Фредерик Дар - Два уха и хвост Страница 26

Его голос британского дипломата надувает мне перепонку, словно парус.

— Это ты, Прекраснейший? — пыхтит паровоз. — У меня счастливая лапа, дружище. Давайте в срочнейшем порядке в Пятнадцатый, на рю Лекурб возле прериефеерических бульваров, тут кабачок Брюхатый Папаша; вас ждет охренительный сюрприз, парни!

— Объясни немного!

— Не теряйте моего времени, я вам представлю всю программу с демонстрацией слайдов. Матиас сейчас по дороге в контору. Потому как надо, чтобы кто-нибудь оставался на хозяйстве.

Он вешает трубку.

Несмотря на чрезвычайно плотное в это время движение, мы тратим не более четверти часа, чтобы добраться до Брюхатого Папаши. Здание, в котором он располагается, сильно обветшало, и я представляю, как где-то при мысли о нем начинают болеть зубы у агента по недвижимости. Ресторан выглядит очагом заражения, из которого разруха расползается по всему дому. Подмалеванный фасад давно забыл, в какой цвет его красили. Желтоватые шторы с прорехами стыдливо скрывают от взгляда снаружи маленький зал в большом запустении. Пять столиков, которые можно определить только как колченогие, крыты бумажными скатертями, давно отслужившими свою самую последнюю службу. Жалкие баночки для горчицы напоминают задний проход обитателей дома престарелых. Зеленоватое раздаточное окошко, разинув рот, открывает вид в глубины зловонной пещеры с застоявшимися запахами. Разит оттуда старой капустой, которую не удалось распределить, сосисками, забытыми в застывшей от жира сковородке, ржавой селедкой и особенно картофелем, жаренным на масле, исправно служащем с самого дня открытия (еще на дверной табличке указано: Заведение основано в 1932 году).

Толстый восседает за одним из столиков перед бутылкой красного вина фиолетового цвета, сорт греческого божоле, которое, видимо, закончит свой путь в Орлеане[23].

Посреди зала какая-то пара, убеленная сединами, жирная, разваливающаяся, оплывающая, закутанная в бабушкино вязанье, плачет как из ведра.

Странная сцена, если по правде. Берюрье обращен к ним лицом. Он дует свой нектар не говоря ни слова, глаза навыкате, полужелтушные, полурастроганные, но в центральной части, там, где зрачок, совершенно неумолимые.

Он встречает нас кивком головы.

— Присаживайтесь, ребята, я угощаю.

Мы молча занимаем места, Пино, Люретт и я.

— А король нахлыста? — беспокоится Неспешный.

— Мы только что оформили развод, — объясняю. — Он почел мои методы отстойными.

— Тем лучше, — произносит поминальную речь Толстый. — Не терплю тех, кто воняет.

Последнее соображение наводит его на мысль ненавязчиво испортить воздух. Он проделывает это с осторожностью, перенеся вес тела на одну ягодицу, и замерев с прикрытыми глазами, как Мария Каллас, приготовившаяся перейти в самый верхний регистр. Ну вот, все происходит как по маслу. Довольный своим достижением, никогда ранее не удававшимся, Берю объясняет:

— Не знаю, говорил ли Пин тебе, Прекраснейший, но куртка приконченного парня мне кое-что подсказала. Я побывал в морге, где Матиас помогал айболиту снимать шлем с мотоциклиста. Ну и я сразу же опознал пацана.

— Пацана?

— Всего двадцать годков, как кот накакал! Я видел его здесь, где хавал с Бертой в пятницу, день рубцов по-лионски. Кстати, что вы кладете в рубцы, мэм Брюхатая, чтобы придать этот вкус дерьма на травах, который им так здорово подходит?

Несчастная пытается ответить, но, увы, рыдания мешают.

— Конечно, я понимаю вашу боль, мэм Брюхатая, — отступается Необъятный. — Будь ты матерью самого последнего шакала, но сын есть сын.

И добавляет, слегка понизив тон:

— Если бы вы принесли еще бутылку и три стакана, несмотря на горе, было бы очень любезно с вашей стороны.

Бедная женщина отрывает свои двести двадцать фунтов, включая варикоз вен, от стула, чтобы отправиться за заказом. Берю продолжает:

— Так что я имел случай заметить их сорванца. Его куртка с наклейкой, где Белоснежка откачивает у Э. Т., показалась мне забавной, потому и запомнилась. Опознав субчика, я тут же ринулся сообщить новость этим бедным людям. Э, хватит реветь, папаша Брюхатый, он плохо начинал, ваш шалопай; скажите лучше себе, что так или эдак, он по-любому бы плохо кончил!

Эти теплые слова усиливают рыдания старика. Толстый шмыгает носом, тронутый за душу.

— Подите же отрежьте нам несколько ломтей холодца и ветчины с петрушкой, вместо того чтобы тут томиться, папаша Брюхатый, это вас отвлечет!

И тучный тип, привыкший к работе, идет присоединиться к своей старухе в вонючую кладовую.

Его Величество нашептывает:

— Я из них все вытянул еще до того, как они прочухали, что произошло, бедные старики. Эдмонд, их засранец, уже набрал себе послужной список: кража в магазине, угон автомобиля и прочая мелочевка в том же духе. Два месяца назад он сказал им, что нашел себе работенку у антиквара в качестве грузчика. Папаша Брюхатый, мужик такой же простой, как Делор, на прикол не купился. Поручил своему другому сыну, Гастону, старшенькому, который у него работает в страховании и упорен, как олень во время гона, собрать сведения об этом неком Ахилле Пармантье, торговце рухлядью с бульвара Гувьон-Сен-Сир. Тот узнал, что данный тип на самом деле та еще гнида, осужденная за сбыт краденного в разных отвратных делах.

— Фантастично, Толстый! — хвалю я.

— Действуем, патрон? — спрашивает Люретт, уже бия своими парными копытами (и левым, и правым).

— Действуем, — соглашаюсь я. — Но не в одиночку!

— Да нас и так четверо! — возражает неотразимый мистер Чавк из Голливуда.

— Недостаточно для штурма.

Мой «последователь» хмуреет ликом.

— Вы собираетесь вызвать еще и элитных бумагомарак из Главного Сарая?

— Нет, нет, у меня есть идея получше, сынок: попросим подсобить трех америкосов; в конце концов, ради них мы рвем себе в клочья зады, разве нет? Немножко гимнастики после большого перетраха только на пользу.

Направляюсь к телефону как раз в тот момент, когда притаскивается мадам Брюхатая, по-прежнему заливаясь слезами, с винцом и мясцом.

— На это уже не остается времени, бедняжка моя, — говорит ей Берю. — Положите нам все в пакет, отведаем по дороге.

Глава XXV

ОНО ДЕРЕТСЯ!

Это был не то чтобы магазин, но и не совсем склад; скорее, необъятное и причудливое помещение с бесконечно высокими потолками, застекленное со стороны бульвара, в котором годами накапливался потрясающий хлам.

Там находилось старое и древнее, и даже современное в прежние времена, но все с заметной интерьерной доминантой. Подставки с гнутыми ножками, стулья из бамбука или слоновой кости, рояли, принадлежавшие некогда Мессажеру, столы в вычурном стиле, камины, разобранные и собранные заново, как пазл, каждая деталь которого пронумерована белой краской; скатанные ковры: китайские, несколько персидских; люстры моравские или голландские; портшез, купленный, вероятно, у роскошной куртизанки; мавританские штуки, черт, как их? из кованой меди; а затем и все прочее, уложенное стопками, наваленное вперемешку, подвешенное, прислоненное, штабелированное, возвышающееся пирамидами, устилающее слоями, загромождающее проходы…

Чтобы пробраться в это место, перегруженное описанным ужасом, следовало пересечь дворик перед парадным крыльцом, выходившим на бульвар Гувьон-Сен-Сир; но данная дверь была забаррикадирована изнутри Гималаями вещей совсем уж убогих, и потому, видимо, сосланных подальше от случайного взгляда снаружи сквозь серую витрину с разводами. Так что для входа пользовались служебным подъездом с раздвижными воротами для приема объемистой мебели. Сразу же направо была проложена дорожка сквозь этот бедлам, ведущая в комнату, исполнявшую роль кабинета. Вопреки ожиданиям, она была светлой, чистой, со стильной обстановкой, включая софу, покрытую оранжевым шелком, с расположившимся на ней целым выводком подушечек ультрамаринового цвета.

Хозяин здешних мест, Ахилл Пармантье[24], пятидесятилетний мужчина, несколько плешеватый и брюховатый, вел обсуждение с двумя не очень симпатичными парнями. Один имел бельмо на глазу, не красившее ни его самого, ни его характер, другой смотрел на всех и каждого с таким видом, словно обдумывал, сколько это ему принесет, если его завалить.

— Вас обули, как последних лохов, — объявил собравшимся Пармантье.

Собеседники опустили головы, признавая правду.

Антиквар продолжил:

— Малыш Брюхатый был застрелен без предупреждения, и они забрали с собой Задига.

— Кто это, «они»? — спросил Белый глаз, но ртом.

— На первый взгляд, люди из лаборатории.

— Люди из лабораторий не располагают разъездными бригадами убийц, — заметил другой персонаж, имевший в качестве фамилии Жюльен. — Мне кажется, они подключили фликов.