Дарья Донцова - Любовь-морковь и третий лишний Страница 22

– Эвелиночка, ступай с Таней.

Десятиклассница отвела малышку в «Детский мир» и купила изумленной Эвелине юбочку, кофту, ботиночки, куклу и порцию мороженого.

Когда счастливая малышка вернулась домой, ее встретила Валентина и злорадно сказала:

– Ну ща тебе достанется! Родителей к директору вызвали, двух сразу. Антон Григорьевич лично звонил и велел: «Если не хотите крупных неприятностей на работе, немедленно в школу». Чего ты натворила, тихоня?

Эвелина, перепугавшись до паники, заперлась в туалете, случившееся потом она запомнила на всю жизнь.

Спустя часа два дверь санузла вышиб Григорий, вид у отца был настолько бешеный, что девочка потеряла сознание, последнее, что услышала Эва, был вопль мамы:

– Не убивай, Гриша!

Очнулась девочка в больнице, дальше начались чудеса. Навестить малышку пришли не только одноклассники, ранее относившиеся к Эве с прохладцей, но и их родители, классная руководительница и даже сам директор школы. Палату завалили подарками: игрушки, конфеты, книжки, одежда.

Только родители и Тина ни разу не явились в клинику. В отчий дом Эвелину привез Антон Григорьевич, директор школы передал девочку Григорию и резко сказал:

– Надеюсь, вы помните о нашем разговоре?

Отец хмуро кивнул.

– Увижу на девочке хоть один синяк, и вас лишат родительских прав.

Кивок.

– Завтра приедет комиссия из POHO [6].

Кивок.

– Сделайте правильные выводы.

Кивок.

Григорий так и не произнес ни слова, Антон Григорьевич вздохнул и ушел. Эвелина сжалась, она не понимала, что происходит, но кожей ощущала исходящую от отца злобу. На всякий случай девочка быстро присела и закрыла голову руками, но ожидаемого удара не последовало. Григорий просто ушел.

Немногословной оказалась и мать.

– Ступай к себе, – велела она.

– Куда? – растерялась Эва, не имевшая в квартире личного угла.

– К сестре, – сухо прозвучало в ответ.

Эва, еле дыша от ужаса, вползла в комнату Тины и разинула рот. На полу была проведена мелом черта, помещение поделили на две неравные части, в большей за столом сидела Тина.

– Я тебя ненавижу, – прошипела она, глядя на сестру, – жить нам теперь вместе придется, ябеда.

Эва вжалась в стену, а Валентина, размахивая кулаками, стала кричать на нее. Оказывается, Мария Ивановна подняла целую кампанию под лозунгом: «Спасем Эвелину от жестоких родителей». Григорию и Тоне пригрозили всякими страшными санкциями, вплоть до исключения из партии, что по тем временам приравнивалось к гражданской смерти, и для начала отца лишили очереди на машину.

– Мерзавка, – плевалась слюной Тина, – правильно бабушка говорит: ты не наша!

– А чья? – растерянно спросила Эва.

Старшая сестра схватила младшую, подволокла к зеркалу и спросила:

– Во, гляди, похожи мы?

– Ну нет, – протянула Эва.

– Так вот, – торжествующе заявила Тина, – я настоящая папочкина и мамочкина дочка, беленькая и голубоглазая, а ты чужая. Мамусю в роддоме обманули, с ней рядом цыганка рожала, она мою любимую сестричку стырила, а свою девку, ябеду и клеветницу, маме подсунула. Ты не наша кровь, скажи спасибо, что тебя в детдом не сдали! На раскладушке ей в коридоре не понравилось, где это видано, чтобы свой ребенок и невесть кто в одной комнате жили!

Потрясенной Эвелине, чтобы не упасть, пришлось уцепиться за стену. Вот почему ее не любят дома, она подкидыш!

– Лучше я снова на раскладушке лягу, – вырвалось у нее.

Тина скривилась:

– Как бы не так! Теперь комиссия шляться будет, условия жизни ябеды проверять!

Жизнь Эвелины после вмешательства Марии Ивановны стала еще хуже. Да, спала девочка теперь в комнате, но какой толк от рокировки? Тина возненавидела потеснившую ее сестру, Григорий молчал, а Тоня отделывалась краткими фразами типа: «Запри дверь» или «Делай уроки».

Одежду и ботинки она, правда, стала Эвелине покупать, но каждый раз, опавая неугодной дочери пакет, цедила сквозь зубы:

– Хотели в Сочи на лето поехать, да пришлось деньги на обновы тебе потратить. Одно разорение! Тина, я тебе не могу платье приобрести, у нас Эвелина первая, сама знаешь, если она не получит шмоток, снова жаловаться в школе будет, доносчица.

После похорон Григория ситуация не сильно изменилась, только Эву переселили в комнату к Тоне.

Долгое время девочка верила в версию о цыганке, ей очень хотелось найти свою родную мать, до такой степени, что один раз Эва, увидев на вокзале гомонящий табор, подошла к шумным женщинам и спросила:

– Не знаете, не обменял ли кто из ваших ребеночка в роддоме?

Чавелы замерли, потом самая пожилая ласково ответила:

– Мы, красавица, у себя рожаем, врачам не доверяем, ни к чему они нам!

Из глаз Эвы покатились слезы, цыганки окружили девочку, а та рассказала им свою историю. Ромалы переглянулись.

– Обманули тебя, – вздохнула все та же старуха, – не наша ты, хоть и смуглая. Мы другие, не так выглядим, а еще цыганка никогда своего ребенка не поменяет, да и зачем делать такое?

– Нагуляла тебя мать, – подхватили другие женщины, – с другим мужиком, а про роддом наврала, оттого и отец бесился. Ты у нее прямо спроси!

Эвелина пришла домой и неожиданно выпалила в лицо маме:

– Я знаю, в чем дело! Ты папе изменила, меня от любовника родила, и потом всю жизнь ненавидела.

Кто мой отец? Я поеду к нему!

Антонина отвесила дочери пощечину и заорала:

– Хрен с тобой! Знай правду! Никогда я с другим мужиком в кровать не укладывалась! Подменыш ты!

Рядом баба рожала, богатая, вот у нее, блондинки, черненькая девка родилась, я хорошо видела, как она ее кормила. Только умная она оказалась, при деньгах.

Ей мою девочку и отдали, чтоб у мужа подозрение не вызвать. Я только дома и увидела, кого мне в конверте подсунули! Скажи спасибо, что тебя вон не выкинули, растили, как свою, а ты отблагодарила, нечего сказать, с доносами бегала, оттого и отец на тот свет молодым убрался.

У любого нормального человека сия история мигом вызвала бы вопросы. Почему Антонина сразу не побежала в роддом? Отчего они с Григорием не подняли скандал, не обратились в милицию, не потребовли назад свое дитя? Ведь найти богатую, затеявшую подмену женщину никакого труда не составляло!

Но надо учитывать, что Эвелине в тот момент было всего тринадцать лет, потом она, конечно, поняла, что Антонина врала, никаких богачек не было и в помине, младшую дочь мать элементарно нагуляла.

Накричав на Эву, Тоня прекратила с ней общаться, да еще Тина, вернувшаяся в конце лета от бабки из деревни, сильно заболела, она очень плохо выглядела, жаловалась на боли в животе, головокружение и слабость, а спустя месяц очутилась в больнице с диагнозом: гепатит. Деревенская бабка не слишком думала о чистоте, и внучка подхватила неприятную заразу.

Лечилась Тина долго, почти год провалялась по койкам, в основном в стационарах, потом вернулась домой тихая и ласковая.

Неожиданно жизнь изменилась, мать и старшая сестра подобрели, Эвелина была счастлива, с ней разговаривали без подковырок и не демонстрировали неприязнь.

Валентина легко поступила в театральное училище, а Эвелина позднее оказалась на журфаке, правда, не на дневном, а на вечернем отделении, но все равно попала в МГУ.

Целых пять лет царило затишье, потом умерла Тоня, Валентина как раз устроилась на работу в театр, а Эву взяли в газету.

Похоронив мать, буквально на следующий день после поминок Тина заявила:

– Нам нет смысла жить вместе.

– Почему? – растерялась Эва. – Вдвоем легче.

– Только не мне, – отрезала старшая, – и потом, к чему чужим людям изображать любовь друг к другу?

– Но я правда тебя люблю! – воскликнула Эва.

– Не верю, как говорил Станиславский, – усмехнулась Тина, – мы же не родные.

– Даже если предположить, что мать меня от любовника родила, то все равно единоутробное родство есть, – возразила Эва.

Тина вспыхнула спичкой:

– Не смей позорить маму.

– Уж не веришь ли ты в историю с подменой младенцев? – мрачно осведомилась младшая.

– Именно так и было, – заорала Тина, – мама и папа были святые люди, воспитавшие подкидыша!

Эва горестно вздохнула, она считала, что идиотская история давно забыта, ведь последние годы три женщины жили вполне мирно, а оказывается-то, дело обстоит по-старому.

– По-хорошему ты не имеешь права ни на что, – взвизнула Тина, – но я интеллигентный человек, поэтому готова разменять квартиру.

Эвелина возмутилась и впервые в жизни отбила удар:

– По документам мы родные сестры, все остальное болтовня и сплетни, следовательно, половина имущества по закону моя, и нечего орать.

Двушку удалось разменять на две комнаты в коммуналках, сестры разъехались врагами. Жизнь Эвелины складывалась не очень удачно, она два раза побывала замужем и в результате осталась одна, детей у нее не случилось, с карьерой тоже не сложилось. Эва оказалась из тех мало кому известных журналисток, которые писали трехстрочные заметки, денег ей платили мало и при любом сокращении первой увольняли ее.