Пьер Сувестр - Месть Фантомаса Страница 20

Из разговора с девушкой он не узнал ничего интересного.

Кроме того, ему бы не хотелось рассказывать публике о подробностях жизни мадемуазель Доллон. Она поведала ему обо всем этом, как доверенному лицу, к тому же, эти сведения не имели прямого отношения к случившейся трагедии.

Если Правосудию потребуются эти сведения, не представляющие особого интереса, оно получит их в процедурном порядке. На этот раз журналист будет сдержанным, тем более, что в материале нет ничего сенсационного.

Но было еще что-то, более важное. Где-то глубоко в сердце у него зарождалось какое-то чувство, которое трудно было еще описать, очень мягкое, нежное, заставляющее его смотреть с некоторым смущением на эту очаровательную девушку, с которой он так долго беседовал и которая, в этом не было уже никаких сомнений, внушала ему симпатию.

Так не рассказать ли о версии полиции, о которой ему около часа назад сообщил друг из прокуратуры?

Да, это надо было сделать.

Не следовало перед читателями игнорировать официальную точку зрения на это дело… и в то же время насколько смешным казались ему умозаключения полиции!

В самом деле, Сыскная полиция в своих выводах о том, что Доллон жив, основывалась, в основном, на показаниях сторожа с пристани, которого полицейские пришли допросить после того, как он все выболтал, хвастая направо и налево о своих наблюдениях за побегом Доллона.

Однако Фандор лучше, чем кто-либо другой, знал об этом загадочном пакете… или человеке, который переплывал Сену в среду утром на рассвете…

Ладно! Он должен сообщить официальную точку зрения властей… Он это сделает.

Вместе с тем прежде чем приступить к своей новой статье, он передал сестре Доллона по пневматической почте следующее письмо:

«Не верьте ни одному слову из официальной версии Сыскной полиции, о которой вы прочтете в сегодняшнем вечернем выпуске „Капиталь“.»

Затем, вернувшись к своей работе, он начал писать: 

Служба Сыскной полиции в обратном порядке проделала путь, указанный ей сотрудником нашей газеты Жеромом Фандором. Через сточный колодец, берущий начало у берега Сены, по крыше Дворца Правосудия, через дымоход камина Марии Антуанетты один из инспекторов полиции добрался до тюрьмы предварительного заключения. Сыскная полиция убеждена, что Жак Доллон сбежал и по-прежнему жив.

Глава VII. Жемчуг и бриллианты

— Надин!

— Да, княгиня!

— Надин, посмотри там, который час? Молодая черкешенка, с черными, как смоль, волосами и стройной фигурой, легко вскочила со стула. Она уже почти вышла из умывальной комнаты, чтобы отправиться выполнять приказ своей госпожи, как та вновь ее окликнула:

— Нет, стой, не уходи, Надин, останься со мной.

Черноглазая черкешенка покорилась желанию госпожи, но, заглянув ей в глаза, удивленно спросила:

— Почему, княгиня, вы не захотели, чтобы я уходила?

— Ты что, не помнишь, Надин, сегодня же тот день… и мне страшно.

Княгиня Соня Данидофф, верная своим привычкам, возвратившись домой, принималась около восьми часов вечера, предварительно переодевшись, за легкий ужин, а затем перед сном, около одиннадцати, принимала теплую благоухающую самыми разными опьяняющими эссенциями ванну.

Прекрасная иностранка беседовала сегодня вечером со своей служанкой, вытянувшись в большой широкой ванне.

Было примерно одиннадцать часов с четвертью.

Княгиня Соня Данидофф, хотя и жила уже долгие годы в Париже, никак не могла решиться купить себе жилье и жить в своей собственной квартире. Обладая огромным состоянием, позволяющим ей тратить деньги, не ограничивая себя в расходах, она предпочитала жить на американский манер, просто устроившись в одной из тех роскошных гостиниц, что чуть ли не ежедневно вырастали в районе площади Этуаль.

Обслуживал ее многочисленный штат вышколенных слуг, но особое предпочтение она отдавала хорошенькой черкешенке по имени Надин, которую она привезла с собой из отдаленных уголков южной России.

Надин, маленькая дикарка, сначала была напугана беспрерывным движением большого города и всякими достижениями цивилизации, которые приводили ее в ужас, но затем постепенно привыкла к своей новой жизни. По мере того как восточная служанка подрастала, княгиня Соня Данидофф все больше приближала ее к себе.

Сейчас она стала первой горничной княгини, единственным человеком, которому не только позволялось, но и в чьи обязанности входило присутствовать при ежедневных купаниях великосветской дамы.

Это была одна из старых привычек княгини, вот уже на протяжении многих лет она никогда ей не изменяла. И всегда рядом с ней должна была находиться служанка, в настоящее время это место занимала Надин.

Обычно очаровательная иностранка не требовала, чтобы с ней постоянно оставались в ванной комнате, но сегодня вечером Соня Данидофф, более нервная и более беспокойная, чем всегда, не позволяла Надин отойти ни на секунду. Она не узнает, который теперь точно час, ну и ладно. Более того, ее совсем не волновало, опоздает она или нет на бал, который устраивал в ее честь сахарозаводчик Томери, даже наоборот, ее более позднее появление украсит собравшееся общество и явится кульминацией вечера.

Соня Данидофф произнесла эту фразу «сегодня же тот день…» с таким искренним волнением, что черкешенка Надин, не выдержав, разразилась слезами.

Она хорошо знала, что скрывается за этой роковой фразой.

Служанка не забыла, что ровно пять лет назад, день в день, в тот момент, когда Соня Данидофф принимала ванну, перед госпожой возник таинственный незнакомец, который, испугав ее до смерти, удалился, прихватив с собой приличную сумму денег. Княгиня, наверное, не придала бы значения этому банальному происшествию — кражи в отелях были делом довольно распространенным, если бы дерзкий бандит, проникший в ванную Сони Данидофф, не был бы никем иным, как загадочным и неуловимым Фантомасом, чья мрачная слава с тех пор еще больше возросла.

С того времени Соня Данидофф, принимая ванну, не могла не вспоминать о Фантомасе, и каждый год в тот день, когда произошло разбойное нападение, она испытывала ужасный, безумный страх, представляя себе, что бандит может снова появиться перед ней и что на этот раз он будет беспощаден.

Надин знала обо всем этом. Она также дрожала от страха, вспоминая о том роковом дне, но, чтобы отвлечь свою дорогую госпожу от мрачных мыслей, она стала потихоньку успокаивать ее.

— Надо забыть об этом, — пела она своим мелодичным голоском, — вы скоро отправитесь на бал к господину Томери, вашему жениху.

Княгиня вся сжалась.

— Ах Надин, Надин, — отвечала она, глядя странными глазами на свою верную служанку, — я не могу справиться со своими тревогами… То же число… Ты же знаешь, насколько мы суеверны там… у себя дома. Парижская жизнь, которую я веду здесь, не разрушила в моей душе наивности девушки степей. И потом, понимаешь, мне кажется, господину Томери не следовало давать этот бал всего две недели спустя после трагической кончины бедной баронессы де Вибре… Я пыталась его отговорить. Насколько мне известно, баронесса когда-то была его любовницей…

— Говорят, — еле слышно прошептала Надин.

Соня Данидофф продолжала, словно разговаривала сама с собой:

— Уверена в этом. Именно для того, чтобы разуверить меня в этом, Томери решил во что бы то ни стало устроить праздник сегодня вечером: баронесса де Вибре, сказал он мне, была всего лишь хорошим старым другом… знакомой… я не могу, мол, отложить нашу свадьбу из-за тоге, что эта женщина умерла, в противном случае это даст повод для сплетен.

— Дай мне зеркало, — потребовала она у черкешенки.

После того, как приказание было исполнено, княгиня долго и с удовольствием рассматривала прекрасное лицо, отражавшееся в зеркале, и после некоторой паузы, вновь обретя хорошее настроение, произнесла:

— Бедная баронесса! Интересно, смогла бы я ревновать ее к Томери?

— Княгиня, — вмешалась Надин, — надо выходить из ванны, вы опоздаете.

В соседней умывальной комнате, залитой электрическим светом, который ярко отражало бесчисленное количество зеркал, княгиня Соня Данидофф закончила свой туалет с помощью Надин, чрезвычайно гордой, что она — единственная горничная, допущенная одевать свою госпожу.

Сейчас женщины шутили. Надин не переставала изумляться великолепию княгини, а Соню Данидофф потешало детское восхищение черкешенки.

Соня Данидофф облачилась в изысканное платье из крепдешина, которое благодаря простому, но искусному покрою красиво облегало гибкое тело молодой женщины.

Княгиня с сияющим лицом несколько секунд молча стояла посреди комнаты, в то время как за ней с искренним восхищением наблюдала Надин, которая не уставала поражаться роскоши, окружавшей ее госпожу. Молоденькая черкешенка, не удержав своего наивного порыва, воскликнула: