Зяма Исламбеков - Дела адвоката Монзикова Страница 20

Уже вечером вернулся на работу подвыпивший Монзиков. Зайдя в кабинет, он застал метавшуюся из угла в угол Ольгу Михайловну, которая за это время успела допросить Власову, найти, доставить и допросить Портнянскую и, которая ждала привоза подозреваемого, чтобы сразу же провести первый допрос и опознание. Такого у нее еще не было.

– Ну, как, расколола? – спросил с нескрываемым интересом Монзиков.

– Александр Васильевич! Александр Васильевич, да Вы просто гений! – Ляля Михайловна готова была даже расцеловать Монзикова, но тут раздался стук в дверь и ввели молодого человека, так себе одетого.

Когда он проходил по коридору, то раздался негромкий женский крик. Кричала Портнянская, узнавшая в нем убийцу.

Монзиков очень быстро сообразил, что сейчас они могут с Ольгой Михайловной «расколоть» убийцу и показать всему следственному аппарату города как надо работать! Единственное, чего еще не мог понять Монзиков, так это то, что парень сначала убил подростка, а затем еще изнасиловал женщину, которая хоть и была еще достаточно симпатичной, если не сказать более, но по возрасту скорее годилась ему в матери.

– Потапов! Зови скорее начальника отделения! Скажи, что мы нашли убийцу того подростка, о котором писали в газетах. – Ляля Михайловна курила одну сигарету за другой и в разговоре с дежурным все время затягивалась дымом.

– А самих понятых и вообще…? – живо подключился к разговору Потапов.

– Всех! Всех давай к нам! Сейчас мы его расколем и отправим в ИВС.

Через 15 минут Баранов – убийца подростка – был опознан в присутствии понятых и половины милиционеров всего отделения милиции. А еще через 30 минут он горько рыдал и что-то бормотал себе под нос. В убийстве он сознался полностью. Более того, всплыли еще две карманные кражи у иностранцев и одна краженка табельного оружия у спавшего в пикете милиции милиционера.

Милиционер, доставивший в пикет подвыпившего Баранова, был сильно простужен и до составления протокола, решил принять таблетку аспирина-UPSA. Взяв стакан воды и бросив туда таблетку, он на несколько секунд отвернулся от задержанного, который, не растерявшись, достал упаковку димедрола и бросил поштучно в стакан к милиционеру. Когда сержант подошел и взял в руки стакан, то был крайне удивлен: на дне лежали 12 маленьких таблеток.

– Во дают, иностранцы чертовы! Пишут, что растворяется за несколько секунд, а тут вон, чудеса! Посмотри! Была одна большая таблетка, а стало 12 маленьких. Ну, и чего теперь делать, а?

– Возьми да размешай, – посоветовал Баранов.

Милиционер долго мешал таблетки, а затем залпом все выпил.

Гадость, очевидно, была еще та! Через 20 минут в пикете стоял сильный храп от лежавшего на полу сержанта милиции. Полузаполненный протокол и пистолет тогда исчезли. Милиционера из органов уволили. Никто даже не стал и разбираться. Более того, двум начальникам объявили по выговору. И это, несмотря на то, что днем раньше сержант принес больничный лист, где было зафиксировано ОРЗ. Но начальник тогда сказал, что либо он будет болеть, а затем искать себе новую работу, либо – будет работать, работать и еще раз работать и уже только потом, в свободное от службы время, болеть. Бедняга выбрал последнее.

Когда руководство решало вопрос о наказании сержанта, то ни у кого даже не промелькнуло, что он мог быть и ни причем.

Было около 1 часа ночи, когда Монзиков и Ляля Михайловна довольные и очень усталые закрывали дверь своего кабинета.

– Да, Александр Васильевич! Ну и денек у нас с Вами выпал!? – Ляля Михайловна была вне себя от счастья.

– Да, кстати, а ведь меня, наверное, скоро на другую работу переведут. Сегодня был у Кефирова, и он дал понять, что… – но договорить Монзиков не успел. Щеничкина с такой грустью смотрела на Монзикова, что могла бы запросто сыграть в кино роль беременной слонихи, которую разлучили с семьей и заточили в клетку для кролика.

– Александр Васильевич, неужели же Вы, после такого успеха, сможете нас бросить? Неужели же…, – но дальше говорить она не смогла из-за нахлынувших на нее внезапно слез. Раздавались лишь сильные рыдания и громкие вздохи, которые снова и снова переходили в женские охи и частые всхлипывания.

А счастье было так близко, так близко!

– Владимир Николаевич! Здравия желаю! Вызывали?

– А, Александр Васильевич!? Как хорошо, что Вы пришли ко мне. Видите ли, у меня есть к Вам маленькая просьба личного характера. Только прошу Вас, никому ни слова! – Кефиров поднес к губам палец, и заговорщически посмотрел на Монзикова.

– Владимир Николаевич! Вы же знаете, что я ничего никому не скажу.

– Александр Васильевич, меня вызвал сегодня сам, – и Кефиров поднял вверх указательный палец правой руки, – начальник, и говорит, что стихи мои ему очень и очень понравились.

– Какие стихи? – Монзиков непроизвольно состроил такую физиономию, как будто съел кислый-прекислый лимон. Он никак не мог включиться в разговор.

– Ох, ну как же какие!? Ну, те, которые мы с Вами тогда написали, помните?

– А-а, те, ну да, конечно?! – и Монзиков стал оглядываться по сторонам.

– Да Вы не волнуйтесь. Сейчас мы с Вами закроемся! С руководством я уже все согласовал. Начнем, да?

– А зачем нам закрываться? – Монзиков с удивлением взирал на Кефирова.

– Ну, как же! Ведь нам надо написать прекрасную поэму для нашей газеты «Криминал», с редактором которой есть договоренность. Наш начальник сказал, что уже сегодня он ему привезет новую поэму.

– Можно позвонить?

– Можно, конечно можно! Вам все можно! – Кефиров закрыл дверь кабинета на два замка, достал бутылку водки и три бутылки пива. Затем из шкафа, что стоял в углу его нового отдельного кабинета, извлек остатки от докторской колбасы, пол-огурца, плававшего в трехлитровой банке и надкусанный батон.

Разгон начали с водки без закуски. И только после третьего тоста, когда бутылка была распита – пили из граненых стаканов – и на столе оставались лишь крошки да окурки от монзиковских папирос, поэты перешли к пиву. Именно под пивом и родились прекрасные строки, которые Владимир Николаевич каждый раз надиктовывал по селектору своему подчиненному.

В. Кефиров

Тяжелые милицейские будни

Наша служба и опасна и трудна,И работа наша тоже не легка.Если вдруг порой раздастся где-то взрыв,Значит, это прогремел коварный взрыв.

И тогда наряд прибудет очень скоро,Всех задержит, и преступников найдет!Верьте нам, что будет очень здорово,Если криминал из города уйдет.

Все устали, нервы уж ни к черту!Сколько можно в прятки всем играть?Эй, бандиты! Не собьете вы нас с толку!Руки вверх! А то начнем стрелять!

Обыватель, не грусти, не надо!Не роняй слезу за воротник,Лучше помогай бороться с гадом!Выходи и залезай на броневик!

Будем бить совместно всех бандитов,Чтобы легче стало всем дышать.И тогда на деньги от кредитов,Мы построим рай и благодать.

Тяжела работа у милиции,Нет ни счастья, ни восторга от нее.Это – как у западной полиции,Только тяжелее, все равно!

Кефиров был настолько счастлив, что даже не заметил, как в творческом порыве выпил не только весь огуречный рассол из трехлитровой банки, но и сгрыз два новеньких карандаша.

Через два дня, на второй полосе, шедевр Кефирова был опубликован. Уже вечером сначала в редакцию газеты «Криминал», а затем и в ГУВД начали звонить граждане. Все звонки «сводились» к тому, что в милиции сейчас много случайных людей. Что есть оборотни, есть психически ненормальные. И очень важно, чтобы руководство видело таких людей, и избавлялось от них.

Каждый звонивший интересовался наличием медицинского освидетельствования, или, проще говоря, медицинской комиссии, которая должна выявлять всех придурков и шизиков. Но что интересно, так это то, что все без исключения полагали, что автор стихотворения Кефиров – психически ненормальный человек, которого обязательно следует не только уволить из органов, но и изолировать от общества.

История эта была бурной и с очень печальным концом. Весь груз, вся тяжесть испытаний злого рока судьбы пала на плечи… Монзикова. Да, да! Начальник РУВД открещивался от своего Кефирова, а тот в одночасье забыл, что Монзиков – один из самых результативных следователей не только РУВД, но и всего города.

Монзикову предложили написать рапорт на увольнение по собственному желанию.

Часть вторая

Для чего писатели берут эпиграфы, цитаты? У них что, не хватает собственных идей, эрудиции? Или это – веление времени, или это – т. н. социальный заказ? Или их мысли совпадают с идеями классиков? На этот вопрос никогда и никто не давал и не сможет дать однозначного, правильного ответа. Вместо эпиграфа ко второй части я попытался лишь предположить, что у Александра Васильевича Монзикова началась структурная перестройка, его жизнь круто изменилась. И действительно, у каждого человека в жизни бывают определенные вехи, этапы, которые оказывают решающее воздействие не только на него самого, но и на окружающих его людей, и, прежде всего – на его родных и близких.