Валентина Андреева - Чертовщина за свой счет Страница 19

– Что? – переспросил один из молодых сотрудников.

– Ничего… – пожала плечами дочь. – Вам – здравствуйте говорю. Только наоборот: здравствуйте вам…

– Здравствуйте, здравствуйте, – усмехнувшись, проговорил сотрудник. А пожилой настоятельно рекомендовал нам распасться на отдельные звенья и проследовать для собеседования за ними, прихватив документы.

– Может быть, мы все поговорим здесь, в каюте? – робко вмешалась я. – По очереди. Один заходит, другие в коридоре стоят. Тем более что и сказать-то нам нечего. Здесь и протокол оформим.

Кончилось тем, что Наталья с сыном и двумя молодыми сотрудниками милиции отправилась в свою каюту, а я с Аленой и пожилым сотрудником – остались на месте. На прощание дочь передала Лешику засохшую горбушку черного хлеба со словами: «Лучший кусок – тебе». Сотрудники внимательно посмотрели на передачу, но возражать не стали.

– Извините, мы без завтрака, – буркнула дочь и протянула милиционеру наши документы.

Он внимательно прочитал данные, закрыл паспорта и положил их рядом с собой – на тумбочку. Надо сказать, что смотрелся он на пуфике весьма забавно. То ли пуфик не шел к его коренастой фигуре, то ли он к пуфику. Но думаю, что мы выглядели не лучше. Разговор начался издалека – с истории возникновения самой идеи этой поездки. И как-то незаметно перетек к самой поездке. Выяснив, что никого знакомых на теплоходе мы не видели, милиционер удовлетворенно кивнул. И тут же спросил:

– Знаете кого убили?

– Да, – опередив меня, уверенно ответила дочь. – Кого-то. Кажется, мужчину, шеф-повара. Утюгом.

Я немного смешалась, но тут же кивнула головой в знак согласия. Однако мое замешательство было замечено, и милиционер живенько спросил, есть ли у меня другое мнение. Пришлось взять себя в руки и пояснить, что правды мы не знаем. В разных концах теплохода были разные версии, поэтому трудно судить, кого именно убили. И, смекнув, что могут пригласить на опознание трупа, быстро добавила, что мы вообще не представляем, кого могли убить. У нас своя тесная компания, и мы вообще ни с кем на теплоходе не общались.

– Тэ-э-экс… – побарабанил пальцами по тумбочке милиционер. Потом снял фуражку и, осмотревшись, положил ее на кровать. Мы молча наблюдали за его действиями. – Ну а с членами своей тесной компании вы давно знакомы?

– Давно, – равнодушно пожала я плечами. – Со своей дочерью, – я взглянула на Алену, – с момента рождения. С подругой, ее мужем и сыном соседствуем и дружим семьями с момента заселения дома.

– Ну-ну. Вы, значит, отдыхать поехали, а мужья дома. А почему, скажите, мальчик вам оружие в каюту принес?

– Какое оружие? – как можно естественнее удивилась я.

– Какой мальчик? – точно так же удивилась Алена.

– Так в пакете было оружие? – продолжила я удивляться.

– Ах, этот мальчик… – не отставала Алена.

– Подожди-ка, – жестом остановила я дочь. – Действительно, к нам в каюту забежал какой-то мальчик и протянул черный пакет, в котором что-то лежало. Мы, напуганные известием об убийстве и уверенные в том, что нигде никакого пакета не забывали, естественно, насторожились. Хотя я, признаться, хотела заглянуть в этот пакет. Но Лешик… то есть Алексей, которого вы забрали, оказался сообразительней всех. Он потащил ребенка вместе с пакетом к капитану. Или к вам. Мы еще не успели выяснить.

– Мамуль, – вмешалась Алена, – ты забыла сказать, что у ребенка есть дядя, который и поручил ему передать нам пакет.

Милиционер еще раз побарабанил пальцами по тумбочке. Потом осторожно потер оставшийся от фуражки красный след на лбу.

– Фу-ты, – проворчал он, – впопыхах фуражку сына натянул. А она мне маловата. Как вам эта туфелька, – кивнул он мне, указывая на Аленкину босоножку без каблука. Я машинально пыталась напялить ее на правую ногу. Левая была в шлепанце. Вечно дочь бросает все под ноги.

– Алена! – возмутилась я. – Испортила босоножки, какой смысл их беречь? Давно пора выкинуть в мусорную корзинку.

– Они мне дороги как память о славном городе Калязине. И потом, мы с Лешкой еще не проработали до конца план мероприятия по торжественному спуску их на воду. На вечный покой.

Милиционер посмотрел на нас с нескрываемым интересом.

– Туфельки собрались похоронить? Да-а. Это, конечно, легче, чем человека. Ну, давайте составлять протоколы. Только вот… сидит у меня в мыслях один вопрос: почему пакет с оружием принесли именно к вам в каюту.

– Выпустите свой вопрос на волю, – решительно заявила я. – Мыслям легче станет. Кому-то надо было избавиться от… оружия (и со страхом подумала, что едва не ляпнула «пистолета»). И этот кто-то или эта, не знаю, выбрал именно нас. Точно так же выбор мог пасть и на других. В этот раз не повезло нам. Не знаю почему… Вроде бы никому неприятностей не причиняли.

С Натальей и Лешиком мы встретились за поздним завтраком. Все были подавлены. Делиться впечатлениями не хотелось. Казалось, что со всех сторон за нами следят. Только вот непонятно – кто? Алена, с детства ненавидящая молочные каши, машинально съела свою и мою порции овсянки. Заела их бутербродом с также не любимым сыром и заявила:

– А ветчина-то у них вкусная.

На всякий случай все с ней согласились.

Допив кофе, Наталья ожила раньше всех:

– Будем считать, что все неприятности позади. Хватит вам тянуть эту бурду. Пойдемте в нашу каюту и попьем чайку с конфетами. Обалденными!

Подруга в прогнозах ошиблась. В плане неприятностей. Мы спокойно пили чай с обалденными конфетами. Вернее, это Наташка с сыном пили чай. А мы с Аленой в основном ели конфеты. Я наконец выдала «на-гора» свои сомнения по поводу случайно подслушанного разговора Киллера с подельниками о продаже своей дохлой мамы за двадцать мертвых президентов. Вероятно, стоило поделиться услышанным с милицией. В это время Лешик и поперхнулся чаем. В промежутках между кашлем он… хохотал. Я почувствовала себя дурой. А через несколько минут, когда он, так сказать, оклемался, – круглой дурой. В переводе с компьютерного жаргона криминальная фраза звучала так: продам материнскую плату в нерабочем состоянии за двадцать долларов.

Неприятности заявились опять в том же составе: три работника внутренних органов. Нас пригласили взглянуть на труп… в музыкальный салон. С расчетом на то, что мы вдруг случайно вспомним, где и при каких обстоятельствах видели убитого. Наталья начала было возмущаться:

– Зачем мне нужен какой-то труп! – но я вовремя дернула ее за рукав кофточки, и она с пол-оборота сменила гнев на милость: – А может, и вправду пригодится.

Я внутренне сжалась. Что-то не так. Что – выяснилось сразу. Едва мы вошли в салон, как в глаза бросились носилки, лежащие на полу. На них под белой простыней угадывались очертания тела. Рядом стояла небольшая группа пассажиров.

«Не похоже на официальный процесс опознания», – машинально отметила я. Мужчина в белом халате, вероятно врач, откинул край простыни. Стоящая рядом со мной полная женщина нелепо всплеснула руками и упала в обморок. Наташка ойкнула, кто-то ахнул. Я не успела взглянуть на покойного. Впрочем, Алена и Лешик тоже, они пытались вернуть женщине хотя бы полуобморочное состояние. Как только бедняжка попыталась осмыслить происходящее, ее осторожно – чтобы, не дай бог, не уронить – подняли и с помощью других добровольцев увели из салона. Вот тогда-то я и взглянула на покойного.

Потрясение, которое при этом испытала, было столь велико, что у меня буквально перехватило дыхание. Хоть впору ложиться на то самое место, которое только что освободила обморочная дама. Конечно, я знала, что люди меняются после смерти – но не настолько же. Лицо покойника было мне смутно знакомо, но это был другой покойник. При жизни ему, положим, тоже могло быть тридцать с хвостиком. Но вот чтобы у «нашего» за одну ночь изменились цвет и длина волос, а также выросли рыжие усы! Ну очень рыжие, на очень бледном лице. Волосы, кстати, были более темными. Но все равно – рыжими.

Я взглянула на Наташку. Она занималась тем, что протирала очки, напяливала их на себя, снимала и… Цикл движений повторялся.

– Узнали убитого? – участливо спросил над ухом чей-то сочувствующий голос.

– Наоборот, – честно ответила я. – Совсем не узнала. Если остальных более-менее видела, то этого… Хотя… – Я отвлеклась от покойника и перевела взгляд на собеседника. Ну конечно! Милиционер в маловатой фуражке.

– Что-то хотели дополнить? Вы сказали: «хотя».

Он осторожно взял меня под локоток и повел на выход. Я едва успела дернуть подругу за джинсы. Она взвизгнула. Кто ж виноват, что они сидят на ней в обтяжку. Тем не менее подруга сориентировалась и направилась за нами, потирая бедро. А следом потянулись еще двое – вываливающаяся из брюк массивная молодая деваха и казавшийся рядом с ней худым тип, державший ее под руку.

Милиционер завел нас в… гладильную. «Все! – мелькнула у меня мысль. – Больше никогда в жизни не возьму в руки утюг. И запрещу родным и близким произносить слова, однокоренные слову „гладить“.