Б/У или любовь сумасшедших - Ольга Романовна Трифонова Страница 25

Ветви деревьев над рекой бесшумно гнулись от ветра. «Пазик» въехал в ворота. На заднем стекле крест. Санитары открыли железные двери, волоком вытащили безвольное тело, потащили к дверям старинного здания, ворона теребит падаль, железная больничная кровать с приспособлением для фиксирования рук и ног, диск от колеса большой машины, мятая бочка, лист лопуха, сутулая спина в байковом больничном…

Она узнала это место. Авдотьино — сразу подсказала память. Сюда они случайно забрели с Кольчецом, когда ему пришла очередная блажь: совершенствоваться в английском на каких-то престижных курсах. Пересекли шоссе, пошли по дороге, обсаженной огромными елями, и вышли вот к этому старому монастырю. Она тогда объяснила ему, что такие места называются «свалкой», сюда свозят безнадежных хроников. На обратном пути он все время повторял: «Не дай мне Бог сойти с ума. Уж лучше посох иль тюрьма. Не дай мне Бог сойти с ума…» Она успокаивала, шутила, она тогда еще не замечала ни признаков алкоголической эпилепсии, ни зловещих синдромов. Это было давно… Почему Авдотьино? Значит, так суждено ее пациенту оказаться именно в Авдотьино, а не на другой «свалке». Появился коридор… Это что же, возвращение во времени назад, выходит, так… Совсем запуталась, какая программа? Кажется, новая. Ну да, новая, я же не меняла. Та — в сумке. Потом, потом, смотри, записывай… Коридор, дверь ванной, но вместо ванной — лаборатория. Переплетение стеклянных трубок, реторты. Крупным планом металлический краник, мужская рука поворачивает краник. Перспектива маленького коридора, в конце яркий свет, свет приближается. Эта лаборатория занимает всю большую комнату с задернутым черными шторами окном. Бледный огонь горелки. Что-то выпаривается, булькает. Мужчина возится с установкой. Спина. Белый порошок на стенке реторты, белый порошок на стенке реторты, белый порошок на стенке реторты, седые волосы мужчины…

Кто-то осторожно прикоснулся к двери.

Она погасила настольную лампу. Темнота, лишь светится экран: белый порошок на стенках реторты, геометрический рисунок линолеума, тряпка, линолеум становится влажным…

Приникла ухом к двери и показалось: тихо закрылась та — первая — из коридора.

Хватит, хватит! Не искушай судьбу. Потом можно будет расспросить, покаяться и расспросить. Но сначала вторую дискету.

«О Господи! Что это?! Женщина в каком-то тряпье. Бритая наголо. Но лицо… Она и эту женщину где-то видела… Что он с ней делает? Худая спина сотрясается как в рыданиях, лопатки, шейные позвонки, ягодицы со следами уколов, оборачивает оскаленное лицо… Я видела ее, видела! Я читала ее книги, а потом пришла на ее вечер в какой-то клуб. Неужели безумие ее книг осуществилось наяву? И где они? Ведь это же случка животных. Недавно прочитала ее рассказ о любви к сумасшедшему, о великой, святой любви, но что-то там не сходилось. Ах да! Хитрость «простодушной» героини, паранойяльная хитрость и зоологическая ненависть самки к другим самкам. Болтаются тощие короткие груди, наплывает шейный позвонок, космочки волос… Не хочу, не могу…»

Ирина остановила дискету. Открыла сумку, вытащила плоский футляр. Поменяла дискетки. Набрала: «Past».

Казалось, что внутри кто-то собрал в кулак все ее потроха и сжимает все сильнее и сильнее. «Если он отработает, тогда все получается. Получается самое страшное из того, что она только могла вообразить».

Она думала о себе в третьем лице, подавшись к экрану.

Она помнила, где остановила программу, когда подошел Саша: там, где пролегала граница между жизнью Егорова и тем, что ждало его после жизни. Разлом времени.

И увидела…

Снова коридор, железный, освещенный лампами, забранными в колпаки с металлической решеткой. Коридор был серым, огнетушители красными, шаги гулкими. Она слышала их. И еще гул какого-то мощного двигателя. Коридор чуть покачивался. Остановка перед небольшой железной дверью с полукругом вырезанным верхом. Железная комната, иллюминатор, фотография на стене, на откидном столике настольная лампа, лист бумаги, рука поставила подстаканник со стаканом почти черного чая, накрыла стакан конвертом письма. Рука открыла дверцы железного шкафчика на стене, маленький диктофон. Палец на кнопке перемотки. Экран исказился зигзагами помех. Картинка восстановилась, как только была нажата кнопка «стоп». «Так вот где таилась погибель моя!» Это были помехи диктофона. Бред. Это означает только одно — диктофон при соитиях? Зачем? Значит, нужно. Записи соитий: криков, всхлипов, рычаний, похабных слов. Профи. Безумный профи. Неужели и сейчас? Но ведь, судя по всему, — это каюта. Возможен вариант краснофлотской любви, очень даже возможен; в дверь постучали, и на пороге возник добрый молодец лет тридцати.

Что-то спросил. И сразу помехи, но все же можно было разглядеть струю воды, внутренность фарфоровой кружки, кипятильник, плакатное лицо офицера, шевелящиеся губы, ряд удивительно красивых зубов при улыбке. Он что-то рассказывал, рисовал на листочке, появились серебряные стопки, бутылка коньяка. Хозяин подливал, помехи были стабильными, на диктофоне шла запись. А ей хотелось разглядеть фотографию за спиной хозяина, но это было невозможно, потому что она видела все глазами пациента.

Гость обернулся к двери, видно, на стук. Листок мгновенно исчез со столика. Дверь, железная, выкрашенная серой масляной краской.

Она слышит стук об это железо. Помехи исчезают. Она слышит громкий стук и только теперь понимает, стучат к ней.

Скорее, скорее… Там, на экране, входят двое, в рабочих комбинезонах. Скорее, скорее… В ее дверь скребется железное, нащупывает язычок замка… Комбинезоны надвигаются, отодвигаются, белое, со сжатыми губами лицо, ослепительная вспышка, стена, фотография, стена взлетает вверх, снова вспышка, помехи, темнота; язычок нащупан, его медленно отжимают железным; помехи исчезли, кто-то выключил диктофон.

— Получай, сука, легавый, — слышит она хриплый голос и оборачивается, ошеломленная тем, что увидела на фотографии. Там была она, лежащая щекой на подушке, под щеку подложена ладонь. Круглое белое плечо, гладкое лицо. Старая фотография.

Она не удивилась, увидев его. А вот спутник — поразил. Это был дежурный по проходной. Немец с эмалевыми неподвижными глазами. Они молча смотрели друг на друга.

— Зачем? — спросил он, опираясь рукой на плечо немца.

— Вы… ты… поменял вектор… зачем?

— А разве не интересно знать, что ожидает его в прошлом? Эксперимент усложняется, великий эксперимент…

— Но ты не сказал мне об этом…

— Откуда же узнала?

— Интуиция… после того, как я сказала, что видела человека, похожего на тебя, ты решил изменить время, я не должна была видеть его будущее, не путай меня, я разобралась с этими программами, хотя ты и запутывал меня изо всех сил. Зачем?

— Программами? Ты сказала программами? Ты пользовалась новой программой? Ты понимаешь, что натворила?

Он сделал шаг к ней, сняв руку с плеча ночного дежурного, и тот тут же сделал шаг вперед. Но Саша нежным движением слегка дотронулся до его плеча, останавливая.