Петра Рески - Палаццо Дарио Страница 26

– Va bene, – согласилась Ванда.

– И не ешь больше ракообразных. Ни в коем случае!

– И даже moeche52? – спросила Ванда. – Что, и беспанцирные тоже не подойдут? Если ты приедешь, я обязательно угощу тебя ими. Это венецианское фирменное блюдо – свежие крабы без панциря.

– Да, даже и moeche, – не уступал отец.

Закончив говорить, Ванда пошла на кухню. Мария уже сидела за столом и курила, склонившись над своим любимым чтением. Странным показалось только то, что она тут же не набросилась на Ванду с вопросом о том, как называется млекопитающее из шести букв, живущее в тропическом лесу, и как по-другому звучит «эмбрионная клетка» из двух букв.

– Что-нибудь слышно новенького? – спросила Ванда.

– Может быть, – равнодушно ответила Мария. И опять замолчала, как партизан. Однако Ванда заметила, что она с трудом сохраняет спокойствие, Марию выводило из себя, когда не соблюдали ритуал: Ванда задает вопрос, а Мария не сразу, а лишь постепенно удовлетворяет ее любопытство.

Ванда не могла понять, каким образом повлиял на характер Марии сборник загадок – довольно подозрительный источник знаний, и с его ли помощью она стала такой бестией. Мария знала все – от последней голодовки протеста продавцов сувениров на площади Св.Марка, которым министр культуры запретил ставить лотки на площади, до последней моды японских туристов на фиктивные бракосочетания. Одна графиня зарабатывала на этом карманные деньги, предоставляя свой палаццо для подобных церемоний с подставным регистратором от мэрии для натуральных японцев; или истории о ненавистнике голубей, который засел с ружьем на балконе своего дома на Сан Вио и стрелял по голубям до тех пор, пока его не схватила полиция.

– Я сгораю от любопытства. Не мучай меня больше, Мария, – взмолилась Ванда, – скажи наконец, что нового.

– Ладно, – отозвалась Мария. – Если тебе так надо. Есть новость от телевизионщика. Адвокат уточнил его показания. Его подзащитный свалился с крыши не из-за собственной неуклюжести, а из-за того, что увидел там кого-то, кто его так напугал, что он потерял равновесие. Из-за сломанной ноги он по меньшей мере полгода не сможет работать. И еще он теперь боится высоты, – с гордостью отрапортовала Мария.

– А кто же его напугал?

– Хм! – хмыкнула Мария. – По-моему, он просто хочет получить деньги. Как я уже сказала, он был пьян в стельку и к тому же рыжебородый.

– Да ладно тебе, Мария, может, это ты его и напугала? – улыбнулась Ванда. – Но что теперь намерен делать Радомир?

Мария помолчала и со свистом выпустила дым.

– Смерть в Венеции, – торжественно произнесла она и выдохнула несколько колец дыма. – Вчера паром с Лидо у набережной Св.Марка прямо у причала на заднем ходу перевернул переполненную гондолу. У одной туристки, пожилой американки из Кливленда, штат Огайо, тут же в воде от шока остановилось сердце. Умерла. Все попытки реанимировать ни к чему не привели.

– Бедная! – покачала головой Ванда.

– Как знать. – Мария пожала плечами. – Лучше утонуть в Венеции, чем сгнить в американском доме для престарелых.

В точности как бабушка Ванды Нунциатика, Мария не упускала случая пройтись по американцам. Сообщив все это, она опять углубилась в чтение «Settimana enigmistica».

– Огромное мистическое животное. Шесть букв.

– Дракон, – сказала Ванда.

– Ах, ну да, – вспомнила Мария.

– Скончавшийся китайский политик. Всего три буквы, – продолжала она. – Две первые П и К.

– Не может быть, – сказала Ванда.

– А-а, – поразмыслив несколько минут, сказала Мария, – может быть, «К» неправильно.

– Тогда – Пао, – сказала Ванда.

– Точно. Ну, вот. До этого я не додумалась, – призналась Мария.

– Скажи, ты бреешься? – спросила Ванда.

– Ни в коем случае! – ответила Мария.

Стоя в вапоретто по дороге в музей, Ванда думала о романе «Смерть в Венеции». Не из-за Тадзио, а из-за туристки из Кливленда. Уже с утра, без четверти девять, по каналам разносились серенады гондольеров. Шесть гондол встретились на пути. В них сидели японцы и в неуемном восторге хлопали под песню «Чао, Венеция! Чао, Венеция! Чао, чао, чао!». Проплывая мимо, они помахали пассажирам катера.

Ванда вошла в музей. Там было, как всегда, холодно и, быть может, чуть более сыро, чем обычно. Во дворе еще стояли лужи от последнего наводнения. Она махнула привратнику и поднялась на верхний этаж. Выйдя из лифта, она увидела человечка в шапочке за кассовым окошком. Он взволнованно махал ей рукой.

Это было странно. Раньше он никогда не поднимал голову, когда она проходила мимо.

– Я не знаю, что делать! Он опять здесь! – сказал он и заерзал на стуле.

– Кто? – спросила Ванда.

– Посетитель. Приходит уже в третий раз.

С того дня как Ванда приступила к своей новой работе, она ни разу не видела в музее ни одного посетителя. Она успела привыкнуть к этому и могла ожидать чего угодно, что грибы прорастут на кожаных седлах или штукатурка обвалится, но только не посетителя. Ей передалось волнение человечка в шапочке.

– А что он делает? – спросила она.

– Что делает – что делает! – передразнил ее человечек. – Смотрит! Все смотрит! Рассматривает очень внимательно! Я видел, он внутрь витрин чуть было не залез! Ни одного зала не пропустил! Госпожа доктор, нам надо что-то делать!

Человечек хотел, чтобы Ванда тихонько проследила за посетителем. Хоть немного. Может, он и не случайно так волновался, может, этот посетитель римлянин? Может, это проверка из министерства? Ванда подумала о китайской и японской бронзе, которая пылилась в хранилище, и отложила на время свое обычное утреннее чтение. В своем докладе министру культуры посетитель, конечно, отметит, что секретарша здесь с утра до вечера пилит ногти, доктор Морозини если не занимается продажей вина, то тратит время на свои выкладки по истории Венеции, а Ванда Виарелли, новая куратор, проводит рабочий день за чтением отвлеченной эротической литературы. Он обязательно доложит, что ни одному человеку не придет в голову заглянуть в Museo di Arte Orientate53, потому что надпись на входе: chiuso per restauro, поймет любой, даже американец. Ванде придется вернуться в Неаполь. И не будет больше утренних эротических сонетов на всемирно известном Большом канале. Их заменит работа учительницей в liceo aristico54 в небольшом городке где-то между Неаполем и Беневенто. И придется ей рассказывать ученикам, в чем заключается разница между Ренессансом и рококо, они будут заниматься коллажами и практиковаться в технике распыления при помощи чайных ситечек и зубных щеток. Она будет возить их на экскурсии в Неаполь в Музей Каподимонте и учить понимать особенности образа Мадонны Франческо Гварди. И у всех детей на зубах будут стоять брекеты. У всех. Ванда почувствовала, как ярость вскипела у нее где-то в горле и подкатила к носу. Это было у нее еще с детства. Как аллергия. И все из-за этого шпиона. Фу! Ну, он еще заплатит за свои низкие дела!

– Он – гондольер! – вдруг сказал человечек в шапочке.

Ванда вздрогнула.

– Господи! Так идите же! И узнайте, что ему надо! – приказала она.

Человечек кивнул. Через несколько минут он вновь появился.

– Говорит, ничего не надо. Только посмотреть.

Ванда вздохнула. Только посмотреть. Все, значит, остается по-прежнему. Она пошла вверх по лестнице. Вокруг никого. Посетитель словно сквозь землю провалился. Она нашла его только в седьмом зале. Он стоял у портретов на шелковых свитках и что-то записывал. Ванде это показалось удивительно милым.

– Могу я вам быть полезной?

И тут она замерла, узнав в посетителе любимого гондольера своего дяди.

– Вас что, послал мой дядя? Вы мне что-то принесли или я должна вам что-то отдать? Может, вы ищете моего дядю? – вырвалось у нее.

Примо потер лоб и коротко улыбнулся.

– Я ничего вам не принес и ничего взять у вас не должен. И вашего дядю я тоже не ищу. Я пришел потому, что меня интересуют портреты на шелке. Что в этом странного?

Ванде еще ни разу не доводилось услышать, как он говорит что-нибудь, кроме «buona sera». Ей и в голову не приходило, что этот гондольер вообще может что-нибудь говорить. Или что ему можно. Вообще же при взгляде на него ей приходили в голову только эротические мысли. И пожалуйста – портреты китайских сановников!

– Это, безусловно, не Мин, – убежденно сказал Примо. – Стоит здесь исправить.

Он показал на табличку под картиной. «Китайский мастер. Эпоха Мин». Ванда не ответила.

– Это бумага. В эпоху Мин портреты писали только на шелке. Никогда на бумаге. На бумаге их начали писать только в XIX веке.

– Откуда вы знаете? – спросила Ванда с нескрываемым любопытством.

– Я давно этим интересуюсь. Особая композиция. Неизменная на протяжении столетий.

– Композиция, – механически повторила Ванда, не справляясь со своим удивлением. – А… зачем вы делаете пометки?