Наталия Клевалина - Убийственная осень Страница 20

Васса осталась наедине с томиком Акунина, а Овчарка отправилась на площадь. Автобус уже был полон, оказалось, что Овчарка пришла последней. В автобусе среди прочих сидели те две дуры малолетки с катера. По автобусу пробежал шепоток. Овчарка краем уха уловила: «Та… с козой». Многие экскурсанты тихо прыснули, другие заржали, как идиоты, наблюдая, как коза проводила Овчарку до гармошек дверей, грустно взглянула ей в глаза и поцокала обратно. Овчарка рассердилась и громко сказала:

— Козы не видели, вот идиоты!

Овчарка не слишком любила выделяться, но что поделать, как тут не выделишься, если ты отличаешься от других людей. Она вспомнила, как однажды летом пришла в редакцию «Женского мира» с небритыми подмышками. Нет, особых зарослей там не было, так, пушок. Но все дамы вокруг так отреагировали на это, будто Овчарка вперлась к ним с этой самой козой. Они шептались, ахали, все время пялились, как дуры. Все кончилось тем, что Овчарка встала из-за компьютера и громогласно объявила, подняв руки вверх:

— Да, я пришла с небритыми подмышками! Они небритые и не намазаны антиперспирантом, потому что мне так нравится! Те, кому это не очень нравится, могут со мной не общаться или общаться со мной по имейлу.

Она назло не стала вообще брить подмышки этим летом. В тот день она поняла, что ей не место в «Женском мире» и она там — как вот эта коза на Тверской.

Девушку с лабрисом Овчарка сразу заметила. Она сегодня оделась во все черное, лесбис-символ был по-прежнему при ней. И по-прежнему нервно сучила пальцами.

«Девчонка хоть и выделывается, но придавить — и посыплется», — подумала Овчарка.

Их выгрузили за два километра до горы. По берегу пресного озера, которое называлось Кислым, они по деревянной тропке должны были идти к горе. Тропка из свежих досок сделана для того, чтобы не потоптать какие-то ценные мхи. С нее сходить не разрешалось. Конечно, Овчарка сразу спрыгнула с тропы и, подойдя к кромке озера, зачерпнула воды, чтобы проверить, вправду ли озеро пресное, а также не кислое ли оно. Вода оказалась и вправду несоленая, обычная и некислая. Все ушли вперед. Овчарка сплюнула, вернулась на тропу с мокрыми по колено джинсами. Скоро показалась девушка с лабрисом, которую и поджидала Овчарка. Овчарка сидела на деревянной тропе, свесив с нее ноги, и выжимала штанины.

— Ну и мокредь там, — сказала Овчарка, — знала б, не полезла.

Девушка ничего не ответила, поджала губы и двинулась мимо нее с видом английской королевы на приеме. Тут Овчарка вздохнула и сказала ей в спину задумчиво:

— Ах, ах, ах! Какие они гордые, эти фанатки-маньячки, которые пишут ВИП-лицам письма с угрозами. Напакостили и бродят по северным островам задрав нос как ни в чем не бывало. А сколько нервов попортили звезде — на это им плевать с высокой колокольни!

Девчонка остановилась и резко развернулась. Овчарка встала.

— Может, поговорим все-таки, милая моя Светочка? А то мне со спиной как-то грустно разговаривать.

— Тебе что надо? Ты кто такая?

— Я добрый, спокойный, белый и пушистый частный детектив. Нанятый Шурой Каретной для того, чтобы прекратить письма с угрозами. И вроде как я нашла то, что надо.

— Я не угрожала!

— Да? «Если мы не будем вместе, мне и жить незачем. Да и тебе тоже… Я могу ждать вечность, но мое терпение не беспредельно», — процитировала Овчарка. — Это, по-твоему, что, пожелание здоровья и успехов?

— Да я и волоска на ее голове не трону!

— Кто знает! Сперва всякие истеричные девицы пишут такое, а потом кто-нибудь возьмет и врежет звезде в темном подъезде монтировкой по кумполу.

— Что с Шурой?! — завопила девчонка.

— Заглохни и отвечай! Как давно ты ей посылаешь такие писульки?

Девчонка обмякла лицом.

— Писем десять отправила. Она мне не ответила ни на одно.

— Конечно, кому интересны чокнутые? И ты тогда, понятно, разозлилась.

— Да. Я ей три раза встречи назначала, свою фотографию отправила. Часами ее после передачи ждала у телецентра. Она проходила мимо и ни разу не взглянула.

— У нас полная Москва истеричек. На каждую глядеть — никаких глаз не хватит.

— Да мне и в голову не могло прийти ей что-нибудь сделать! Если с ней что-нибудь случится, то мне тут делать нечего.

— Тут — это на этом свете, что ли? — спросила Овчарка.

Девчонка промолчала.

— Стало быть, ты никогда с ней не разговаривала? — продолжила Овчарка.

— Никогда.

— И вот ты каким-то образом узнала, что Шура едет на Бабий остров. И решила ехать вслед за ней.

— Да. Я ее еще в поезде увидела, она на перроне курила. Но я к ней не стала подходить. Не стала и на катере. Я решила, как до острова доплывем, там и подойду. Она же отдыхать едет. Даже если она меня и не полюбит… она же одна приехала… мне бы и одной ночи хватило.

— Понятно.

— Что с Шурой? — Девчонка нервно терла щеки ладонями.

— Заткнись и отвечай. Шура сидела на корме в красном пледе.

— Да, я видела.

— Тебе, случаем, не могло прийти в голову подойти к ней?

— Нет, я к ней не подходила. Мне очень плохо было, потому что я еще в поезде чем-то отравилась. Меня мутило, и у меня понос был.

— Ясно. А не могло так быть: ты подошла к ней и сказала: «Я — та самая Света» и попробовала навязать ей свои услуги в качестве курортной девочки на одну ночку, а она тебя отшила, а ты очень обиделась, взяла да и попробовала ее столкнуть за борт?

— Шуру кто-то пробовал столкнуть?! Она живая, господи?!

— Я не господи. Так не могло так быть, как я сказала?

— Господи, конечно нет! Где Шура, пожалуйста, скажите! — Она так яростно терла щеки, что они покраснели как маков цвет. — Я не могу найти ее в поселке, где она?

«Вроде не похоже, что врет», — подумала Овчарка.

— Поживешь, узнаешь, детка. Да жива-жива, — поторопилась сказать Овчарка, видя, что у той уже слезы закипают, — и вот еще что. Сходи, что ли, к психоаналитику. Или пересмотри сама свою ориентацию. Ты с чего решила, что ты лесбиянка? У тебя хоть одна женщина была? — Девчонка молча покачала головой. Овчарка продолжала: — Ну вот видишь. И не обезьянничай. Шура Каретная — одна на миллион. Лучше быть собой, может даже и плохой, чем под кого-то косить. Ты дура и бездельница, найди себе какое-нибудь полезное занятие, а не карауль Шуру под окнами. Шура таких не любит. Выйди замуж и ребенка роди, вот и заняться будет чем и мозги на место встанут. Тебе сколько лет?

— Девятнадцать, — пролепетала девчонка.

— Пора за ум браться, детка. Попей валерьяночки, отдохни на острове и заведи семью. У моей прабабки в твоем возрасте уже трое детей было, один другого меньше. Конечно, она в деревне жила, и там презервативов не было. А потом у нее еще пятеро родилось. А прадеда забрали, как врага народа. Вот тебе восьмерых поднять слабо бы было? Конечно слабо. И не пиши больше таких писулек, они Шуру нервируют. Забудь вообще о ней. Да будет тебе известно, что она уже нашла себе девушку. Я — ее большая любовь. Она меня обожает. Так что мы с ней едем в Голландию, чтобы там пожениться и жить. Покедова!

И Овчарка зашагала по тропинке. Девчонка шла сзади и ревела.

«Ничего, — подумала Овчарка, — всю глупость свою выплачет. Иначе с дурью никак не расстаться, по себе знаю. Вернется домой — заживет по-новому».

Она шла-шла и нагнала… своего папашу. Забыла сказать, что он был среди экскурсантов. Но все равно что не был, потому что Овчарка решила впредь смотреть на него как на пустое место или как на кучку собачьего дерьма на дороге и не злиться попусту. Но все-таки, увидев его внушительную спину, обтянутую белой футболкой, она выругалась про себя и подумала с досадой: «Не понос, так золотуха». Папаша шел аккурат посередине тропинки — ни пройти ни проехать. Овчарка рассердилась. Она взяла да и спихнула его с тропинки без лишних слов в какую-то лужу и не стала дожидаться, пока он из нее выберется, а промчалась мимо, крикнув:

— Хоть сколько-нибудь бы изменился! Все время думает, что он один на свете и, кроме него, нет никого!

Овчарка скоро нагнала всех. За ней подтянулись ее отец в мокрых штанах и девчонка с лабрисом, вся зареванная. Овчарка поглядела на отца злорадно. Они полезли на Маяковую гору.

Экскурсовод в очках рассказывал разные истории, когда находил минутку, чтоб отдышаться — гора была крутая. Он поведал, что в начале двадцатого века десять монашек отправились за маяком в Париж — нигде, кроме как в Париже, его не могли тогда сделать.

Овчарка представила себе Париж с женщинами в шляпках и с зонтиками, экипажами и башней и десять монашек в черном, с дальнего северного острова, которые на все это смотрят круглыми глазами.

Еще экскурсовод рассказал о том, как один из теперешних здешних монахов боролся с похотью. Ничего ему не помогло — ни молитвы, ни посты. И вот он вышел как-то вечером погулять вне монастыря. А зима была студеная. Он загулялся, а ворота закрыли. Пошел к другим — и те закрыты. В каком-то сарае переночевал, и с той ночи никакой похоти у него уже не было.