Татьяна Луганцева - Семь пятниц на неделе Страница 24

– Надеюсь, их было двое? Третьего нет поблизости? – поежилась Груня, чувствуя, как ее спина покрывается липким потом, а в глазах снова темнеет.

– Я сначала поищу в их карманах свое оружие. Они ведь разоружили меня, подло напав со спины. Эй… Груня! Груня! Посмотри на меня! Не делай так! Ты почему глаза закатываешь? Что с тобой?

Это были последние слова, что Аграфена услышала, прежде чем отключиться окончательно.

Глава 14

«Как красиво поют птички… Настоящие трели выдают, и словно дуют в трубочку, и стучат молоточком по наковаленке, и ударяют трещеточками, и звенят колокольчиками… Ой, о чем я говорю? Это же не птички поют, а у меня в голове звенит… Просто ужас какой-то!» – думала Груня, постепенно возвращаясь в свое сознание. Она медленно открыла глаза и уставилась на лицо Татьяны Ветровой, по-прежнему кривое, перекошенное. Но вдобавок у актрисы на носу висела какая-то полупрозрачная трубочка.

– Таня… что это у тебя?

– Где? – с трепетом приблизилась к ней Татьяна.

– На носу… трубочка… Зачем?

– Трубочка? Какая трубочка? А, вон ты о чем… Не трубочка, а капельница, и у тебя, и у меня, – охотно пояснила Татьяна. – Господи, слава тебе! Сказали, если ты проснешься, то все будет хорошо. Пойдешь на поправку, так сказать…

Груня приподняла голову. Она лежала голая под простыней, и к каждой руке тянулись капельницы.

– Где я? Что со мной?

– Мы в больнице, в реанимационном отделении. Но ты не переживай, мы с тобой здесь вдвоем, – успокоила ее Таня.

Аграфена с удивлением посмотрела на нее и увидела, что Таня одета в халат в полоску, явно больничный. И к ее руке тоже была прикреплена капельница, только на колесиках, то есть передвижная.

– Реанимация? Но что случилось? Почему ты тут? – удивилась художница, словно ее совсем не удивило, что и она сама здесь находится.

– Ты ничего не помнишь? Хотя, откуда! Целые сутки в бреду! – махнула рукой актриса.

– Сутки? Таня, объясни мне!

– Я уже говорила и с полицейским, и с врачом. Мартини, что мы пили, оказался отравленным каким-то ядом, его название мне никогда не повторить даже под пытками.

– В каком смысле отравленным? – еще плохо соображала Аграфена.

– В самом прямом.

– А кто это сделал?

– Не знаю! Тот же вопрос и меня, а больше всего полицию интересует. Думают, что отравить хотели меня, потому что я ходила с откупоренной бутылкой, и любой, кто задумал недоброе, мог кинуть в нее одну маленькую таблеточку. А о том, что я буду поить мартини тебя, никто не знал. Тебе стало плохо, и мне тоже… Я провалялась без сознания несколько меньше, мой организм оказался более крепким к яду. Да и к спиртному тоже! – подмигнула Татьяна. – Но нас хорошо промыли, теперь с нами все будет хорошо!

Груня натянула повыше простыню, а Ветрова продолжила:

– Надо же, ты в таком паршивом состоянии вернулась в театр ночью и спасла Дебрена… Удивительно! Он нам все рассказал. Кстати, тебя чем-то наградят за спасение жизни офицера такого ранга. Будешь национальным венгерским героем. Или надо сказать – национальной героиней? В общем, поздравляю.

– Спасибо. Значит, с комиссаром все в порядке? Я рада…

– Он, как конь. А что ему сделается? Он тебя и спас – быстро вынес тебя на свежий воздух и вызвал медиков.

– Потом поблагодарю его, – слабо улыбнулась Аграфена.

– Вы квиты.

– Бандиты уже сказали, почему они хотели убить Вилли? И самое главное, кто им заказал его убийство? – спросила Груша.

Таня отвела глаза.

– Что такое? – напряглась художница.

– Никто ничего не скажет. Того, которого закололи гвоздем, не спасли, он умер от внутреннего кровотечения.

– А которого молотком? – вздрогнула Груня, потому что ее интересовало, убила она или нет. В тот момент рассчитывать силу удара никак не представлялось возможным, и на сердце у нее было неспокойно.

– А тот клоун потерял рассудок, – усмехнулась Татьяна.

– Что значит потерял?

– То и значит. Сидит дурачком и улыбается, вот и все. Теперь в психушке для преступников будет находиться. Толку от него совсем нет.

– Ладно хоть живой, – вздохнула Груша.

– Ты его видела? Да лучше умереть! Но ты молодец. Когда тебе станет чуть полегче, обязательно расскажешь, как умудрилась с помощью молотка и гвоздя уложить всю банду. Тут уже ходят слухи и легенды, которыми теперь из поколения в поколение станут пугать венгерских детишек. Мол, если не будешь слушаться, приедет одна тетя из России с труппой кровожадных артистов, и откроют они на тебя охоту с помощью подручных средств! – Татьяна сделала страшные глаза, и Груня с укоризной посмотрела на нее.

– Ну да, я не успела сбегать в оружейный магазин и подобрать что-то более приличное. К тому же в такой экстренной ситуации совсем некогда думать.

– Извини, не хотела обидеть. За нас, а особенно за тебя, все очень переживали. Правда, Эдуард Эрикович с долей черного юмора. Он хочет поставить пьесу ужасов по мотивам «Техасской резни бензопилой» с тобой в главной роли. Тебе даже играть не придется, и так весь ужас в твоем милом личике, под которым такая личина.

– Ага, а называться пьеса будет «Будапештская бойня молотком». – Груня зевнула. – Что-то меня в сон клонит…

– Мы обессилели сильно. Вся кровь отравлена была. Яд смертельный, еще немного – и мы бы погибли.

Груня напрягла воспаленный мозг.

– Меня очень сильно рвало, если бы не это, мне точно бы конец. Я ушла из беседки, захватив бутылку, нашла небольшой и совсем неуютный отель… Сейчас пытаюсь вспомнить, куда дела бутылку. Я точно больше не пила.

– Грушечка, откуда, ты думаешь, я знаю, что отрава была именно в мартини? Ее нашли, и отель, где ты остановилась, тоже нашли… – Ветрова отвела глаза.

– Какая оперативность. Как же узнали, где я остановилась? – удивилась Аграфена.

– Ты стала хуже соображать, – констатировала Татьяна. – Ну как бы еще мы тебя нашли и бутылку? Жильцы увидели мертвого портье, а рядом пустую тару и поняли, что мужчина отравился. Потом уже связали его смерть с нашим с тобой случаем. А когда я пришла в себя, то подтвердила…

– Портье мертв? – оторопела Груня. – Точно! Мне было так плохо, что я, когда оформлялась, поставила на стойку бутылку. И забыла про нее. А мужик уже был выпивши. Видимо, обрадовался новой дозе и мне не отдал.

– И хорошо, что не отдал.

– Человек погиб из-за меня! – ахнула Аграфена. – Если бы я туда не пришла в своем психозе, он остался бы жив! Ты правильно говорила – мне надо было взять себя в руки и выдохнуть два раза, сосчитав до десяти, а не комплексовать. Вот, наломала дров… Господи, да я действительно прирожденный маньяк! Любыми средствами вывожу людей из строя!

– Ты не виновата. И хватит думать только о себе, – обиделась Татьяна. – Между прочим, меня хотели отравить! Вилли два раза собирались убить…

Груша, растерявшись, посмотрела на актрису.

– И верно. Ну просто ужас какой-то! И не у кого спросить объяснений. А кто и живой, так говорить не может. Таня, а тебя-то кто намеревался отравить? – удивленно спросила Аграфена, натягивая на себя белую хлопковую рубаху.

– Вот видишь, ты спрашиваешь, кто мог. А идиот Эдик сразу же сказал полицейскому, что любой из труппы мог бы. Мол, и характер у меня не тот, а язык еще хуже. В общем, опозорил меня просто перед представителем другого государства. – Татьяна надулась, и лицо у нее перекосилось еще больше.

– Я смотрю, не отпускает тебя твой ботокс, – задумалась Груня.

– Нет, конечно. Полгода ждать. Я даже думаю: вдруг мышцы привыкнут, и я навсегда такая останусь?

– Все пройдет, не волнуйся, – успокоила ее, как умела, Груша и снова задумалась о своем. – Слушай, теперь, выходит, и есть страшно. Если один раз пытались отравить, так и второй могут? Или при каждом недомогании сразу же бежать на промывание желудка? И ведь мартини-то ты открыла прямо в театре.

– Хочешь сказать, что это дело рук кого-то из своих? – понизила Таня голос до шепота.

– Чужих там, кроме комиссара, не было. Неужели он стал бы тебе яд сыпать?

– Ты права. – Ветрова тоже задумалась. А через минуту резко хлопнула себя по коленке, всколыхнув жидкость в капельнице подозрительными пузырьками. – Так я тогда знаю, кто мог это сделать! Все же очевидно!

– Кто? – спросила Груня, для которой, видимо, ответ был не столь очевиден.

– Настенька наша, ясное солнышко, змея подколодная! У тебя мужика увела, моего старого идиота добивается, метя в примы. Она и хотела меня травануть, чего тут долго думать. Мотив только у нее, несмотря на мой весь «жуткий и страшный» характер, все же понятно. Когда мы с тобой в больницу загремели в бездыханном состоянии, она, наверное, была счастлива, что, сама того не желая, убила сразу двух зайцев – меня, освобождая себе сцену, а заодно тебя, расчищая дорогу к Вилли.

Груня дернула головой. Как бы она ни относилась к людям, но хоть на кого-нибудь подумать, что он способен убить другого человека, у нее не получалось. Кроме того, ее заинтересовала одна фраза, вылетевшая из рта подруги по несчастью.