Эльвира Барякина - Гроб с музыкой Страница 26

— Вот ведь! — шепотом возмущалась Танька, — Приперлась, видите ли, сюда. Как будто ее кто звал!

— И строит из себя фифу болотную! — поддакнула Настя.

Леха подошел к ним.

— Вы чего, из-за Ярославны крыситесь? Не пришлась по сердцу?

— По-моему, кроме как тебе, она вообще никому не пришлась, язвительно констатировала Танька. — А для тебя эта Ярославна вредна: тухнешь на глазах и даже остроумие потерял.

Леха растерялся.

— Цыц, девки! Сейчас за пивом отправлю!

Настя невесело усмехнулась:

— А мы не пойдем! Это не входит в наши должностные обязанности.

— Раньше ходили, и ничего…

— Раньше мы тебя любили, а теперь пусть эта мадам любит!

— Девки, вернитесь, я все прощу! — театрально взмолился Леха. — Я же веселый и завлекательный!

— Был завлекательным, — покачала головой Танька. — А теперь-то мы тебя насквозь видим.

— И чего у меня внутри?!

— Кишки.

— Ну вот. А я-то думал, что у меня внутри лебяжий пух и розовые лепестки…

Стажерки на Лехину шутку не отреагировали и отвернулись, всем своим видом показывая, что их это нисколечки не веселит.

Как работать в такой обстановке, Леха не знал. Он немного послонялся по своему кабинету, а потом все-таки решил сходить за пивом.

— Вам захватить что-нибудь из буфета? — попытался он замириться с девками. Но они, в отличие от него, принялись за работу и отвлекаться отказались.

Вздохнув, Леха побрел вниз.

Возвращаясь с двумя бутылками под мышками, Леха услышал, как из кабинета Грушкова доносятся какие-то крики. Там выясняли отношения на очень повышенных тонах.

Он хотел уже было пройти мимо, но тут дверь распахнулась, и в коридор, чуть не натолкнувшись на него, вылетел Почкин — весь взъерошенный и красный, как пионерский галстук.

— Я найду на вас управу! — закричал Евгений Маркович, грозя Софочке кулаком.

Но та только дверью хлопнула. При виде Почкина у Лехи разгорелись глаза.

— Что, выгнали? — произнес он как можно более сочувственно.

— Дикарь! — выпалил в сторону кабинета разъяренный фотограф.

Леха протянул ему вторую бутылку пива.

— Хотите?

Евгений Маркович посмотрел подозрительно, ожидая какого-то подвоха. Но Леха старательно улыбался и демонстрировал доброжелательность.

— Пойдем к окошку, покурим, — сказал наконец Почкин. — У тебя есть что покурить?

Суть конфликта Евгения Марковича с Борей состояла в следующем: Грушков наотрез отказался выделять новому совладельцу альянса персональный кабинет, чем довел Почкина до настоящей истерики.

— Ладно, половина всего принадлежит Борьке, я согласен, — кипятился он, лихорадочно затягиваясь сигаретой. — Но ведь все остальное делится на меня и на Ольку с ее дитем. То есть я владею одной шестой всех этих газет, здания, даже тебя… А мне не выделяют кабинета! Как вот это так?

Почкин искательно заглянул Лехе в глаза. Тому пришлось согласно кивнуть.

— Безобразие…

— А я про что! — обрадовался Евгений Маркович, что хоть кто-нибудь его поддерживает. — И потом я говорю Грушкову: разве теперь я могу служить обыкновенным фотографом? Теперь мне надо свой отдел создавать, штат, аппаратуру новую закупать, так как я пострадал в позапрошлые выходные.

— Когда вы были в «Ворошиловце»? — наугад спросил Леха, до смерти боясь, что Почкин сейчас замкнется и из него слова не вытянешь.

Евгений Маркович скорбно затряс головой.

— Именно. Представляешь, я ведь давно ждал этого момента, чтобы хвост прищемить этому сукину сыну…

— Какому именно?

— Какому-какому… — рассердился Почкин Лехиной непонятливости. Сережке моему, едрить его налево! Этот же паразит все добро забыл, какое я ему в жизни сделал. Признавать меня отказывался. А я ведь ему отцом, почитай, родным был!

— Ну и что за момент? — осторожно оторвал его от воспоминаний Леха.

Евгений Маркович отпил из бутылки.

— Ты только никому не говори.

Леха сделал убедительное лицо.

— Могила!

— Тогда слушай… В субботу вечером я звоню Ольке, жене-то Серегиной, и зову его к телефону. А она мне и говорит, что он, мол, в «Ворошиловец» уехал за деньгами. Типа ему туда кто-то их должен был подвезти.

От удивления Леха даже рот открыл. Значит, то, что говорил Ямин об Измайловских деньгах — правда?!

— И много денег? — затаив дыхание, спросил Леха.

Почкин придвинулся к нему ближе.

— Тысяч сто пятьдесят долларов! Представляешь? Ну так я, не будь дурак, фотоаппарат на плечо и звоню Толику, чтобы отвез меня в этот «Ворошиловец». Сережка-то мне подачку такую давал — на служебной машине разрешал ездить. Вот ему, паразиту, и досталось, что отца родного не уважал! Да это еще мало…

Леха вздохнул: Евгения Марковича постоянно надо было направлять в нужное русло.

— А зачем вы туда поехали? — спросил он.

Почкин воззрился на него в крайнем удивлении.

— Ты что?! Я же тебе говорю: кто-то должен был ему передать сто пятьдесят тысяч баксов наличкой! Это же недекларированные доходы! Если бы у налоговой полиции появились фотки, где отражалась вся эта передача, представляешь, что бы она с нашим директором сделала?

Глаза Евгения Марковича горели, белая пророческая борода тряслась. По всей видимости, страсть к праведному доносу и вера в то, что за валюту могут лет на десять упечь в лагеря, остались у него со Сталинских времен.

Но Леха не стал его разубеждать.

— Так ему и вправду кто-то чего-то передал? — в нетерпении спросил он.

— Ну! Я все заснял. Весь процесс, кадрик за кадриком!

Леха посмотрел испытывающе на фотографа: тот где-то витал мыслями, задумчиво выпуская дым сквозь редкие зубы. Все-таки он мог убить Измайлова. Не специально, а просто от жадности или по глупости.

— А у вас сохранились те фотографии? — спросил Леха.

Почкин сокрушенно покачал головой.

— Все стибрили! И камеру, и пленку… Все подчистую!

— Кто стибрил? — не понял Леха.

Евгений Маркович затушил бычок о подоконник.

— Пока Сережка у костра сидел, я в кустиках поджидал, когда он пойдет деньги получать. И дождался-таки. Часов в десять смотрю, он собрался куда-то. Причем один. Ну я лесом, лесом — и следом за ним. Он выходит, значит, на причал к реке, а я с другой стороны заливчика, напротив притаился. Обзор — лучше не придумаешь! Настраиваю себе камеру потихоньку. Потом гляжу, катер едет и прямо к причалу пристает. Оттуда девица какая-то выскакивает, передает Сережке дипломат… Они открыли, а там и вправду все баксами под самую завязку завалено. Я меж тем все себе снимаю и снимаю…

— А что за девица? Вы ее знаете? — с нехорошим предчувствием произнес Леха.

Но Почкин покачал головой.

— Нет. Какая-то была — не пойми какая. В платке, в черных очках… Да и темнело уже. Не разглядел я.

— А дальше что?

— Ну, девица уехала тем же макаром, на своем катере. Сережка тоже куда-то потопал. Да мне уже было и наплевать, у меня пленочка была, где все его грешки отражались. Я бегом к машине, чтобы Толька меня в город отвез. Подхожу, все дверцы открыты, никого нет. А мы как раз напротив сортира встали. Знаешь, такие деревянные в лагерях ставят?

— Знаю, знаю…

— Ну, я камеру на заднее сидение кинул, думаю, добегу сейчас, отолью. Еще Тольку на полдороги встретил — он оказывается, тоже в сортир ходил. «Заводи, — говорю ему, — назад поедем». Тронулись мы, значит, уж почти до города дорулили, и тут мне стрельнуло пленочку-то из фотоаппарата вынуть. Оглянулся, а на заднем сиденье и нет ничего! У меня сердце упало. Я Тольке кричу: «Ты, паразит, украл?» Он же, знаешь, в свое время за кражу два года отсидел… А он так разобиделся страшно. «Обыщите! Не брал ничего!» Мол, кто-то украл, пока мы с ним в сортире сидели, не надо было оставлять дорогую аппаратуру без присмотра. Я, конечно, для порядка всю машину облазил, но так ничего и не нашел. А теперь Борька мне даже на камеру, на мой профессиональный инструмент, возмещение дать отказывается!

— Во сколько вы поехали назад? — с замиранием сердца спросил Леха.

Почкин наморщил лоб вспоминая.

— Ну… э-э… Полдвенадцатого, наверное…

Евгений Маркович не врал: Толик подтвердил, что они уехали из «Ворошиловца» за полчаса до полуночи.

Леха медленно поднялся к себе на десятый этаж. Вошел в кабинет.

Ярославна сидела за своим столом, закрыв глаза ладонями. Он притворил за собой дверь, чтобы стажерки не подслушивали.

— Как дела? — спросил тихо, не зная, как начать разговор.

Ярославна подняла голову. Выражение ее лица не предвещало ничего доброго.

— Где вы были вчера? — произнесла она каменным голосом.

Леха сразу спасовал и потому разозлился.

— Ты кто мне, начальница, чтобы я перед тобой отчитывался?