Наталья Александрова - Смерть под псевдонимом Страница 19

Петр Васильевич надавил кнопку звонка, немного подождал и надавил еще раз.

Наконец за дверью послышались шаги, замок лязгнул, и дверь распахнулась. На пороге стоял коренастый бородатый мужчина лет сорока в длинной клетчатой рубахе, перемазанной краской.

– Здравствуй, Григорий! – приветствовал его Петр Васильевич. – Что так долго не открывал?

– Работал, – ответил тот. – Здоров, Васильич! А это кто с тобой? Дочка, что ли?

Он уставился на Марию странным пристальным взглядом, приложил руку козырьком, отступил на шаг, снова вгляделся.

– Хороший типаж, – проговорил наконец. – Скулы правильные… волосы опять же…

– Григорий, не пугай человека! – прервал его Петр Васильевич. – Это Мария. У нее и без тебя неприятностей хватает.

– Да я разве что? – попятился Григорий. – Я ничего… я только насчет того, что типаж хороший…

– Вот и оставь при себе свой типаж-купаж!

Они вошли внутрь. Петр Васильевич закрыл за собой дверь. Мария огляделась.

Они находились в просторном помещении, по которому в разных направлениях тянулись какие-то толстые заржавленные трубы. Все эти трубы сходились к огромному котлу, в котором что-то громко шумело и булькало.

– Это что – котельная? – спросила Мария, просто чтобы не молчать.

– Так точно! – подтвердил ее провожатый, обходя котел. – Раньше-то все котельные были угольные, и работали в них кочегары. Тяжелая была работа! А потом все перевели на газ, и сразу легче стало. И мы теперь не кочегары, а эти… императоры… то есть операторы газовой котельной.

Следом за Петром Васильевичем Мария завернула за котел и оказалась в уютном закутке, где имелись накрытый клетчатой клеенкой стол, несколько стульев и кушетка…

Тут глаза у Марии полезли на лоб, потому что на этой кушетке в небрежной позе лежала довольно толстая женщина.

Женщина была совершенно голая, причем она не испытывала от этого никакой неловкости.

– Долго мне еще лежать? – деловито спросила она Григория.

– Прикройся! – ответил за Григория Петр Васильевич, бросив ей клетчатое одеяло.

– Правда, Варвара, прикройся! – поддержал Григорий старшего товарища. – Все равно сегодня работать уже не будем.

– Григорий у нас художник, – не без гордости пояснил Петр Васильевич. – А Варвара – модель.

Только теперь Мария увидела чуть в стороне от кушетки мольберт с установленной на нем картиной. Она взглянула на картину и увидела ряд аккуратных горизонтальных полос красного и зеленого цвета.

– Эта композиция называется «Обнаженная в красно-зеленом»! – пояснил художник.

– Ладно, раз уж работать больше не будем – давайте ужинать! – заявила натурщица.

Она соскочила с кушетки и скрылась за ширмой. Через минуту Варвара снова появилась – в длинной юбке непонятного цвета и в кофте ручной вязки. В руке она тащила огромную сумку, в которой что-то гремело, булькало и брякало.

Мария помогла ей накрыть на стол. В сумке обнаружилось следующее: большая миска домашнего холодца, половина вареной курицы, банка маринованных огурчиков, еще одна миска – с котлетами, бидончик квашеной капусты, половина батона вареной колбасы, небольшая кастрюлька рассыпчатой отварной картошечки, завернутая в газету очищенная селедка, очередная миска – с винегретом и, наконец, еще одна завинченная банка с густой темно-красной субстанцией, в которой Мария с удивлением опознала борщ.

Хозяйственная Варвара разложила все, кроме борща, по тарелкам, а борщ перелила в кастрюльку и пристроила на край котла.

– Через пять минут разогреется! – сообщила она, доставая из бокового кармана сумки бутылку водки.

– Вот за что я люблю Варвару, – сообщил Григорий, потирая руки и расставляя стаканчики. – Это за то, что она так глубоко понимает душу человека искусства. Понимает она его глубинные, это, потребности и порывы…

– Холодец ты, Варвара, правильно готовишь! – одобрил Петр Васильевич, положив на свою тарелку изрядную порцию. – Сразу видно хорошую хозяйку! Женился бы ты на ней, Григорий!

– Ты, Петр Васильевич, мыслишь устарелыми категориями, – отозвался Григорий, разливая водку. – Брак – это цепи, тяжелые железные цепи, а человеку искусства для творчества нужна абсолютная свобода! Правильно я говорю, Варвара?

Варвара тяжело вздохнула. Видимо, у нее на этот счет было особое мнение.

Мария почувствовала, что ужасно проголодалась, и с неприличной жадностью набросилась на еду. Хозяйственная Варвара действительно отменно готовила: котлеты буквально таяли во рту, источая дивный запах мяса и чеснока, сквозь золотистую мякоть холодца таинственно просвечивали узорчатые листики петрушки и звездочки моркови, винегрет был вообще выше всяческих похвал.

Варвара ела мало. В основном она, подперев щеку кулаком, любовалась насыщающимся Григорием.

Вдруг она вскочила с выражением паники на лице:

– Борщ! Борщ перегрелся!

Действительно, по котельной поплыл запах закипающего борща.

– Только вот одно плохо, – приговаривала Варвара, разливая борщ по тарелкам. – Пампушек я к борщу испечь не успела, а какой же это борщ без пампушек…

– Ничего, – умиротворенно протянул Григорий, разливая остатки водки. – И без пампушек покушаем…

Мария к этому времени уже утолила свой голод, но борщ испускал такой божественный аромат, что она не устояла, проглотила одну ложку, другую, третью…

Потом она подняла восхищенный взгляд на Варвару и проговорила:

– Слушай, в жизни не ела ничего вкуснее! Как ты его варишь? У тебя есть какой-то секрет?

До этой минуты Варвара поглядывала на Марию весьма неодобрительно и немного ревниво, но такой искренний комплимент смягчил ее сердце.

– Да какой там секрет… – ответила она довольным голосом. – Никакого такого нет секрета!

– Ну не может быть… – не сдавалась Мария. – Наверняка есть какой-то секрет! Ну, скажи мне, очень тебя прошу!

– Ну, ладно, – сдалась Варвара. – Все дело в том, что сперва нужно свеклу потереть на крупной терке, обжарить ее с луком, пока лук не зарумянится, потом добавить туда немного уксуса и еще немножко протомить под крышкой…

– Какая баба пропадает! – проговорил Петр Васильевич, щедро поливая борщ сметаной. – Был бы я лет на двадцать моложе – женился бы на тебе, Варвара!

– Ну, уж вы скажете! – зарделась натурщица.

Наконец ужин завершился, Григорий с Варварой отбыли (Варвара между делом успела даже перемыть посуду), и Мария осталась наедине с Петром Васильевичем.

– Теперь, дочка, наша с тобой смена начинается, – заявил Петр Васильевич, озирая свои владения. – Ты, это, спортзал подмети, коврики выколоти, подоконники протри, а потом можешь вон там на кушеточке подремать.

Мария быстро справилась с работой, прилегла на кушетку.

Она думала, что после сегодняшнего долгого и утомительного дня, после всех выпавших на ее долю опасностей и приключений заснет, как только голова коснется подушки, – но не тут-то было.

Видимо, от переутомления нервная система перешла в какой-то особый режим, только сна не было ни в одном глазу.

Против воли Мария снова начала вспоминать свою жизнь.

В свое время она не поехала учиться ни в Москву, ни в Петербург, потому что одну ее мать не отпустила. Маша поступила в университет в своем родном городе.

Первые два года ничего в ее жизни не происходило, Маша постигала науки и нигде не бывала, кроме университета. С ребятами из группы как-то у нее не сложилось, а с одноклассниками Маша не поддерживала отношений из-за Алиски. Потом тяжело заболела бабушка, и Маша окунулась в заботы о ней.

Бабушка не привыкла болеть, поэтому переносила все очень тяжело. Когда же выяснилось, что болезнь ее неизлечима, стало и вовсе плохо. Никак не мог помочь в этом случае бабушкин бойцовский характер, не с кем было ругаться, некому выговаривать и ставить на вид. Не на кого писать в вышестоящие инстанции, разве только обратиться к самому Господу Богу. Некоторые люди так и делают, когда не остается уже надежды. Бабушка же в своей жизни руководствовалась другими принципами.

«На Бога надейся, а сам не плошай!», «На миру и смерть красна!», «Один в поле не воин!» – ни одна эта пословица не пригодилась ей в смертельной болезни.

Бога надо было просить, а бабушка привыкла требовать – громко и агрессивно. Противостоять несчастью в одиночку она не умела. Смерть ее была трудной и страшной.

Прошло совсем немного времени, и Машина мама объявила ей, что выходит замуж.

– Так скоро? – оторопела Маша. – Не рано ли?

– Поздно! – закричала мама. – Поздно! Мне сорок семь лет, ты понимаешь, что это такое? А жизни не было, она мне ее испортила! Твой отец ушел, еще два раза я замуж собиралась – и что? Все кандидаты ей не подходили, все плохие оказались! Хорошо хоть Сережу я ей не показала, а то бы и его она выгнала! Из-за нее мы по чужим квартирам встречались, как тайные любовники! Я счастья простого хочу и покоя! Ты можешь это понять?