Жан-Кристиан Птифис - Железная маска: между историей и легендой Страница 25

1. Похищение дипломата в Северной Италии, на чужой территории, представляло собой наиболее дерзкое попрание международного права, поэтому Людовик XIV был заинтересован в том, чтобы лишение свободы итальянского графа оставалось в секрете.

2. Маттиоли из шести известных нам кандидатов являлся «наиболее важным». По сравнению с ним его собственный слуга, сумасшедший монах, два неведомых лакея и двойной агент были слишком мелкой сошкой, недостойной бархатной маски — предмета, впрочем, достаточно распространенного в Италии.

3. Это был «старый заключенный» Пинероля, который, не будучи в Эгзиле (во всяком случае, Дю Жюнка не говорит, что он был там), присоединился к мсье де Сен-Мару на Леренских островах.

4. Фамилия Маршиоли, фигурирующая в свидетельстве о смерти заключенного, является слегка видоизмененной подлинной фамилией государственного секретаря герцога Мантуанского.

5. Людовик XV и Людовик XVI, говоря о Железной маске, признавали, что это был итальянский министр.

А теперь более подробно рассмотрим эти пять пунктов.

1. Было бы неточно утверждать, что Маттиоли был похищен на чужой территории и что это смелое предприятие представляло собой исключительное нарушение принципов международного права. Аббат д'Эстрада и Катина в своем письме Лувуа указывают на то, что они арестовали его в трех лье от Пинероля, «на королевской территории». В момент переговоров по поводу Казале Маттиоли уже не являлся государственным секретарем. Он был частным лицом, которому поручалось, учитывая его прошлое, играть роль официального посредника. Карл IV лишь обещал ему в случае успеха «восстановить в должности государственного секретаря и сделать его первым министром».[140] Его арест — разумеется, незаконный, поскольку Маттиоли был иностранным подданным, — не мог повлечь за собой серьезных дипломатических осложнений. Его господин, недовольный тем, как его одурачили, не дав попользоваться французскими деньгами, был даже рад избавиться от него подобным образом. Что до испанцев, то они едва ли стали бы апеллировать к принципам международного права, поскольку и сами за два месяца до того похитили барона д'Асфельда, мирно путешествовавшего в почтовой карете с надлежащим образом оформленным паспортом. Следует также заметить, что говорить о священных принципах международного права применительно к XVII веку было бы явным анахронизмом, попыткой апеллировать к весьма туманным общим юридическим положениям. В той системе отношений, которую по привычке еще называли христианским миром, но которая представляла собой лишь пустое, лишенное реального содержания понятие, место права заняла сила. Дело Маттиоли, банальное устранение ставшего неудобным авантюриста, отнюдь не имело характера чрезвычайной важности, который пытаются придавать ему «маттиолисты».

Если его задержание и заключение под стражу окружили строгим секретом, то лишь по той причине, что ввиду провала переговоров о передаче крепости Казале следовало как можно скорее затушевать это дело. Стоит лишь почитать министерскую корреспонденцию, чтобы увидеть, сколь многочисленны были меры подобного рода. В период с 1680 по 1690 год тюрьмы были полны подозрительными личностями, шпионами, купленными на иностранные деньги, отравителями, замешанными в грязные интриги, которыми, обеспечив их молчание за тюремными стенами, больше не интересовались. Случай с Маттиоли отличался от всех этих более или менее темных дел тем, что в Европе хорошо знали о его преступлении и постигшей его каре. В 1682 году в Италии появился памфлет, в котором с поразительными подробностями излагалась история о провалившихся переговорах относительно передачи цитадели Казале и о похищении виновника их провала. «Краткая история Европы», вышедшая в 1687 году, убеждала своих читателей в том, что государственный секретарь герцога Мантуанского незаконно удерживается в Пинероле. Все знали, как Людовик XIV отомстил за причиненную ему обиду. Мошеннические действия итальянского обманщика были секретом полишинеля, не оправдывавшим столь строгих мер, принимавшихся в отношении заключенного в маске.

2. Разумеется, Маттиоли представлялся более важной особой, чем его сотоварищи по несчастью, сидевшие в крепостной башне. Он был юристом, университетской знаменитостью, автором блестящих трактатов. В его распоряжении имелся даже слуга. Однако Железной маской не обязательно должен быть заключенный высокого происхождения. Слабым местом версии о Маттиоли является то, что он никогда не являлся объектом особой заботы со стороны Людовика XIV, Помпонна или Лувуа. Был приказ обращаться с ним как с обычным мошенником. Почему вдруг изменилось отношение к нему? Почему внезапно решили окружить факт его задержания столь тщательными, но совершенно бесполезными мерами предосторожности, тогда как крепость Казале в 1681 году оказалась в распоряжении французов? Почему пытались скрывать то, о чем знали все? Невозможно рассказывать о том, чего еще не знаешь. И для чего скрывали в Бастилии его лицо, для всех абсолютно незнакомое? Париж он посетил двадцать лет назад, пробыв в городе всего несколько дней, к тому же стараясь держаться так, чтобы его как можно меньше видели. На это возражают, что в Италии все носят черные полумаски и такая полумаска могла быть в его багаже. Замечательный аргумент, заставивший Юнга подпрыгнуть от возмущения. «Маттиоли итальянец, поэтому он должен носить маску, — с сарказмом писал он. — Это абсолютно все равно, как если бы сказали, что поскольку сей господин является испанцем, у него должны быть кастаньеты!»[141] Что касается фразы Барбезьё, говорившего о заключенных, которые «более важны, по крайней мере один из них, чем те, что находятся на островах», то нет уверенности, что ее следует понимать буквально и в современном смысле. Морис Дювивье полагает, что здесь мы имеем дело с оборотом речи, означающим прямо обратное: надо читать не «один из них», а «за исключением одного». При этом в подтверждение своей точки зрения он цитирует отрывок из Сен-Симона, в котором данное выражение употреблено именно в таком смысле. «Более важным» заключенным был, таким образом, не один из тех, кто должен был прибыть на острова, но тот, кто уже находился там и никогда не расставался с Сен-Маром.[142] Если эта интерпретация и верна (в чем нет ни малейшей уверенности), то она скорее должна указывать на Данже или Ла Ривьера, оставшихся по решению Лувуа в Эгзиле.

Наконец, мнимые военные неудачи, которые, по мнению Топена, обусловили с начала 1694 года усиление мер безопасности в отношении заключенных, представляют собой спорное историческое допущение. Даже если Франция, которая с 1689 года вела войну против Испании, Империи, Англии и Республики Соединенных провинций, и испытывала большие внутренние затруднения, обусловленные свирепствовавшим в те годы голодом,[143] ее военное положение отнюдь не было отчаянным. Как мы помним, в октябре 1693 года, в долине близ Марсая, в нескольких лье от Пинероля, маршал Катина нанес сокрушительное поражение Виктору Амедею Савойскому, а спустя несколько дней маршал Люксембург овладел городом Шарлеруа.

3. Существует множество толкований слов «старый заключенный» относящихся к Железной маске, однако, на мой взгляд, так и не приведено убедительных аргументов в пользу одного из них. Действительно, Дю Жюнка в своем реестре не упоминает Эгзиль, что, однако, отнюдь не означает, будто заключенный не был отправлен туда. Знал ли королевский наместник, что новый начальник крепости одиннадцать лет провел в этом маленьком альпийском форте? Сен-Мар не слишком-то гордился этим эпизодом из своей жизни и вовсе не был склонен распространяться на эту тему.

4. Рассмотрим фамилию «Маршиоли», фигурирующую в акте погребения. Можно ли допустить, что это была подлинная фамилия незнакомца? Вообразимо ли, что в этом документе указали подлинную фамилию человека, которого столько лет прятали от людей и после смерти которого тщательно выскоблили камеру, где он сидел, дабы не осталось ни малейших следов его пребывания? Возможно ли, что «Маршиоли» представляет собой лишь слегка искаженную фамилию секретаря герцога Мантуанского? Трудно поверить в столь поразительное ономастическое сходство. Да, в одном из своих писем Сен-Мар называет его «Мартиоли». Да, кюре прихода Сен-Поль, составивший акт погребения, мало внимания уделял правописанию имен собственных: в том же тексте мы обнаруживаем, что вместо Розарж он написал «Розаж», хотя, несомненно, ему был знаком комендант Бастилии. Равным образом фамилия хирурга де Рейе превратилась в «Регле». Однако загвоздка состоит в том, что написание этой фамилии в официальном документе менее всего может служить аргументом в пользу идентификации человека в маске как Маттиоли, поскольку в те времена существовал обычай хоронить заключенных под вымышленными фамилиями или псевдонимами. Вот что написано в «Соображениях относительно обычаев и правил королевского замка Бастилия», которые хотя и датируются временем правления Людовика XVI, однако представляют собой свод старинных традиций, существовавших в крепости: «Что касается погребения, то оно производится ночью на кладбище прихода Сен-Поль, и при этом присутствуют двое тюремщиков, которые выступают в роли свидетелей и подписывают соответствующие документы. Этих людей хоронят без указания их фамилии, разве что будет предписано обратное специальным распоряжением министра… После чего (визита врача. — Ж.-К. П.) магистрат отдает распоряжение о захоронении и называет фамилию, под которой оно должно осуществляться».[144]