Шарль Эксбрайя - Вы любите пиццу? Страница 19

По приказу Альдо Джельсомина прогуливалась в поисках известий об убийце мужа. Серафина поэтому готовила пиццу одна. Она с бешеной энергией месила тесто. Вечно все тяготы ложатся на ее плечи! Да за кого они ее принимают, все эти лентяи? Неужели до конца дней своих Серафина должна страдать от непосильной работы? Не будь она доброй христианкой, давно бы прокляла Господа за то, что позволил ей родиться на свет! Но Серафине тут же стало стыдно от таких мыслей и, закрыв глаза, она помолилась святой Репарате, прося уговорить Всевышнего забыть об этом. Успокоившись на сей счет, синьорина Гарофани снова принялась за пиццу. Время от времени она подходила к окну и пронзительно кричала:

– Бруна!… Бенедетто!…

А потом прислушивалась, пока с улицы не донесутся детские голоса:

– Мы здесь, мама!…

– Ладно! Ведите себя хорошо!…

И снова Серафина месила тесто, иногда подходя к двери комнаты, где Марио приходил в себя от полученных ран и пережитого потрясения. Услышав мерный храп, Серафина довольно улыбалась, но когда в комнате царила мертвая тишина, испуганно спрашивала:

– Марио, ты как? Марио?

– А? Что?

– Нет, все в порядке… просто было так тихо, что я боялась, уж не помер ли ты…

– Если бы я умер, то сказал бы тебе об этом!

И круговорот продолжался: пицца – окно – пицца – дверь комнаты – пицца – окно и т.д. Часа в три, когда Серафина готовила анчоусы, в дверь постучали.

– Кто бы мог подумать? Риго!

Полицейский инспектор Риго де Сантис поклонился.

– Я тебе не мешаю, Фина?

Сердце почтенной матроны забилось сильнее. Ее так давно никто не называл Финой… С тех самых пор, когда она играла в песочек с кузеном Риго.

– С чего это вдруг тебе вздумалось навестить меня, Риго?

– Во-первых, по дружбе… Ты ведь знаешь, что я все еще люблю тебя, Фина?

Матрона зарделась, как девушка, получившая первое признание.

– Ну-ну, что за глупости, Риго… Фина, о которой ты говоришь, уже умерла.

– Для других – возможно, но не для меня.

Какая глупая штука жизнь. Кажется, ты давно освободилась от всех любовных историй, стала громадной и неповоротливой, в сущности ни на что не похожей… И вот достаточно, чтобы какой-то старый дурень явился и посмотрел на тебя как прежде, чтобы тут же вновь нахлынули старые, позабытые чувства. Серафина безотчетно выпрямилась, подтянула живот, пытаясь хоть чуть-чуть походить на красавицу Фину, из-за которой дрались когда-то парни. Почему она предпочла веселого лодыря Марио спокойному и трудолюбивому Риго? Ответить на это могла бы только та исчезнувшая Фина. А нынешняя лишь невесело рассмеялась.

– Тебе бы не следовало говорить об этом, Риго, – бесполезно и только причиняет боль.

– А мне, думаешь, не больно?

– Почему бы тебе не жениться?

– Слишком поздно… а единственную, о которой я мечтал, отнял другой…

Что бы там ни говорили, а все же лестно знать, что существует на свете мужчина, способный хранить вам верность всю жизнь, так и не получив ничего взамен. Потрясенная Серафина почувствовала, как ее охватывает волна нежности, и на пиццу скатилась слеза.

– Ты плачешь, Фина? – ласково спросил Риго.

– Это ты заставил меня плакать, чудовище! Очень надо было говорить обо всем этом… Теперь я чувствую себя старухой, хотя до сих пор даже не думала ни о чем таком…

– Для меня тебе всегда будет двадцать лет!

В порыве восторга матрона без лишных раздумий поцеловала кузена. Хоть этот поцелуй и был самым невинным, скорее сестринским, высоченный полицейский пришел в глубокое замешательство.

– Можете не стесняться…

Оба подскочили, словно действительно совершили что-то постыдное. Марио, стоя на пороге, жег их гневным взором.

– Ну, Риго, бессовестный ты негодяй, мало того, что ты обесчестил семью, работая в полиции, тебе еще надо являться в мой дом удовлетворять свои низменные инстинкты?

Прийдя в себя от первого порыва изумления, Серафина возмутилась:

– Перестань говорить глупости, Марио! Ты сам же об этом пожалеешь!

Но Гарофани слишком кипел от ярости, чтобы так быстро внять голосу рассудка.

– Кто это тебе позволил говорить, Серафина? Ты же вообще ничтожество!

Матрона задохнулась от негодования, и муж тотчас же воспользовался ее молчанием:

– Да-да, ничтожество, иб^как еще назвать женщину, которая, даже не дожидаясь, пока ее муж испустит последний вздох, подыскивает себе другого мужчину?

– Тебе не стыдно?

– Стыдно? Ничего себе! Это ты, несчастная, должна сгореть со стыда! Я уже давно слушаю, как вы тут воркуете! Этот со своей «Финой», и ты со своими «тю-тю-тю»… Я не очень удивлюсь, Риго, если узнаю, что это ты пытался раздавить меня вчера! Видимо, тебе так уж не терпится отобрать у меня жену!…

Полицейский шагнул вперед.

– Продолжай в том же духе, Марио, и я разобью тебе морду!

Гарофани слегка отступил – уж что-что, а он драться не любил никогда.

– Значит, ты решил прикончить меня вместе со своей сообщницей?

– На сей раз, Марио, ты свое заслужил! – зарычал де Сантис, бросаясь на него.

– Остановись, Риго! – возопила Серафина.

Мужчины посмотрели на нее и с удивлением обнаружили, что матрона вытащила старый обшарпанный чемодан и начала складывать белье.

– Что ты задумала? – ошарашенно спросил Марио.

– Я ухожу.

– Уходишь? Куда?

– Не знаю… но мне ясно одно: я не могу больше оставаться с человеком, который перестал меня уважать!

– А… а дети?

– Ты займешься ими сам!

– А… пицца?

– Пусть тебе ее делает другая!

Подобная перспектива погрузила Марио в такую растерянность, что он только и смог пробормотать:

– Никак не ожидал от тебя такого…

– А я? Могла ли я ожидать, что человек, которому я посвятила всю жизнь и который наделал мне столько детей, что просто не верится, человек, ради которого я работаю, как вьючная скотина, в награду обзовет меня же ничтожеством?

Гарофани стало стыдно, но он не знал, как отступить с честью.

– Поставь себя на мое место, Серафина! Я лежу чуть ли не на смертном одре и вдруг слышу, как этот тип нашептывает тебе…

– Он разговаривал не со мной…

– А с кем же тогда?

– С другой… исчезнувшей много лет назад… ты тоже знал ее, Марио, но давно позабыл об этом.

Гарофани никак не мог взять в толк, о чем говорит жена, но необычные интонации ее голоса так растрогали его, что добряк едва не расплакался.

– Я… я прошу у тебя прощения, Серафина.

Взглянув на толстую добродушную физиономию своего не слишком проницательного супруга, Серафина глубоко вздохнула, и этот вздох отогнал прочь воспоминания о минувшем.

– Ах ты дурень! Неужто вообразил, будто я могу бросить малышей?

Успокоившись, Марио разом позабыл и о своих волнениях, и о вспышке гнева. Он повернулся к Риго.

– Раз ты пришел не для того, чтобы любезничать с моей женой, то зачем?

– Из-за Рокко.

Серафина инстинктивно пододвинулась к мужу. Перед лицом опасности они должны быть рядом, плечом к плечу.

– По-моему, это чертовски странная смерть, – продолжал полицейский.

– Как любое убийство – ни больше ни меньше.

– Рокко… был славным малым… У него не было врагов… Почему же его убили?

– Не знаю…

– И все же Рокко прикончили… В Генуе… Кстати, кой черт его туда понес?

– Рокко нашел работу.

– Работу? В Генуе? Он что, поссорился с Джельсоминой?

– Нет.

– И все же решил оставить ее в Неаполе?

– По правде говоря, Джельсомина собиралась приехать к нему… позже…

– А как насчет Альдо? Ему тоже вздумалось уехать из Неаполя?

– Дети всегда поступают по-своему, Риго. Альдо теперь взрослый мужчина. И больше не спрашивает у нас разрешения.

Инспектор, до сих пор задававший вопросы потупив глаза, неожиданно поднял голову и пристально посмотрел на Марио:

– Может, все-таки скажешь правду?

– Рокко убили, а почему – я понятия не имею, вот тебе и вся правда.

– Нет, Марио, это совсем не так, и ты прекрасно знаешь об этом!

– Ошибаешься! Скажи, Серафина.

– Не заставляй свою жену лгать!

– Ты начинаешь здорово действовать мне на нервы, Риго!

– Такая уж у меня работа – теребить тех, у кого совесть нечиста.

– Отвратительное занятие. Вечно искать, вынюхивать!

– Как твои дети сейчас на улицах старого города?

– Что ты болтаешь?

– Сегодня с утра они бродят повсюду и задают странные вопросы. Так что это за тип, которого ты велел им найти?

– Делай так же, как мои дети, – ищи!

– Не премину, Марио, и можешь мне поверить, уж я-то найду!

Джованни торговал пиццей ничуть не менее бойко, чем его тесть. Однако опыта Марио ему явно не хватало. (Желая подогреть товар, он слишком сильно зажигал горелку, старик же всегда проделывал это так ловко, что вызывал ликующие крики клиентов.) Зато на Джованни было приятнее смотреть… Он был весел, красив, а женщинам умел отпускать такие комплименты, что у них аж теплело на сердце, – короче, все это изгоняло сожаления по поводу отсутствия папаши Гарофани. В полдень, когда все разошлись по домам, Джованни задумчиво сидел, откусывая по кусочку пиццу и запивая ее теплым вином. По правде говоря, он отчаянно скучал и желал тестю поскорее подняться на ноги и вновь заняться коммерцией. У него, Джованни, не было ни малейшего призвания к ремеслу торговца пиццей, как, впрочем, и к любому другому. Что ему нравилось? Приключения, всякие неожиданности… Вот почему, наслушавшись рассказов, по большей части вымышленных, Джованни решил, что Америка, готовая принять в объятия всех, кто хочет преуспеть, – единственное место в мире, где он без особых хлопот разбогатеет. Много лет Джованни жил этой мечтой. Женитьба на Лауретте, казалось, положила конец честолюбивым планам молодого человека, но в конце концов ему удалось увлечь жену той же химерой, и каждую ночь, прежде чем заснуть у себя на циновке, они строили планы на будущее, золотя и расцвечивая его в зависимости от настроя и игры воображения. В три часа, окончив сиесту в тени гостеприимного дома, Джованни вернулся к своей торговле, проникаясь все более глубоким отвращением к пицце. Поэтому, увидев Альдо, парень очень обрадовался.