Елена Логунова - Джип из тыквы Страница 22

– Я ее к ветеринару свожу, – обещаю я. – А сейчас – можно мы погуляем?

– Идите, – разрешает Петр. – Белка, гулять!

Умная псина в момент оказывается у двери.

– Белка?

Я немного раздосадована тем, что Петр сам дал имя моей собаке.

– Она же не белая, а белая с рыжим!

– А белки, по-твоему, какие, зеленые? – ухмыляется Петр. – Будешь гулять, посмотри в лесу, они именно рыжие.

Я следую полученному совету и на прогулке высматриваю на деревьях белок, но интересует меня не цвет их шубок.

Меня занимает вопрос: у всех животных есть ярко выраженные эмоции – или только у достаточно крупных и высокоразвитых вроде собак?

Кстати, пусть моя псина остается Белкой, ладно. Если вдуматься, Петр дал ей хорошее имя, как бы в честь той собаки, которая первой слетала в космос. Это же Белка была, правильно? Напарница Стрелки. Традиционное, можно сказать, имя для четвероногой участницы великого эксперимента.

«Можно еще тебя в Стрелку переименовать», – шутит мой внутренний голос.

Настоящие белки слишком шустрые, и я никак не могу разглядеть, есть ли у них эмоциональная аура. Но у дождевого червяка ее точно нет – я встретила одного такого на дорожке и хорошенько рассмотрела. Если это был типичный червяк (а выглядел он вполне типичным), то можно сделать вывод, что неразумные мелкие твари свободны от опасности закружиться в вихре чувств.

Словно в продолжение и развитие темы червяков и разных мелких гадов звонит Макс.

Я неохотно отвечаю:

– Да, алло?

– Думаешь, ты самая умная? – рычит он, тоже не снизойдя до приветствия. – Это мы еще посмотрим!

– А что, собственно, случилось? – язвительно интересуюсь я. – Обломал ядовитые зубки о новый замок в двери?

– Ты сука! – орет он.

Я выключаю трубку.

В общем, ясно: обломал. Чтобы узнать подробности, надо будет позвонить соседке – она обещала бдить и охранять рубежи моей квартиры, но я сделаю это позже, когда успокоюсь.

Короткий разговор с бывшим женихом портит мне настроение. Я злюсь, а в таком состоянии не имеет смысла продолжать великие и малые эксперименты в области эмпатии. Глядишь, получится наоборот, и не я проникнусь чувствами подопытных, а они – моими. А нужны ли нам в тихом мирном санатории буйные червяки и свирепые белки?

Я возвращаю собаку в сторожку и иду к себе. На подходе к бунгало встречаю горничную, которая только что закончила уборку, и она с претензией сообщает мне:

– У вас телефон трезвонил, как сумасшедший! Раз сто! Я не знала, трубку снимать или как?

– И сняли? – предполагаю я, подозревая, что редкий разведчик информирован лучше, чем обычная горничная.

– Только два раза.

– Из ста?

В знак примирения я протягиваю собеседнице соответствующую денежную купюру.

– Из трех, – признается она, ловко пряча сотенную бумажку и меняя интонацию. – Вам звонили одна женщина и двое мужчин. Женщина, похоже, немолодая, голос у нее слегка дребезжит и говорит она по-старинному: «Любезная, будьте добры…»

– Клара Карловна, – киваю я. – А что мужчины?

Я предполагаю, что это были Макс и Валентин, кто же еще?

– Первый, молодой хам, даже не поздоровался, сразу заорал: «Мария, ты?!» Я сказала, что это не Мария, так он просто выругался и бросил трубку, – обиженно рассказывает горничная. – А второй, наоборот, вежливо поздоровался, услышал меня, чуток помолчал и так же вежливо попрощался. Возможно, просто номером ошибся.

– Возможно.

Я прощально киваю и мимо тележки со средствами для уборки прохожу на крыльцо.

Скучаю на диване у телевизора.

Скучаю за обедом с дедульками, которые уделяют мне гораздо меньше внимания, чем жареной треске.

Скучаю на процедурах.

Изнывая от скуки, звоню Кларе Карловне и слушаю ее рассказ об отбитом вражеском нашествии.

– Ах, Мэри! Это было так весело! – ликует моя бравая соседка. – Пока гадкий Макс ломился в вашу дверь, я позвонила Жозефине, а она успела вызвать участкового, и он подоспел как раз вовремя! В тот самый момент, когда противный Макс обозвал нас с Жозефиной гламурными мумиями!

– Да как он смел! – возмущаюсь я, с трудом сдерживая смех.

Каков Макс, а? Поэт!

– Да-да, а еще он назвал нас с Жозефиной дряхлыми воронами, которые суют свои ороговевшие клювы не в свое дело! Каково? Ороговевшие клювы! – негодует Клара Карловна. – Просто отвратительный юноша, ни воспитания, ни манер! Но Андрей Ильич как настоящий джентльмен живо окоротил этого зарвавшегося молокососа.

– С помощью табельного оружия? – надеюсь я, с удовольствием воображая себе Макса, изрешеченного пулями а-ля чайное ситечко Клары Карловны.

Чувствую, что при одной этой мысли гармония мироздания быстро идет на поправку.

– Нет-нет, Андрей Ильич не стрелял! – возражает моя соседка, и в голосе ее слышится сожаление: очевидно, оскорбленная в лучших чувствах, Клара Карловна приветствовала бы такое развитие событий. – Он забрал грубияна в участок для проверки документов и воспитательной беседы. Думаю, больше вы его не увидите.

– Хотелось бы, – говорю я.

Клара Карловна клянется, что и впредь не оставит заботой и вниманием мое жилище, я сердечно и искренне благодарю ее, и мы прощаемся.

Улыбаясь, укладываюсь на диван, и тут телефон звонит сам – на сей раз домашний аппарат, не мой мобильный.

Помня доклад горничной, предполагаю, что это Макс или Валентин, и не снимаю трубку, но звонок повторяется еще трижды с десятиминутным интервалом, и я не выдерживаю.

Какие настойчивые негодяи!

Сжимая кулаки, иду к телефону и роняю в трубку такое прочувствованное «Алло!», что, с грохотом прокатившись по проводу, оно должно взорваться в ухе на другом конце, как бомба.

Злобно усмехаясь, жду ответной реакции и роняю челюсть, услышав совершенно невозмутимое:

– Добрый вечер.

Это Саныч.

Я тут же понимаю, кто был тот вежливый мужчина, который сначала поздоровался с горничной, а потом попрощался, и мысленно отчитываю себя за запальчивость и явное проявление дурного характера.

Что он подумает о девушке, которая рявкает в телефонную трубку, как сердитый фельдфебель?!

– Как дела? – спокойно спрашивает добрый Саныч у злого фельдфебеля.

– Все нормально, – без рыка и лязганья отвечаю я, не уточняя, что в моем случае «нормально» значит «с разнообразными малоприятными приключениями». – А откуда ты знаешь мой телефон?

Едва спросив, ужасаюсь: черт, черт, черт! Он подумает, что я не рада его звонку!

– Это общий номер санатория плюс добавочный «13», – объясняет Саныч. – Вы ведь живете в бунгало номер тринадцать.

Голос у него твердый и ровный, как рельс, но я слушаю, затаив дыхание, и угадываю в конце фразы вопросительный знак. Он воздушный, легкий, едва уловимый.

Поскольку Саныч знает, где я живу, под вопросом не номер домика. Он хочет знать, живу ли я в тринадцатом бунгало с мужчиной, который меня встречал.

– Не мы, а я, – поправляю я нарочито небрежно. – Я одна тут живу, совершенно одна. Хотя нет, вчера я завела собаку.

– Какую? – в голосе Саныча угадывается радость – тоже легкая, воздушная, едва уловимая.

Должно быть, он любит собак.

– Замечательную, – говорю. – Вот увидишь, она просто прелесть.

Я замолкаю и напряженно вслушиваюсь в невнятные шумы на линии.

Фактически я пригласила Саныча в гости. Поймет он это или нет? А если поймет, то примет ли мое приглашение?

За десять секунд тишины обзавожусь парой седых волос.

Наконец голос-рельс гудит:

– Как насчет завтра?

– Согласна! – слишком поспешно для уважающей себя девушки отвечаю я и, спохватившись, свободной от трубки рукой колочу кулаком по лбу.

Вот же глупая, не могла тоже выдержать театральную паузу!

– Тогда до завтра, – подводит итог беседы Саныч и, еще секунду помедлив, желает мне доброй ночи.

– До свидания! – оживленно прощаюсь я.

И затем с полчаса пристрастно анализирую разговор, в котором словам было тесно, а чувствам просторно.

По всему выходит, что Санычу я интересна, и он мне тоже (мягко говоря).

После ужина недолго гуляю по парку с Лариской и Белкой. Чувствую себя прекрасно, но тороплюсь лечь спать: очень хочется, чтобы поскорее наступило завтра.

Почему-то я решила, что Саныч ранняя пташка, и жду его начиная с шести утра.

В шесть его нет, в семь нет, в восемь – тоже нет.

В половине девятого глотаю пшенную кашу с приправой из непролитых слез, прекрасно понимая, что это очень глупо. Саныч ничего мне не обещал. Он дал понять, что приедет, но не назначил время встречи. И не намекнул, что мы будем делать.

Я строго цыкаю на воображение, порывающееся раскрашивать мыльные пузыри.

– Чего грустишь? Не грусти! – зычным криком подбадривает меня седой дедуля.

– Зачем хрустишь? – эхом вторит ему лысый старче. – Береги зубы смолоду! Кашку ешь, она полезная!