Антон Бакунин - Убийство на дуэли Страница 19

— Я давно не посещаю Югорскую…

В салон поэтессы Югорской меня ввел редактор журнала, в котором я когда-то опубликовал свою повесть, так странно воспринятую в литературной среде. Княжны Голицыной я не помнил — скорее всего не обратил на нее внимания, хотя с уверенностью могу сказать, что нас не представляли. Видимо, она наблюдала меня со стороны. В салоне появлялись и мелькали многие люди, совершенно не знакомые друг с другом.

Вспомнив салон Югорской, я смутился еще больше — княжна могла принять меня за одного из многочисленных поклонников Югорской. И не без основания: я едва не попал в их число.[34] Правда, я не успел влюбиться в Югорскую. Она привлекала какой-то холодной, демонической силой. Но это влечение возникало только в ее присутствии. Как только я перестал посещать ее салон, я сразу же забыл о ней. Напоминание о Югорской — собственно, не само напоминание, а то, что о ней заговорила княжна, — привело меня в сильное смущение. Мне показалось, что княжна заметила это. Она повернула свою чудесную головку к Бакунину и сказала:

— Извините, господин Бакунин, я отвлекла вас. Вы хотели расспросить меня?

Я взглянул на Бакунина и заметил, что он тоже как будто смущен.

— Да-да, конечно, — пробормотал он и продолжил, уже взяв себя в руки и скрывая смущение: — Я говорил, убийство князя… Мы должны найти убийцу. Скажите, вы не заметили ничего подозрительного или необычного накануне этой дуэли?

— Нет, господин Бакунин. Я редко виделась с отцом. Особенно последнее время. Он был занят государственными делами.

— Скажите, а в кругу ваших знакомых никто не интересовался делами вашего отца?

— Круг моих знакомых — это Вальтер Скотт, Александр Дюма и Майн Рид. И еще наши домашние. Да, я бываю у Югорской — мы с ней когда-то были очень близки. Поэты и художники из ее окружения тоже не интересуются государственными делами.

— Мне не приходилось посещать салон мадам Югорской, но я слышат о нем. Там ведь бывают не только поэты и художники.

— Понимаю, что вы хотите спросить. Принимает ли у себя Югорская террористов? Принимает. Она примет кого угодно, если это позволит ей извлечь хоть тень острых ощущений. Знакома ли я с кем-либо из них? Нет. Я только издали наблюдала за этими людьми. Жалкие и ничтожные. Впрочем, жалости они не вызывают. Потому что опасные, очень ущербные и опасные. Искали ли они знакомства со мной? Нет. Они упоены собой, все ищут знакомства с ними. Когда князь стал близок к Государю, все мы — и он сам, и я, и тетя — знали, что его убьют, как убили Столыпина.

— Вы предупредили все мои вопросы, — сказал Бакунин. — Но скажите, вы ведь общались с теми людьми, которые помогали князю в работе?

— Вы имеете в виду Григория Васильевича? — На лице княгини отразилось легкое беспокойство, она почему-то перевела взгляд на меня. — Григорий Васильевич ближайший помощник отца, хотя… хотя он не разделял его взгляды… Но он всегда был готов отдать жизнь за отца… Право, я не знаю, что еще сказать о нем.

— А секретарь князя — Иконников? — спросил Бакунин.

— О, это странный молодой человек, — как будто с облегчением ответила княжна.

— В чем же его странность?

— Отец очень хорошо отзывался о нем. Хвалил его прилежание и исполнительность. Он часто обедал у нас в доме, часто работал в кабинете. Он всегда был как будто сонный, скорее не сонный, а какой-то словно отсутствующий. А что касается странности… Однажды я зачем-то, уже не помню зачем, зашла в кабинет. Отца в кабинете не было. Господин Иконников сидел за столом на его месте. У него был такой вид, будто он не Иконников, а сам князь. Я что-то спросила его — не помню что — он ответил голосом князя. Голос был, конечно, другой, то есть голос Иконникова. Но манера, интонация — отца. И потом… разговаривая со мной, он назвал меня дочерью. Я была поражена. Когда я услышала это слово — дочь, то почувствовала, что это говорит мой отец. Но он никогда не называл меня дочерью. Он называл меня только княжной и Анной, иногда Анной Алексеевной. Но дочерью — никогда. Я сначала приняла все это за шутку. Она показалась мне неуместной, но видя, с каким актерским мастерством господин Иконников играл роль князя, я даже заинтересовалась. Но потом я поняла, что он не играет, он в тот момент верил в то, что он — князь. Мне почему-то даже стало жутко. Я вышла из кабинета, спустя некоторое время — час, не больше — увидела Иконникова в коридоре. Это был обычный робкий полусонный Иконников. Я попыталась поговорить с ним и убедилась, что несмотря на то, что все произошло час назад, он совершенно не помнит об этом и даже не понимает, о чем речь.

— Очень странный случай, — заинтересовался Бакунин. — А вы рассказы нал и кому-либо об этом?

— Да, совершенно случайно, Григорию Васильевичу. Григорий Васильевич сказал мне, что Иконников счастлив работать у князя и что он его чуть ли не боготворит и, вероятно, от такого благоговения перед князем вообразил себя им.

— Вы считаете, такое возможно? — спросил Бакунин.

— Не знаю… Григорий Васильевич, наверное, лучше знает Иконникова, это он определил его на место секретаря к князю.

— Странно, очень странно, — задумчиво произнес Бакунин.

Он на несколько секунд словно ушел в себя и обхватил левой рукой подбородок — этот жест, как я убедился впоследствии, означал, что у него появилась догадка и происходит тот процесс, в результате которого рождаются его знаменитые умозаключения. Но обычно это происходило в его кабинете, в кресле-диване, хотя иногда случалось и в самом неподходящем месте. Василий как-то рассказал мне, что однажды все началось во время загула, чуть ли не в момент танца с цыганками[35], и Бакунину пришлось прервать веселье — он мгновенно протрезвел, и загул закончился плодотворной работой над очередным гениальным сочинением к радости и удовольствию Василия. На этот раз Бакунин оставался во власти могучего мыслительного процесса всего несколько секунд.

— А впрочем, ничего странного, — сказал Бакунин, выходя из задумчивости, причем сказал как-то торопливо, словно стараясь скрыть какую-то невольную проговорку. — В науке известны подобные случаи. К примеру, одна девица вообразила себя, представьте, беременной. От пылкого чувства к своему возлюбленному. Врачи даже роды у нее начали принимать, так правдоподобно все было.

Изложив этот научный факт[36], Бакунин несколько смутился, так как ему, видимо, показалось, что рассказывать эту историю молодой княжне было не совсем деликатно.

— Княжна, — сказал он самым учтивым тоном, — огромное спасибо за все, что вы рассказали. В расследовании такого сложного дела иной раз самая незначительная деталь или какая-либо странность может оказать неоценимую услугу. Благодарю. Разрешите нам с князем откланяться.

Княгиня встала со своего стула, мы с Бакуниным тоже поднялись с кресел.

— Князь, — обратилась ко мне княжна, — так вы решительно не будете сегодня у Югорской?

— Я… я не знаю, — запнулся я.

— Я там буду сегодня вечером, — сказала княжна таким тоном, будто в это мгновение принимала решение, идти ей вечером к Югорской или нет.

— Вы? — удивился я.

— Да, у нас траур, — ответила княжна на мое удивление. — Я пойду туда без ведома тетушки… Мне необходимо выполнить просьбу одного человека, которому я не могу отказать.

Наступило неловкое молчание. Первым нашелся Бакунин.

— Мы бы хотели проститься с вашей тетушкой.

Княжна прошла вперед, мы следом за ней вышли в прихожую. Княжна скрылась в одной из комнат и вернулась с княгиней.

— Княгиня, еще раз благодарим вас за содействие. Очень рад был познакомиться, хотя, к сожалению, по такому печальному поводу. Надеюсь, нам удастся найти убийцу князя и воздать ему по заслугам.

Княгиня и княжна наклонили головы в знак прощания. Мы взяли шляпы и верхнюю одежду из рук швейцара и вышли на улицу.

Едва закрылась дверь парадного входа, как Бакунин тут же воскликнул:

— Какая женщина!

— Княгиня? — робко спросил я, предчувствуя продолжение.

— Княжна, князь, княжна! Влюбилась в тебя по уши.

— Антон Игнатьевич! — взмолился я. — У них траур.

— Э, братец ты мой, жизнь сильней траура. Но какова! И что важно — решительна, чрезвычайно решительна!

— Вы преувеличиваете. Да, она заинтересовалась, вспомнив меня на этих сборищах у Югорской.

— Не заинтересовалась, а влюблена, князь, влюблена!

— Вы ошибаетесь, — краснея, пытался отговориться я.

— Я ошибаюсь?! Князь, голубчик, скажи мне, сколько у тебя было женщин?

— Право, Антон Игнатьевич, перестаньте.

— Нет, скажи, князь, скажи.

— Ну, ведь я… Не знаю… Я не считал.

— Ах, ты не считал! Так ты сосчитай! Это не составит больших трудов. Это если я начну считать свои романы, то выйдут затруднения — собьюсь на первой сотне. И после этого я ошибаюсь?! Поверь, князь, мне, старому донжуану. Княжна влюбилась в тебя еще тогда, в салоне этой Югорской. Ты запал ей в сердечко. Запал случайно, незаметно. И вдруг раз — и вот ты. И поверь, у нее есть и другой. Но ты милее, князь, милее. Но женщина она роковая. Причем роковые женщины, брат ты мой, бывают двух типов. Роковая женщина для тех, кто в нее влюблен, либо для тех, кого любит она, — тут важно, что губит она других. И роковая женщина для себя. Рок витает над ней и губит ее, именно ее. Роковая женщина для других — бездеятельна, даже равнодушна, притягивая к себе; все гибнут вокруг нее, а она и пальцем не пошевельнет. А второй тип — роковая для себя — всегда решительна. Княгиня решительна. Уверен, князь, отчаянная женщина!