Маша Стрельцова - Смесь бульдога с носорогом Страница 16

Ответить достойно я не успела — подружка хлопнула дверью в кухню.

Самое гадкое — что я готова была с Маруськой согласиться. Однако родителей не выбирают, какие есть, таких любить и надо, и точка.

Я обулась и пошла вниз, однако сверху схлопнула дверь и Маруська догнала меня.

— Хоть провожу, — хмуро сказала она на мой вопросительный взгляд.

— Хоть проводи, — вздохнула я.

Ехать отчаянно не хотелось, и я с большим удовольствием променяла смотрины на вечер с хамом и убийцей Вороном.

Хам и убийца Ворон стоял и покуривал перед своим джипом.

— Ах ты козел! Я ж тебе сказала сюда дорогу забыть! — рванула к нему Маруська.

Я перехватила ее в броске и яростно ей шепнула :

— Он извинился!!!

Потом посмотрела на Ворона и с нажимом произнесла:

— А ты ничего не слышал.

— Не слышал. Ты куда в таком виде, картошку копать?

— Почти. На вечер поэзии.

— Гони в ж… этого женишка — поэта! — рявкнула Маруська. — Вместе с матерью, она мне в детстве ведь дневник цвайками заставила! (Прим. Цвайка — двойка, искаженный немецкий)

— Женишка? — поднял бровь Ворон.

— Не обращай внимания, — устало сказала я. — Просто я хотела сказать что сейчас мне срочно надо к матери, и после семи если хочешь, встретимся.

Ворон постоял, подумал и произнес:

— Устраивает, но с большой натяжкой. Давай я тогда тебя довезу до матери, а в семь заберу.

— Согласна! — почему — то гаркнула Маруська вместо меня.

— Ты чего? — удивилась я, — у меня своя тачка есть, нафиг мне извозчики?

— Дура ты, — зашептала мне Маруська, одновременно распахивая джип и запихивая меня внутрь, — уж лучше этот бандит, он хоть красивый, чем урод — Николяша.

— А ты откуда знаешь что он урод? — спросила я, когда она заботливо пристегивала меня — видимо, чтобы не сбежала.

— А кого еще твоя мать надыбать может? — яростно прошипела она. — Ну все, — повернулась она к Ворону, — что б в восемь привез обратно.

— Как получится, — хмыкнул он.

— Из-под земли достану, урод!

— А только что говорила что я красавец, — захохотал Ворон и уселся рядом со мной в джип. Я, перебинтованная ремнем безопасности, опасливо отодвинулась. Ворон внимательно посмотрел, заметив это, но спросил только:

— Куда ехать?

— Мира, 36, — кратко ответила я.

Мы проехали минут пять, когда Ворон спросил:

— А что это ты так странно одета для встречи с женихом?

— Да я его знать не знаю, — брякнула я.

— А почему жених тогда? — поднял бровь парень.

— Потому что мать меня замуж мечтает сплавить, — мрачно буркнула я.

— Неплохая идея!

— Отвянь, урод, — разозлилась я.

— А твоя подруга сказала что я красавец и лучше Николяши, — вовсю веселился парень.

Я молча отвернулась и стала пристально изучать проносящийся за окном пейзаж.

— Приехали, — сказал парень через десять минут.

Я поглядела за окно, увидела родной с детства двор и брякнула, поглядев на свои окна на первом этаже:

— Вот урод!

— А на этот раз за что ты меня так? — осведомился Ворон.

— Да я не тебе, — с досадой сказала я, — вон на первом этаже в окне мама, около нее какая — то тетка и видать тот самый Николяша за столом в кухне сидят.

Ворон потянулся к окну с моей стороны, внимательно осмотрел пасторальную картину и с сочувствием поглядел на меня. Николяша был хрупким мужичошкой с узенькими плечами, круглым личиком с мелкими неправильными чертами кукишем. И все — мать, тетка и Николяша — внимательно глядели во двор.

— Ты это, погоди, не выходи, устроим им сейчас! — невнятно буркнул Ворон и вышел из джипа. После чего он открыл мою дверцу, со всевозможными ужимками практически вынес из джипа и крепко обнял. Потом подумал и начал лобызать щечку, одновременно поглаживая меня по спинке и пониже спинки.

— На окно не смотри, главное, — прошипел он, — пусть урод облезет.

— Ты все-таки добрый и хороший, — прочувствованно шепнула я. — Только мать уже запомнила твои номера и завтра придет к тебе с требованием на мне жениться — ты меня только что скомпрометировал.

Ворон отшатнулся и недоверчиво спросил:

— Ты пошутила?

— Увы, нет, — вздохнула я. — Ты иди, я тебя прикрою уж как — нибудь.

— Ну ладно, позвонишь как соберешься обратно, а я поехал, — Ворон наскоро потрепал меня по плечу и быстренько отчалил.

А я пошла сдаваться.

Кухня встретила меня гробовым молчанием.

— Так, — оживленно сказала я, меня зовут Магдалина Константиновна, прошу любить и жаловать.

Тетка в белой блузке с халой на голове разомкнула губы и изумленно сказала :

— Магдалина?

— Ага, — весело согласилась я, — в честь библейской проститутки.

— Оно и видно, — невежливо выдавила тетка, слегка качнув головой в сторону окна.

— Но можно просто Машей, — великодушно разрешила я.

Мать, обычно языкастая, наконец открыла рот, чтобы изречь:

— Маняша, познакомься, это Анна Константиновна и ее сын Николай.

— Очень приятно, — радостно улыбнулась я.

На минуту я мать пожалела, однако потом вспомнила, что выдать меня за Николяшу — было ее идеей. Все равно сейчас она будет синеть, бледнеть, но на людях мне скандала не закатит, а к концу вечера я что — нибудь придумаю, чтобы мне от нее не сильно попало.

— А что это вы тут сидите? — бодро сказала я. — Кухня маленькая, нам будет тесно, да и вообще в Европе принимать гостей на кухне считается дурным тоном! Мать, давай — ка в гостиную перебазируемся!

Мать молча встала и мы пошли в гостиную, раскладывать стол. Николяша, увязавшийся за нами, глядел, как мы пыхтели, раздвигая тяжелые дубовые створки, помочь даже не попытался. Наконец мы с этим справились и я принялась споро таскать салаты из кухни в гостиную.

— А вы были в Европе? — светски проблеял Николяша, когда я пробегала мимо него с селедкой под шубой. — Что — то вы про порядки в Европе упоминали.

— Я бы не стала утверждать, что всю Европу прошла, — я поставила селедку на стол и почесала за ухом. — В Германию и Швейцарию меня не пустили — на таможне анашу заначенную нашли. А так — в Швеции была, шведы очень нетемпераментные, жуть, хуже только латыши и финны, во Франции винишко пила с клошарами под мостом, мило там, в Дании мне правда совсем не понравилось — за курево там несусветные деньги дерут. Зато в Амстердаме три раза была — там наркотики и гомосексуализм узаконены. Класс!

— Маняша! — тонко вскрикнула мать.

— А что это за молодой человек вас привез? — слегка кашлянув, осведомилась Анна Константиновна.

— А вы его что, не знаете? — вытаращила я глаза.

Матери переглянулись и синхронно покачали головами :

— Нет.

— Так это ж Ворон, крутой товарищ, — закатила я глаза. — Я только знаю про шесть человек, которых он пришил, а так наверняка больше.

— Ты шутишь? — нервно спросила мать.

Я уселась за стол, неинтеллигентно ковырнула ложкой салат прямо из салатницы, и помотала головой.

— Но почему же он не в тюрьме? — с ужасом спросила Анна Константиновна.

— Вы его джип видели? — спросила я, прожевав салат.

Матери опять синхронно кивнули.

— Девяносто девять тысяч долларов, самолет, а не машина! И он не последние деньги за нее отдал, кто ж его посадит? — рассудительно сказала я. — Салатик — прелесть, кстати. Мама, тебе положить?

— Да я чего — то не хочу, — проблеяла она, хватаясь за сердце.

— А вы, Николяша?

— Да я бы чаю попил, — замялся он.

— Заварка и чайник на кухне, — проинформировала я.

Мать, с ужасом на все глядевшая, наконец собралась с духом.

— Эээ, Николяша, а не могли бы вы почитать нам свои стихи?

— Конечно, — он поднялся из—за стола с готовностью, свидетельствующей о сонме поклонниц и отсутствию критики. Поэты — они обычно застенчивы, пугливы и одна — единственная нелестная фраза может заставить навеки бросить стихоплетство. Может и правда чего путнее пишет?

Николяша встал в центр комнаты, сложил руки на впалом животике и начал с пафосом декламировать.

— Когда весной зеленеет трава,

Ей внемлет душа моя.

Когда вижу набухшие почки

Рождаются дивные строчки.

Я аж салатом подавилась, слушая это. Отложив ложку, я стала ждать продолжения.

— Это было мое последнее стихотворение, «О влиянии весны на мое творчество » называется, — застенчиво поведал Николяша.

Я перевела взгляд на начинающие желтеть деревья за окном и поняла — может, в мае месяце Николяша и правда чего путнее пишет, но вот по августам ему точно творческий отпуск надо брать.

— Какие чудесные эпитеты, — вдруг растроганно произнесла мать. Я внимательно посмотрела на нее — шутит, что ли. Нет, мать, воспитавшая меня на Ахматовой и Пушкине с восторгом смотрела на исключительно — весенне-одаренного Николяшу. Потом она перевела значительный взгляд на меня и я с пронзительной ясностью поняла — она просто хочет меня выдать замуж. Как можно скорее, и все исключительно из добрых побуждений — порядочная девушка в двадцать восемь лет должна варить борщи и вынашивать младенцев.