Иоанна Хмелевская - Старшая правнучка Страница 17

Делегаткам повезло, отыскалась в Глухове немолодая супружеская пара, которая охотно переехала в Косьмин, – дети совсем из дому выживали. Одной проблемой стало меньше.

Сын Людвика Дарек закончил вуз и по распределению поехал обследовать печи для обжига глиняных горшков тысячелетней давности куда-то под Немчу. Будучи юношей спокойным и покладистым, он легко примирился с изгнанием, здраво полагая, что три года отработать – пустяк, зато потом полная свобода Зареванная Гортензия выплакалась в жилетку Юстине, а потом с ее же помощью принялась снаряжать сыночка в дальний путь. А это было непросто, настали как раз такие времена, когда ничего нельзя было купить, все – и продукты, и ширпотреб – приходилось доставать с боем или отстаивать километровые очереди.

Не успели отправить Дарека, как умер Тадеуш, отец Юстины, должно быть, так и не сумел примириться с официальным курсом неконвертируемой валюты и покинул сей идиотский бренный мир. Возникли неимоверные сложности с похоронами. Сначала казалось совершенно невозможным перевезти гроб с телом в Глухов, чтобы похоронить Тадеуша в фамильном склепе, потом эти сложности удалось преодолеть, на что пошли остатки денег от бабкиных драгоценностей.

Естественно, всем занималась Юстина, больше некому. Дорота совсем поникла, Гортензия просто не способна была заниматься делами, остальных одолели собственные проблемы. Бедная Юстина из сил выбивалась, ей казалось – в каменоломнях или на каторге и то было бы легче.

Когда правительство наконец допустило некоторые послабления и тетка Барбара малость ожила – свалилась Марцелина, безотказная, бесценная Марцелина, безропотно обслуживавшая весь дом и выстаивавшая в очередях долгие часы. Это уже была катастрофа. Юстина позаботилась о ее лечении, сначала в хорошей больнице, а потом достала путевку в санаторий. После чего по просьбе Марцелины отвезла ее в родную деревню, где внуки с радостью приняли городскую бабку, явно рассчитывая на хорошее наследство. А из этой же деревни Юстина привезла себе домработницу, которая Марцелине в подметки не годилась, но лучше уж такую, чем совсем никакой.

Тем временем между Амелькой и ее молодым супругом начались трения. Пока они ссорились в своей комнате, родные старались не вмешиваться, когда же принялись гоняться друг за другом по всей квартире, причем Казик убегал, а Амелька мчалась следом с кухонным ножом, Болеслав счел целесообразным вразумить молодежь. Постепенно в конфликт оказалось вовлечено все семейство, не исключая и новой домработницы. Общими усилиями враждующие супруги были опять загнаны в свою комнату. Не исключено, что на Амельку повлияли не нотации старшего брата, а здравые высказывания молоденькой деревенской Фели. Выдирая из Амелькиных рук кухонный нож, она ворчала:

– Опосля войны проклятущей мужика уважать надоть. Да и бабу тоже. Хватит того, что эта сволочь Гитлер народу извел!

Итак, на руках у Юстины оказалось трое детей, один муж, одна тетка, одна золовка, один золовкин муж и одна прислуга. Восемь человек, если не считать себя, требовалось накормить, одеть-обуть. Барбара умела великолепно заваривать кофе и смешивать коктейли, этим ее кулинарные таланты исчерпывались. Правда, в силу своей предпринимательской деятельности она знала множество отличных рецептов, но лишь теоретически. Болеслав с его прекрасным довоенным образованием даже яиц всмятку не сумел бы сварить. Амелька все силы расходовала на любимое фотодело и ссоры с мужем, на большее ее не хватало. Старшие дети, Павлик с Маринкой, в этой обстановке научились обслуживать себя сами, умели и постирать, и погладить, и пуговицу пришить. К тому же Павлик неизвестно почему просто обожал готовить.

Первой эту непонятную склонность "барчука" заметила Феля. Не шибко грамотная, но весьма практичная деревенская девушка с восторгом восприняла помощь добровольца в стряпне, ведь работы по дому было невпроворот. Павлик же, этот необыкновенный мальчик, предпочитал возиться с обедом, а не гонять с дружками в футбол. Блюда у него зачастую получались весьма оригинальными, но, учитывая кризис с продовольствием, взрослые относились к этому с пониманием.

– Помяни мое слово, твой сын станет со временем шеф-поваром в лучшем ресторане мира, – сказала как-то Барбара, отведав изготовленный Павликом гуляш из рыбы под сладким соусом. – Очень, очень недурно. У нас есть какие-то кулинарные училища для мальчиков?

– Понятия не имею, – отвечала Юстина. – А у него несомненный талант!

– А что мне было делать? – оправдывался Павлик. – Без очереди сегодня только треска продавалась. Завтра обещают выбросить мясо, мне Феля купит.

– Может, Ядвига что пришлет из Косьмина.

– А ты и в самом деле мечтаешь стать шеф-поваром в ресторане? – недоверчиво поинтересовался Болеслав.

– А чем они занимаются, эти шеф-повара? Придумывают и готовят?

– Что-то в этом роде.

– Тогда хочу. Еще бы, клево! Только никому не говорите, меня парни на смех поднимут.

– Я бы тебя к себе хоть сейчас взяла! – вздохнула Барбара. – Но поговаривают, что налог повысят, придется сворачивать производство. Не понимаю, ведь и им невыгодно! Ладно, сверну, пережду. А Павлик пусть пока учится.

Благодаря неожиданной помощи сына Юстине удалось наладить порядок в доме, и она получила возможность опять обратиться к дневнику прабабки.

Трехлетняя Идалька играет в палисаднике под окном с соседскими детьми, Павлик с Маринкой в школе, Феля в кухне, остальные на работе. Наконец-то можно выкроить время и для себя.

Прадедушкина помощь в ликвидации последствий страшного сна оказалась весьма действенной. Вскоре Матильда обнаружила, что опять находится в интересном положении. Об этом написала мимоходом и недовольно, ибо интересное положение изрядно мешало путешествовать, а это стало модным. Следовало непременно нанести визит бабушке в Блендове, навестить Зосеньку, оправившуюся от родов, многочисленных родных и знакомых, у которых устраивались обручения, свадьбы и балы, осмотреть заброшенное поместье в Косьмине, где новый управляющий цветник переделал в сад, и еще многое множество мест. И вот среди записей вновь блеснул рубиновый медальон.

…а так бы ей подошел! – раздраженно писала прабабка, и это раздражение отчетливо проявлялось в каракулях, накорябанных явно в спешке. – К новому платью Зени лучшего не найдешь. Так нет, показаться в нем не смеет!

С паном Фулярским дела все хуже обстоят, и даже по секрету призналась мне – не выдержит, сбежит. Продай она материны драгоценности – денег достанет, а как продать, коли там братиковы волосики? Дала я ей совет волосики вынуть и в другой медальон переложить, а тот, наиценнейший, продать, тогда и на побег хватит. Зеня согласилась, хоть и жаль. Я ей помогу, вот только, Бог даст, от бремени разрешусь. Бедняжка от благодарности горючими слезами облилась. А пан Базилий так коротко с паном Фулярским сошелся, что диву даюсь.

Два года понадобилось Юстине, чтобы добраться до поразительных страшных событий, продираясь сквозь тысячи ничего не значащих мелочей. Интересное положение несколько ограничило свободу Матильды, и она волей-неволей погрузилась в хозяйственные дела. Целые страницы были заполнены описаниями дней, похожих один на другой, и планированием нарядов, которые можно будет носить после рождения ребенка. Подробно излагался роман судомойки с конюхом, далее следовали рассуждения о копчении окороков в можжевеловом дыму, который, однако, как стало ясно, более подходит для колбас. Очень коротко сообщалось о рождении Ханны и сложностях с купанием, причем выяснилось, что никто лучше Матеуша не умел ее, Матильдиных, ножек после купания вытереть.

Сенсации начались после визита Зени.

…верхом на коне прискакала! В полном отчаянии, не иначе как пан Фулярский в разуме помешался, козни строит и жену от себя ни на шаг одну не Отпускает, так его ревность обуяла, даже ко мне с визитом уперся ехать, а где это видано, чтобы мужчина роженице визит наносил? Пришлось Зене, пока спал, велеть верховую лошадь приготовить, дабы лишнего шуму не наделать, не то окаянный пробудится и бед натворит. Вот и прискакала ко мне на своей Мариетке, с одним только конюшим, дабы о состоянии здоровья из моих уст услыхать. Много тем радости мне доставила и аж до слез умилила. В своем здоровье я совершенно благополучна и давно бы на ногах была, кабы повивальная бабка нет твердила, что от раннего вставания после родов фигура у дамы портится. Тут часы пробили и Зеню спугнули, ведь вроде как на краткую прогулку верхом выбралась, а конюший этот – лицо доверенное и барыни не выдаст.

…и что же узнаю? Только Зеня мой дом покинула, как навстречу ей слуга скачет, видать, не один конюший о визите ко мне извещен был, и слуга тот громким голосом о несчастье, случившемся в их доме, кричит. С ясновельможным паном случай страшный приключился, и навряд ли его в живых застанут. На эти слова Зеня Мариетку хлыстом стеганула и домой устремилась. А наш лесник все это слышал и к нам тотчас с известием прискакал.