Нина Васина - Красная Шапочка, черные чулочки Страница 27

– Вот именно, – бормочу я, отступая. – Зачем рыть огород?.. Хотя, конечно, после этого можно будет посадить картошку или грядки сделать…

– Зачем вы спрятали тело?! – закричал Ёрик жалобным голосом. – Это ведь делают только тогда, когда хотят что-то скрыть! Что ты нашла в теле Кобры? На нем было что-то написано, да?

– Ёрик, извини за каламбур, но ты не там роешь.

От кабинета с печальным Ёриком до спальни я пробежала бегом. Неся поднос перед собой и наблюдая, как лужица чая мечется по его раскрашенной поверхности.

У двери спальни меня ждал Ося. Я чуть не уронила поднос, наткнувшись на него. В шикарном костюмчике для верховой езды, в шапочке с козырьком, нетерпеливо постукивающий по голенищу сапожка хлыстом, он сразу же перешел к делу:

– Ты изменяешь моему отцу? На второй день после свадьбы?

– А по физиономии не хочешь схлопотать с утра пораньше?! – прошептала я, заглядывая в полуоткрытую дверь спальни.

– Не злись. Это я просто так спросил. Ёрик от тебя ни на шаг не отходит. Наверное, ты ему нравишься. Вот, возьми. – Ося протянул руку – я не сразу разглядела на коричневой коже перчатки маленькую пластинку.

– Что это?

– Это из разбитого диктофона. Я достал, когда вы ушли ругаться в гостиную. Возьми, это вместо кассеты, запись в порядке, я проверил. Ты много записала. Мне понравилось про пауков. Хочешь, я скажу деду, и он выгонит Ёрика?

– Я сама справлюсь, но все равно – спасибо.

– Не за что! – Он ушел, постукивая хлыстом по голенищу сапожка, – маленький серьезный гном с розовыми щеками хорошо откормленного здорового ребенка.

А Гамлет заснул. Съел морковь, две гренки с рыбой, четыре эклера и один персик – его узорчатая косточка валялась в россыпи сахарной пудры.

Я засунула пластинку в полку с моим бельем – в кружевную перчатку. Выпила остывший чай, съела яблоко и осторожно забралась под одеяло, стараясь не потревожить Гамлета – только бы не разбудить! Еще заставит играть на пианино или читать стихи в выходной день…

– Ну, как ты, – пробормотал он, не открывая глаз, – разводиться не передумала?..

– Развод? – удивилась бабушка Рута. – Ты серьезно думаешь, что я из тех женщин, которые играют в разводы?

– Да как же ты тогда уходила от своих старых мужей к новым? – удивилась я.

– Ну… – задумалась бабушка, – они как-то пропадали ненароком. Куда-то девались, вдруг нечаянно умирали или исчезали. Вот только что был рядом, глядишь – уже нету.

– Так не бывает, – авторитетно заявила Агелена. – Моя мама говорит, что ты избавилась от всех своих мужей. Избавилась, понимаешь? Это значит, что сами по себе они никуда не девались. Давай, Тили, рассказывай, раз тебе жить осталось несколько месяцев.

Мы лежим на стоге сена. За полосой леса вдали садится солнце. В его угасающем свете – там, где небо темнеет предчувствием близких звезд, – крошечный самолет чертит за собой полоску, пенящуюся расползающимся облачком. Тонкий рожок молодого месяца светится, как ободок разбитого бокала. Мы не видим друг друга, но если вытянуть руки, я нащупаю слева от себя пальцы бабушки Руты, а правой – кулачок Авоськи. Наши раскинутые ноги свешиваются со стога вниз, и, может быть, далекий глазастый летчик видит нас, соединившихся руками, – упавшую на кучу скошенной травы звездочку-растопырку.

– Это грустно, – вздыхает Рута. – Грустно жить с опаской нечаянного желания. У вас так не бывает? Ну да, конечно, что я спрашиваю. Конечно, не бывает. Это бывает, только когда женщина начинает чувствовать внутри себя могущество интуиции. Вот я, например, лишний раз боялась плохо подумать о ком-нибудь, потому что после этого с человеком обязательно случались всякие трагедии. Что бы мне ни делал плохого человек, я начинала представлять его себе маленьким. Каким он был ребенком, как маму любил.

– Тили, ты не про то, – заметила Авоська.

– Про то, – вздохнула Тили. – Я очень сильно рассердилась и пожелала смерти только отцу Микария. Когда он ударил моего сына. Он разбил ему голову об стол. Я попросила прощения. Сразу стала на колени и попросила этого мужчину простить меня.

– Он ударил твоего сына, а ты стала на колени и попросила прощения? – уточнила я.

– Трехлетнего сына, – уточнила бабушка. – Он ударил маленького Микария.

– Я, кажется, поняла! – сказала Авоська. – Ты заранее попросила прощения за то, что собиралась с ним сделать, да?

– Я просила простить меня за то, что родила ему ребенка. Девочки, вы меня сейчас не поймете, вы потом это поймете, когда будут свои дети. Это осознание приходит только тогда. Женщина не может пожелать своему ребенку ничего плохого, не может отказаться от него или счесть обузой. Дело за малым – за правильным выбором мужчины, от которого рожать. Я просила прощения за свой неправильный выбор.

– Это как же звучит? – спросила я. – Прости меня за то, что я родила от тебя ребенка? Или – прости меня за то, что ты бьешь нашего ребенка?

– Ты потом сама найдешь удобные слова. Потом, когда придется. Просто запомни: выбор – всегда за женщиной. Если она ошиблась, никто, кроме нее, не виноват.

– Тили, а что с ним случилось после того, как ты попросила прощения? – веселым голосом спросила Авоська.

– Я плохо о нем подумала. Два раза. – Тили затихла, потом добавила: – Или три, не помню. И он вдруг напился как свинья и умер в одночасье.

– А наш с Авоськой дедушка? – осторожно перешла я к конкретному человеку. – Он бил папочку?

– Нет. – Тили легко рассмеялась. – Нет, что ты. Он был такой милый… Он бы и мухи не обидел, не то что я.

– Не то что ты?.. Ты била нашего папу, когда он был маленький? – ужаснулась Агелена.

– Девочки, – шепотом сказала Тили, – я говорила о мухах. Я ловила этих разносчиков заразы одним взмахом руки – на лету, а ваш дедушка, бывало, наклонится к столу и шепчет что-то, осторожно подбираясь к мухе пальцем. Ему вроде даже было стыдно за причиняемые мухе неудобства. Такой вот был тактичный…

– А по-моему, мы сбрендили, – шепотом поддержала я тему. – Авоська, успокойся. Тили ничего нам не скажет. Предположим, все ее мужья умерли не своей смертью. И что с того? Ты бы призналась своим внучкам в чем-то подобном? То-то же! – уверенно заявила я, не дожидаясь ответа.

– А может быть, я хочу сходить на могилку дедушки! – продолжает настаивать Агелена.

– Это несколько проблематично, но вполне возможно, – великодушно разрешает Тили. – Три моих законных мужа лежат рядышком.

– А как я найду эти могилы? – вредничает Агелена. – Я даже фамилии дедушки не знаю! Ты же ни разу не меняла свою фамилию! Неужели не нашлось ни одной, приятнее на слух, чем Воськина?!

Я приподнимаю голову и нахожу глазами ее запрокинутое лицо, распознав в голосе близкую истерику.

– А там нет фамилий, – говорит Тили. – Там есть только имена, но ты сразу найдешь эти могилы. На каждом камне – рыба и крест. И надписи. «Здесь лежит Николушка, первый муж Рутейлы, не разрешающий женщинам и детям смеяться в полнолуние, который слишком серьезно относился к русалкам и не пропускал ни одного хвоста». А снизу – несколько цифр.

Мы молчим, глядя в небо, подбирающееся все ближе.

– Что значит – рыба и крест? – спрашивает погрустневшая Авоська.

– Это наш символ. В пещерах каменного века изображение паука и изображение женщины было почти одинаковым. – Тили отбирает у меня руку и чертит в воздухе пальцем. Сначала – удлиненную восьмерку, потом перечеркивает ее. От ее движения, как от далекого самолетика, накрывшее нас собой вечернее небо шелестит и пенится прохладой, которую потревожила моя бабушка своим горячим пальцем.

– Про хвосты – это… – Я затрудняюсь закончить вопрос. Тили мне помогает:

– Истинная правда! Он не пропускал ни одной юбки. Ужасный бабник был.

– Представляю! – хмыкает Авоська. – А что на других двух камнях написано?

– Справа от Николушки – у него желтый камень – лежит Гришаня – серый камень. Написано: «Здесь лежит Гришаня, редкий красавец и настоящий боец, хоть и дал себя покусать бешеной ласке». А слева от Николушки – красный камень. Под ним лежит Павлуша, мечтатель и разгильдяй.

– А слово «хоть» там написано? – не выдерживаю я длинную паузу.

– Там написано про тарелку супа, но на самом деле это были пельмени с бульоном. Он подавился пельменем и упал в тарелку лицом. Мы тогда как раз зарезали свинью, наделали пельменей. Но писать все в подробностях было бы слишком длинно. Поэтому надпись такая: «Здесь лежит Павлуша, третий муж Рутейлы, мечтатель и разгильдяй, но умный парень, хоть и утонул в тарелке супа».

– Стоп! – резко сажусь я. Стог угрожающе пошатнулся под нами. – Ты говорила раньше, что наш с Авоськой дедушка ухаживал за тобой и тогда, когда ты уже была замужем?!

– Да!.. – резко села Авоська. – Как это получается? Это получается!.. Это получается, – она вдруг перешла на шепот, – что твой первый муж – Николушка – не наш дедушка?!