне, а не ей! Впрочем, еще до этого почувствовал ко мне неприязнь. За то, что я не пожелал в своих проектах предусмотреть подслушивающие устройства. Случайно я узнал о нем слишком много, о нем и его соратниках, были у них на счету весьма неприглядные деяния, и прямые грабежи, и даже убийство. И если существовали какие-то документальные доказательства…