Ольга Лукас - Элексир князя Собакина Страница 23

— Куда? На Грушевку? В Минск, что ли? — удивленно спросил Савицкий.

— На Гру-шин-ку, — по слогам повторил Бабст. — Это фестиваль такой авторской песни на Волге. Ну ты-то, Вер, знаешь, конечно?

— А то! — по-свойски ответила княжна.

— Ну вот. Поехал я, значит, на Грушинку. На большую, которая пьяная на Мастрюках. День пью, два пью, три пью, чувствую, больше не могу. А надо дальше пить, тоска-то не проходит. А я не могу. И тут мне опять Дмитрий Иваныч явился. Вижу вдруг: у костра присел напротив и в крылатку завернулся. Хлебни, говорит, из своей пробирки. Слушаюсь, говорю. Хлебнул — и вдруг мир другим стал. Пьяного тумана как не бывало. Мир чистый, светлый, умытый — хотя кругом все те же хари. А Дмитрий Иваныч сразу исчез, даже поблагодарить я его не успел. Ну, от этого просветления я сразу на другую Грушинку переехал, которая потрезвее — на Федоровские луга, по соседству. Сижу там и думаю: что же со мной такое происходит? Я же турист бородатый пьющий, вымирающий вид. Всю жизнь за водушку горой стоял, наркоты чурался. Да я скорее «Сектор Газа» запою, чем дурь курить стану, не говоря о прочем черном и белом. А тут как попробовал...

Бабст махнул рукой.

— Но, может быть, это совсем не наркотик? — спросила княжна. — Ты ведь делал анализ?

— Делал, я же говорю. По составу не наркотик. Но делото в другом: душа к нему лежит. Так лежит, что не оторваться. Вот и пошла с тех пор такая жизнь: с вечера нарочно володю пью, в смысле водку, а утром у меня эксперимент — просветляюсь.

Все помолчали.

Дверь скрипнула, и в кабинет просунул голову Живой.

— Мне там скучно стало, — капризно сказал он.

— Ну ладно, заходи, — разрешил великодушный Бабст.

Паша, ступая осторожно, как кот по раскаленной крыше, прошел в дальний угол и пристроился там на краешке стула.

Савицкий вскочил и принялся, шагая по кабинету, горячо убеждать Бабста:

— Костя, ты пойми: то, что ты открыл и испытал, — это только начало. Этот «отрезвит» — всего лишь часть напитка, который придумал Лев Сергеевич. Если он один так отрезвляет и просветляет человека, то что же будет, если мы соберем полный состав?! Это же чудо! Разве тут дело в деньгах? Как ученый ты просто обязан нам помочь. Мы сделаем всех счастливыми! Все вокруг станут такими же замечательными людьми, как ты, как Визбор, как Дмитрий Иванович. Мы спасем мир!

Мурка тоже вскочила с места. Она подбежала к Косте, встала перед ним на колени и протянула к нему руки.

— Мы спасем мир? — спросила она. — Правда, спасем? Костик, скажи: правда?

Бабст посмотрел ей в глаза, блаженно улыбнулся и сказал:

— Ладно, спасем!

— А еще выделывался, — буркнул Живой из своего угла.

— Молчи, змей! — ответил ему Бабст, не оборачиваясь.

Глава 10

Змеиный город

— Ну, в общем, слушайте, мужики и ты, Вера, — сказал Бабст, когда его познакомили с планом будущей экспедиции. — Я вот что решил. Так и быть, с вами я поеду. Отпуск за свой счет возьму, все равно летом к нам никто не ходит. Но только учтите — эксперимент я прерывать не буду.

— Ты мой героический кумир! — немедленно отреагировала Вера. — Я тоже хочу проводить эксперимент! Ты берешь меня в ассистенты? Я в Сорбонне учусь!

— Ну... Сорбонна — это, конечно, хорошо, но только... Тут другая подготовка нужна. Смотри, что я делаю. Выпиваю, допустим, с вечера четыреста грамм перцовки. Наутро принимаю отрезвит и смотрю, что будет. Записываю ощущения. Если вижу, что справляется Дмитрий Иваныч, то поднимаю дозу до шестисот, потом до восьмисот — ну и так дальше.

— Дальше-то куда? — не удержался Живой. — Дальше ты копыта откинешь!

— Наука, студент, требует жертв. Ну, и я же не только на количестве экспериментирую. Качество тоже важно. Сухое, полусладкое, крепленое, портвейн, мадера, марсала какая-нибудь. Один раз пошел в бар и все коктейли там вылакал по очереди. А у них список длинный был — штук тридцать. «Лонг-айленд» еще помню. «Голубая лагуна» уже как в тумане. «Секс на пляже» — без всякого удовольствия. А вот после «Оргазма» вынесли меня. Пришел в сознание, потянулся к отрезвиту. Но тут уже и Дмитрий Иваныч бессилен оказался.

— А ты его пробовал на трезвую голову принимать? — поинтересовался Савицкий.

— Конечно, пробовал! Я же научный работник! — Бабст даже обиделся.

— И какой приход словил? — вскочил с места Живой. — В смысле — каково было действие вещества на твой беззащитный трезвый организм?

Бабст окинул его хмурым взглядом, в котором явственно читалось: «Это поглядим еще, кто из нас — беззащитный!», а вслух сказал, обращаясь скорее к потомкам рода Собакиных, чем к их непутевому спутнику:

— Все равно есть эффект. Я как-то раз две недели не пил, ради науки. Потом принял пятьдесят грамм — и как будто совсем протрезвел, хотя дальше-то куда. И так все ясно и просто. Как будто очки запотевшие протер.

— А что если дунуть, а потом вакциной этой закинуться? — размечтался Живой. — Или наоборот — отрезвиться, а сверху дунуть? Или вот еще...

— Костя, а нам можно эту штуку попробовать? — перебил его Савицкий.

— Боюсь, подсядешь, — покачал головой Бабст.

— Я, я не подсяду! — подобрался поближе Живой. — У меня иммунитет!

— А за тебя я и не боюсь, — отрезал Бабст.

— Подсесть... — задумчиво произнесла княжна. — Это значит — быть с кем-то близко- близко на одной скамейке? И мы будем понимать друг друга без слов? Давайте скорее пить эту замечательную вакцину!

Костя встал с места, медленно подошел к ближайшему шкафу, присел на корточки, открыл нижнюю дверцу и вытащил небольшую колбу с притертой стеклянной пробкой.

Вернулся к столу, достал из верхнего ящика три мензурки, подышал на них, протер снаружи рукавом и аккуратно налил в каждую по десять граммов отрезвита.

— На ваш страх и риск! — предупредил он, а потом, немного подумав, капнул и в свой стакан.

— За успех! — произнес Савицкий и первый схватился за мензурку.

Чокнулись. Выпили. Присели.

— Ничего не происходит, — первым нарушил молчание Петр Алексеевич. Ему почему-то казалось, что стоит только пригубить отрезвита, как перед глазами на сумасшедшей скорости начнут прокручивать мультфильм “Yellow Submarine”, а в голове появятся ответы на все вопросы.

— Все происходит! — заорал вдруг Живой, вскакивая с места и пускаясь в пляс. — Зачетный раствор! Иваныч рулит! Дайте-ка я его портрет сейчас расцелую!

— Это эксперимент, а не дискотека, — строго сказал Бабст, придвигая к себе дневник наблюдений. — Говори, что ощущаешь. Сравним.

Живой тут же принял серьезный вид, сел на пол в позу лотоса под портретом Менделеева, прикрыл глаза и принялся диктовать:

— Значит, пиши так. Волна пошла. В глазах болты. На движуху чутка пробивает. На думки... На думки — нет. На хавчик — тоже. Глюков не наблюдается. Продукт качественный. Слышь, академик, а дай-ка еще этого антифриза вдогонку.

— Чего дать? — опешил Бабст.

— Дозу, говорю, дай нарастить!

— Обойдешься. Петюха, рассказывай лучше ты. Почувствовал чего? Только на нормальном русском, ты же не эта обезьяна.

— Кажется, почувствовал. Только я думал, что от этой... от менделеевки... будут галлюцинации, — признался Савицкий. — А тут все не так. Вернее — все так. Я — здесь. У меня есть всё — я и этот мир. А что еще человеку надо? Кажется, что я все могу. Стоит только захотеть — и смогу перешагнуть пятиэтажный дом. Неву смогу перепрыгнуть с одного берега на другой. Но мне этого пока не надо. Зато я знаю, что у нас все получится.

— Конечно, получится! — воскликнула Вера. — Идемте гулять и перешагивать Неву! Костя, веди нас!

Возбужденно переговариваясь и делясь впечатлениями, компания вышла на улицу.

— Ой, как у вас тут здорово! — воскликнула княжна, оглядевшись. — Самый центр, а какой зеленый! А это что за дом, Костя? Рассказывай, ты должен быть мой проводник.

— Институт Отта, — ответил Бабст. — Рожают тут.

— Я тоже хочу рожать в таком красивом доме!

— Нормальный приход, — одобрительно прокомментировал Живой.

— А вон там, дальше, философский факультет, — продолжал Бабст. — Там мыслят.

— Я тоже хочу мыслить в таком красивом доме! А кто этот зеленый человечек?

Вера показала на памятник, стоящий посреди широкой площади.

— Сахаров, Андрей Дмитрич, — с уважением произнес Бабст. — Смотри-ка, правда зеленый, а я каждый день тут хожу — и не замечал. Лет пять как поставили, а уже весь патиной покрылся. Влажность у нас высокая.

— Патиной? — очнулся от своих дум Савицкий. — Да ведь Лев Сергеич пишет про какую-то «патину змеиную»! Костя, есть такой термин?

— Змеиную? Нет, конечно. Патина — отложение солей на бронзе. Окиси меди. Полезная вещь, предохраняет памятники от порчи. Змеи, Петюха, тут совсем ни при чем.

— А вот еще говорят «благородная патина». Это что такое?