Вячеслав Костиков - Errare humanum est Страница 2

— А того, который машину угнал, не заметили?

— Проворонила! Мне один тут насчет сдачи начал мозги дурить, ну я, понятно, и разволновалась, не то я бы его, мерзавца, как живого сфотографировала. Нас в народной дружине и не такому учат. Я портреты всех своих завсегдатаев помню.

— А это зачем? — поинтересовался практикант.

— Как это зачем? А если он завтра бытовую травму жене нанесет, общественный порядок осквернит или, не дай бог, нахулиганит в подъезде? Кто его облик до общественности донесет? А насчет этого шофера… как его?

— Махлюдов, — подсказал Лева.

— …я бы на вашем месте к нему присмотрелась. Два раза, сквалыга, дол ива требовал! О чем это говорит?

— Своего не упустит…

— Вот, вот… Сегодня своего не упустит, а завтра на народное позарится.

Автобаза

— На автобазу заглядывать не советую, — сказал Салихов при прощании и как-то странно ухмыльнулся.

«Он что-то уже знает», — подумал Бакст.

Из-за этой ехидной улыбочки Наиля Лева и решил наведаться к Махлюдову.

База оказалась у черта на куличках, в пригороде. На заросшем бурьяном пустыре Левины ботинки мгновенно потеряли блеск. Он уже начал жалеть о том, что не послушал совета Салихова, как вдруг до него донеслись приятнейшие звуки арфы. Где-то рядом играли полонез Огинского. Бакст прибавил шагу и вскоре очутился перед высоким забором, за которым привольно шумели молодые березы, липки, тополя.

«Друг, ты вступаешь на территорию повышенной культуры», — было выведено славянской вязью над входной аркой. Откуда-то сверху наплывала табличка с надписью «У нас не курят», и очень приятный женский голос напомнил несколько противопожарных правил.

Но удивляться Леве было некогда. Навстречу, радостно улыбаясь, шел невысокого роста человек в клетчатой ковбойке и делал приветственные знаки.

— Как хорошо, как славно, что вы пришли, — заверещал он. — Конечно, до передовых автобаз нам далеко, но все же хочется поделиться наболевшими достижениями. Кому, как не представителям профсоюза…

— Но я не из профсоюза. Я следователь…

— Вот как! — как будто даже обрадовался встречавший. — Это даже лучше! Нам нечего скрывать от следственных органов. Я, позвольте представиться, член культкомиссии автобазы, — и встречавший назвал свою фамилию. — Баранкин, Василий Баранкин.

— Запись? — спросил Лева, кивая на репродуктор, из которого лились звуки полонеза.

— Ну что вы! — обиделся Баранкин. — Это же наша Зоя! Диспетчер. Улучила свободную минутку, ну и радует коллектив. Готовимся к смотру народных талантов. У нас и поэты есть, и художники. Барда своего вырастили. Моторист Зударев.

Я с утра все баранку крутил,И все думал: удастся ли мне,Пока есть еще творческих сил,Прокатить самосвал по Луне?

— Грамотно, — сдержанно похвалил Лева.

— Приходите к нам в клуб, не то увидите. У нас шофера «Танец с саблями» играют на аккумуляторных банках. Студия грамзаписи уже заинтересовалась. Или возьмите карбюраторщика Григорьева. Абсолютный слух! А рисует как! Вот уж воистину — кому дано, тому дано. Полюбуйтесь-ка! Его рук творенье…

Баранкин подвел Леву к огромному, в несколько человеческих ростов плакату. На плакате был изображен сидящий в кабине шофер, похожий чем-то на Георгия Победоносца. Колесами самосвала он давил водочную бутылку. Внизу черным росчерком была пущена надпись: «Раздавим гадину!»,

— В изостудии каждый вечер пропадает. Жена жалуется: совсем-де семью из-за культуры забыл. И ничего не поделаешь: новая эпоха, новые конфликты. Я уж с ним пробовал говорить. Да где там! Не помогает! Весь в творческом поиске. Сейчас новое полотно задумал: «Шофер на распутье». Мы его даже с линии сняли, чтобы не мешать порыву.

— А вот это новинка, — сказал Баранкин, подводя Бакста к скамеечке, вокруг которой кустились кудрявые георгины.

На скамеечке сидел мрачный человек с опухшим лицом и маленькими глазками. Рядом стоял улей, шустрили пчелы.

— Раньше здесь была курилка. Дым, смрад, никотинище. А теперь уголок гигиены шофера. Цветы, насекомые. Здесь можно посидеть, подумать над совершенными ошибками. «Еrraге humanum est!»

— Сами придумали? — поинтересовался Бакст.

— Ну что вы! — застеснялся Баранкин. — Социологи подсказали.

— Кусают пчелки? — обратился Баранкин к сидящему.

— Кусают, ядри их в жало, — вздохнул опухший человек,

— Это моторист Бухалов, — пояснил Баранкин. — Лечится укусами пчел.

— Послушайте, — воскликнул изумленный Лева, — ну а нарушения у вас бывают? Все-таки автобаза… Народ горячий, могут, извините, и сдерзить. Сами говорили: «Errare humanum est» — «Человеку свойственно ошибаться».

— Бывает! Знаете, бывает! — радостно воскликнул Баранкин. — Вот на днях неприятность вышла.

— Наезд?

— Иу что вы!

— Двойной обгон? Превышение скорости? — допытывался Лева.

— Да нет же! Скорость наши ребята превышать не станут. С самодисциплиной у нас хорошо. К тому же мы недавно выступили с инициативой снизить скорость в Москве до 30 км в час, а на окружной магистрали до 1 5 км.

— Поддержали?

— Нет, — сокрушенно махнул рукой Баранкин. — Не подхватили… Но мы сейчас новый почин поднимаем, — успокоил Леву Баранкин.

— Какой же, если не секрет?

— А вот этого я вам не скажу, — лукаво рассмеялся Баранкин. — Узнаете сами из прессы и телевидения. А вот и наш нарушитель, боль коллектива! — указал член культкомиссии на идущего в глубине двора человека. Человек этот нес под мышкой рулон картона и, видимо, очень торопился.

— Кто такой?

— Да Махлюдов. Молодой еще, вот и получился срыв. Уж не по этому ли вы к нам делу?

— Именно по этому, — признался Лева. — Хотел уточнить детали, порасспросить, что думают о нем на базе?

— Плохого ничего сказать не могу. Конечно, сохранились от прошлого кое-какие дурные привычки: любит пиво, недавно окурок на клумбу бросил. А в целом — талант. Мы, пока он без машины остался, привлекли его к организации выставки прикладного творчества. Проявил массу выдумки!

— Что еще за выставка?

— Понимаете, — начал объяснять Баранкин, — производство у нас специфическое. Случается, что иной возвращается из рейса усталый, с напряженными нервами. А другой бензина на заправке нанюхался, вот психика и пошаливает. Отправь такого человека домой без подготовки, он и теще нагрубиянничать может, и спиртное в рот взять себе позволит. Мы уж и с врачами, и с психологами советовались. Ну и решили применить испытанное средство рукоделие! Удивлены? А между тем ничто так не умиротворяет, как вышивание гладью. Смотрели фильм «Чрезвычайный посол»? Как там шведский король гладью шил! Вот мы и подумали: король смог, а уж наши не подкачают. Ну и ввели! Десять минут до работы и десять после. Кто гладью кроет, а кто крестом.

— Что же вышивают?

— Это уж у кого к чему душз. Махоркин карбюратор в разрезе вышил; Квашина, того на коленчатый вал потянуло. Очень наглядно получается. Водитель Смирнягин своего лучшего друга постового Гаврилюка в кресте запечатлел с поднятым жезлом. Милиционеры смотреть приходили. Очень хвалили.

— А Махлюдов? Махлюдов что-нибудь вышил?

— Чего не помню, того не помню, — сокрушенно ответил Баранкин. — Да вы у него сами спросите. Идемте, я вас провожу…

Комната, где работал Махлюдов, была чем-то вроде мастерской художника. Один угол был загроможден большими листами картона.

Махлюдов занимался тем, что оклеивал щиты белой бумагой. Следователя он встретил неприветливо.

— Я все рассказал в милиции, — заметил он мрачно.

— Придется повторить…

Интуиция подсказала Баксту, что надо каким-то психологическим приемом оторвать шофера от привычного, видимо, занятия и усадить на табурет.

— Закуривайте, Махлюдов, — Бакст широким жестом протянул пачку сигарет.

— На территории не положено.

— Да, да, вы правы… Вот если бы пивка, как в тот день…

Напоминание о пиве, по задумке стажера, должно было психологически надломить шофера. Но Махлюдов надламываться не захотел. Бакста это рассердило. «Придется выкладывать карты на стол», — подумал он и, приняв официальный тон, спросил:

— Почему вы не заявили в милицию немедленно? Где вы пропадали полтора часа после угона фургона?

— У тети был, на Ваганьковском кладбище.

— У тети?

— Да, у тети… Она умерла месяц назад.

— Вы хотите сказать, что после пропажи фургона вы пошли на кладбище разыскивать могилку любимой тети? — съехидничал Бакст.

— Разве это запрещено?

— Ну хорошо, хорошо, — беря себя в руки, проговорил стажер. — Предположим, что вы в самом деле были на кладбище. Но не полтора же часа! Извините меня, — вкрадчиво добавил он, — но даже наш самый гуманный в мире суд не поверит, что вы, молодой, пышущий, как видно, здоровьем человек, битых полтора часа проплакали над могилкой тети.