Наталья Александрова - Страсти ниже плинтуса Страница 2

— Да ну? — удивился мой спаситель. — А всю дорогу со мной разговаривала... Сказала, что муж из дому выгнал...

— Муж? — Я удивленно поглядела на дядечку. — Чей муж?

— Вот тебе и здрасти! — дядечка развел руками. — Ну не мой же! У меня, милая, свои заморочки, дома две мегеры — жена с тещей, мне чужого мужа не надо!

Я прислушалась к себе и поняла, что ничегошеньки не помню. Кто я такая? Зачем таскалась глубокой ночью по улицам? И самое главное — что теперь делать?

Дядечка поглядел на мое расстроенное лицо и, надо думать, проникся жалостью.

— Ты не переживай, — он подошел ближе и погладил меня по голове, — это бывает после удара. Со временем все вспомнишь.

Рука его нащупала огромную шишку на моем затылке и застыла, чтобы не причинить лишнюю боль.

— С утра Семеныча позову, — сообщил он, — он по этому делу, по голове то есть, очень хорошо все понимает. Раньше невропатологом был...

Снова совершенно машинально память отметила знакомое имя — Семеныч. Я знала человека с таким именем.

— Ты не думай, он специалист хороший, — заговорил дядечка, неправильно поняв мое молчание, — запросто может сотрясение мозга определить или там что. Когда не пьяный, конечно. Но с утра он не пьяный, у них в морге с этим делом строго. Покойникам-то, конечно, все равно, но родственники запросто могут и жалобу накатать... Да не смотри ты так, ну санитаром он в морге работает.

— Да я ничего, — вздохнула я.

Мы посидели немного молча. Гул за стенкой прекратился, вместо этого слышались теперь такие звуки, как будто какое-то огромное животное ворочалось и тяжко вздыхало, отходя ко сну.

— Это ведь котельная? — внезапно спросила я.

— Точно! — заулыбался мой спаситель. — А говоришь — не помнишь ничего... Я тут работаю оператором. Вышел за сигаретами на минутку, вот тебя и нашел.

— Спасибо, — я ухватилась за его руку, — а туалет у вас здесь есть?

— А как же! — дядечка возмутился даже. — Все у нас есть, как положено! Даже душ имеется!

Он помог мне подняться и повел в нужном направлении. Выйдя из каморки, мы попали в комнату побольше. Там стоял обшарпанный стол, застеленный когда-то белой бумагой. На столе гордо высился ярко-синий электрический чайник и еще кое-какая посуда, прикрытая полотенцем. Над столом висела полочка, изъеденная жучком. На полочке очень аккуратно были расставлены несколько книжек и тетрадки. На другом конце стола стояла старинная настольная лампа на бронзовой подставке, но с самодельным абажуром, и лежала пачка исписанных листов бумаги. Я видела когда-то и эту лампу, только абажур был настоящий — темно-зеленого стекла, и всю комнату я тоже видела.

— Что, милая, нехорошо тебе? — заботливо спросил дядечка.

Я рассеянно обвела взглядом комнату и шагнула в сторону. Вот оно — то самое, что я искала! В простенке между столом и входной дверью висела картина. Изначально в ней не было ничего особенного — репродукция картины Шишкина «Утро в сосновом лесу». Такие репродукции раньше висели в детских садах и поликлиниках, а теперь картинку с тремя медвежатами можно встретить только на шоколадных конфетах. Но вот сколько себя помню, эта картина висела здесь. Ошибиться я не могла, да и никто не смог бы. Потому что над картиной потрудился не только художник Шишкин. То есть изначально это была скромная, совершенно обыкновенная репродукция в дешевой раме, но понемногу к ней пририсовывали новые, не предусмотренные Шишкиным, детали. Поскольку сам обитатель котельной и его многочисленные гости были художники, никто из них не мог спокойно пройти мимо репродукции. Кто-то очень реалистично изобразил на первом плане пустую бутылку из-под пива, кто-то — пачку сигарет, кто-то — смятую газету, и так постепенно в сосновом лесу образовалась целая груда всевозможного бытового мусора, на которую бедные медвежата взирали с глубокой недетской грустью.

— Дядя Витя, — неуверенно проговорила я.

— Чего, девонька? — переспросил мой спаситель.

— Здесь раньше был другой человек, — я напрягла память, отчего голова взорвалась болью. — Я бывала у него... его звали дядя Витя.

— Точно, — дядечка обрадовался, — работал здесь до меня Виктор. Художник. Только помер он...

— Помер... — автоматически повторила я, прикоснувшись рукой к такой знакомой картине.

Вернувшись на диван, я снова улеглась, натянула до подбородка одеяло и закрыла глаза. Перед моими закрытыми глазами побежали разноцветные картинки, как бывает перед сном, только на этот раз я не заснула.

Я лежала, понемногу вспоминая свою жизнь. Вспомнила, как мы жили с тетей Галей в коммунальной квартире. У нас был всего один сосед, тот самый художник Виктор. Я называла его «дядя Витя» и часто приходила в его комнату. У него было очень интересно: по стенам приколоты кнопками репродукции картин, на шкафу стояли красивые кувшины и разные необычные вещи, среди них даже желтоватый череп. На одной стене висела длинная узкая картинка с китайскими иероглифами и страшно оскалившимся тигром. Еще у него было много кистей и карандашей в глиняных горшках. Когда дядя Витя был занят, он давал мне кусок бумаги и карандаши и усаживал в уголке, за маленьким столиком, и я часами рисовала все, что приходило в голову. А иногда он усаживался рядом со мной и показывал, как держать карандаш и кисточку, как правильно рисовать дерево, лошадь, человека.

Хотя Виктор был художником, работал он — оператором в котельной Седьмой городской больницы, совсем недалеко от нашего дома. Именно в этой котельной, где я сейчас лежала. Я часто бывала тут у него. Здесь он делал то же самое, что дома, — рисовал, разглядывал чужие рисунки, разговаривал о них с другими художниками, которые приходили к нему в котельную. Время от времени он проверял показания приборов, но это не отнимало много времени. Иногда он выпивал со своими гостями, при этом Виктор посматривал на меня смущенно, как будто извиняясь за то, что пьет при мне.

— Это Седьмая городская больница? — спросила я своего хозяина, не открывая глаз.

— Ну да, — подтвердил тот удивленно, — больница Святой Агриппины, бывшая имени наркома Кошкиса...

Все точно, это та самая котельная, один раз дядя Витя по моей просьбе даже нарисовал портрет красного комиссара Кошкиса. Это было давно, лет пятнадцать назад. На картинке был здоровый такой дядька на вороном коне, с саблей и «маузером». Еще у него была фуражка со звездой и пушистые кошачьи усы. Теперь, значит, больницу переименовали. Интересно, как выглядит святая Агриппина? И за что ее сделали святой?

Я тут же рассердилась на себя за то, что думаю о совершенно посторонних вещах, вместо того чтобы вспоминать, кто я такая и что со мной произошло.

— Если тебе получше, — напомнил о себе мой спаситель, — то я пойду поработаю. А ты поспи, сон от всего лечит... Если надо чего, то крикни, я принесу. Меня Мишей зовут, Михал Михалыч то есть...

Он приосанился и выпятил бороду вперед. Мне стало смешно, и губы сами собой выговорили:

— А я Таня. Таня Королькова.

— Вот и ладненько, — обрадовался Миша, — раз имя свое вспомнила, стало быть, дело на поправку пошло.

Он ушел и закрыл за собой дверь, а я продолжала вспоминать, лежа без сна.

Родителей своих я не помню. Мать умерла при родах, а отца у меня не было. То есть, конечно, где-то он был, думаю, и сейчас есть, но никогда мы с ним не встречались. Мы жили вдвоем с теткой, старшей сестрой матери. Тетя Галя работала операционной медсестрой в этой самой Седьмой больнице, и жили мы в коммунальной квартире недалеко отсюда. Жили бедновато — сами понимаете, на зарплату медсестры не разбежишься. Тетка все время подрабатывала — вечно таскалась по больным с уколами, оставалась дежурить в больнице. Но это потом, когда я подросла и не боялась ночевать одна. Еще платило государство мне какое-то пособие, как сироте. Никаких денег от отца я не получала никогда, собственно, и слова-то такого — «отец» — не было в моем лексиконе. Тетка на все детские вопросы отмалчивалась, но лет с десяти я уже знала всю историю моей матери — соседки просветили. Мама была красавицей, это признавали все. Несколько сохранившихся любительских фотографий не дают полного представления о ее внешности, утверждала тетя Галя, в жизни ее сестра была еще лучше. «Но не родись красив, а родись счастлив», — тут же добавляла тетка и тяжко вздыхала. В двадцать лет мама влюбилась в одного типа — он был сыном высокопоставленного чиновника, не то его папочка в горкоме работал, не то в исполкоме. Все это для меня пустые слова теперь. Этот тип мамой, несомненно, увлекся, разгорелся серьезный роман. Но до тех пор, пока не пронюхали про любовь своего сыночка его высокопоставленные родители. Им невестка из простой семьи оказалась не нужна, о чем тетя Галя маму неоднократно предупреждала. Но мамочка слушала только голос своего сердца и не обращала внимания на советы умных людей.