Сергей Нуриев - Идолов не кантовать Страница 28

Он исчез так же быстро, как и появился. Майор стоял и глупо смотрел на закрытую дверь. Только что здесь был сам устроитель борделей… Приходил посыпать… Взял деньги и ушел… Такой человек… Все это было и впрямь похоже на сон. Точно, это был сон. Но денег почему-то не хватало наяву.

Мамай спускался по лестнице, перескакивая через две ступеньки. На площадке между вторым и третьим этажами, в темном углу, его поджидал эфиоп.

— Как успехи? — осведомился бригадир. — Заработал?

— Зработаль, — угрюмо отозвался подмастерье, утираясь рукавом, — мокрой тряпком по морде.

— Как это случилось? — весело спросил Потап, закуривая.

— Я позвонил. Три раза. Спросили: "Ты, Иван?". Я говорю: "Я". Тамасген замолчал, очевидно вновь переживая волнующие минуты.

— Ну, — торопил Мамай, — а потом?

— Дверь открылась, и она мне как даст… по лицу. Тряпком. Огромный такой тряпка, полы мыть.

— Ты видел противника в лицо?

— Нэт, темно было.

— М-да, — протянул Потап, сдерживая хохот. — И что она сказала?

— Ничего.

— А ты ей?

— Тоже ничего.

— Мне стыдно за тебя, студент. Тебя, моего делового партнера, без предъявления каких-либо обвинений огрели мокрой, возможно даже нечистой, тряпкой, а ты молчишь. Ты даже не сказал им, что они хамы!

— Я не успель. Дверь закрыли сразу, — оправдывался подручный. — Зато я им на дверь плюнуль.

— Ну, это ты погорячился, — с притворной серьезностью заметил Потап. — Мог бы на первый раз и помягче с ними обойтись. Впрочем, может, ты и прав, так им и надо, грубиянам. Пойдем отсюда. Здесь живет некультурный народ, они не чтят обычаи предков. Уходим посыпать в частный сектор.

Частный сектор встретил их сытым спокойствием. Кое-где горел свет и гостеприимно лаяли собаки. Несокрушимые заборы отдельных дворов наводили на мысль о том, что за ними прячутся зажиточные хозяева. Сеятели остановились посреди улицы, оценивая нетронутую ниву. В морозной тишине раздался шепот Мамая:

— Будем раскулачивать. Этот квартал нужно обработать не больше чем за час, поэтому мы разделимся. Тебе — четная сторона, мне — нечетная. Нет, подумав, решил он, — лучше наоборот: четная — мне. Действовать уверенно, но без насилия. Если население не захочет расставаться с деньгами — не надо брать их силой. Ну, с богом.

Старатели разошлись в разные стороны. Потап без колебаний направился к угловому дому, и через секунду оттуда уже доносился собачий лай и настойчивый стук в окно. Гена, умудренный печальным опытом, долго топтался возле забора отведенной ему территории, не решаясь войти. Он боязливо заглядывал во двор, посвистывал, проверяя, нет ли там собаки, и бубнил под нос: "Сэю-вэю, сэю-вэю…" Ему хотелось убежать, но нужда в карманных деньгах заставила открыть калитку и затолкала во двор. Гена робко постучал по ставне, надеясь, что стука никто не услышит… Но ему повезло — его ждали. Из хаты с распростертыми объятиями выбежал старик и, схватив эфиопа под руку, затащил в сени. Появлению собутыльника старик был несказанно рад. Не дав дорогому гостю даже как следует исполнить обряд, он нырнул в соседнюю комнатушку и вскоре вернулся с бутылкой и двумя стаканчиками. Вслед ему потянулась костлявая рука, пытавшаяся задержать ворюгу, и из-за занавески выглянула патлатая голова. Старуха, вынув на ночь вставную челюсть, стеснялась выйти к посторонним и злобно шипела со своей кровати.

— Ну, будем, — заторопился хозяин, глядя на эфиопа подслеповатыми глазами и не узнавая в нем представителя иной расы. — Молодец, что зашел.

— Сэю-вэю, — пробубнил Гена, чтоб хоть как-то оправдать вторжение.

— И тебе того же, — поблагодарил старик и нетерпеливо выпил.

Помня о наставлениях Мамая, подмастерье хотел было отказаться и попросить деньгами, но старик был так назойлив, что Гена уступил.

Первая удача и доза водки вселили в эфиопа уверенность, и в следущий дом он просился уже гораздо смелее. Во втором доме он также уступил и выпил водки. Уступил и в третьем. Под покровом ночи Тамасгену удавалось скрыть свое истинное лицо, да и хозяева спросонок не очень-то приглядывались. Некоторые принимали его за странствующего цыгана и кроме горькой давали страннику пирожки. Когда сеятель посыпал пшеном полквартала, его карманы были набиты хлебо-булочными изделиями разных видов, но денег там по-прежнему не было. В шестой по счету дом эфиопа не пустили вообще, узнав в нем черта. Но ему это было уже решительно все равно. Нетвердой походкой он поплелся к более цивилизованным гражданам, размашисто разбрасывая направо и налево крупу и весело выкрикивая: "Сэю-вэю, давай деньги!.. Деньги!"

Потап управился раньше срока и поджидал компаньона на углу. Дань, собранная им с десяти дворов, составляла сто восемьдесят три тысячи наличными и три конфеты. В целом процедура веяния прошла вполне гладко, хотя не обошлось и без шероховатостей. А в одном дворе цепной пес грызнул его за пятку.

Прождав напрасно десять минут, Потап перебрался на другую сторону улицы и приступил к поискам товарища. Следы эфиопа, обозначенные на снегу зигзагообразной вереницей, обрывались у железных ворот, за которыми возвышался белокаменный, добротный дом. На веранде дома горел свет, отбрасывающий на окна две тени. Чекист подпрыгнул и всего на мгновение заглянул поверх шторок. Но даже этого мгновения было достаточно, чтобы понять, что товарища необходимо выручать.

Подмастерье находился в плачевном положении. Он был целиком в руках хозяина дома. Немолодой упитанный мужчина в пижаме держал Гену за горло и, заливаясь горючими слезами, мычал:

— Па-а-авлов… Па-а-авлов…

Эфиоп лишь судорожно вздрагивал и глупо водил по сторонам глазами. Когда двери распахнулись и на веранде объявился еще один незваный гость, толстяк оглянулся и гневно воскликнул:

— Харе Кришна!

— Кришна харе, — быстро нашелся Мамай, подняв в знак приветствия руку.

Как ни странно, но такой ответ почему-то сразу успокоил хозяина. Он отнял от эфиопа руки, ткнул пальцем в грудь Потапу и строго спросил:

— А вы по какому делу, товарищ?

— Он со мной, — вступился за подручного Потап. — Заблудился. Не туда попал.

— Так это не он?

— Не он.

— А вы Павлова не видели?

— Не видели.

Утратив к присутствующим всякий интерес, мужчина в пижаме принялся ходить взад-вперед, задумчиво бормоча:

— Кадры решают все… Рассматривать данную позицию можно с разных позиций… Первейшая задача есть суть сегодняшних дел… Это принципиально важно… Архиважно!.. Павлов подлец… Подле-е-ец…

— Уходим, — коротко известил Потап эфиопа.

— А? — опомнился толстяк. — Вы по какому вопросу, товарищи?

Но на веранде уже никого не было. Ветер легко поиграл с дверью, затем резко распахнул ее и швырнул на пол горсть снега, которая тут же превратилась в лужицу.

— Он еще свое получит, — возмущался протрезвевший подмастерье, оказавшись на улице. — Что я ему сделаль? Кто он такой?

— Кажется, я знаю, кто он такой, — проговорил чекист. — Это и есть тот несчастный секретарь, разорившийся на денежной реформе. Когда, ты говоришь, он на тебя напал?

— Когда я попросиль у него деньги.

— Точно, все сходится.

— А кто еще такой Павлов? — кипятился Гена.

— Бывший премьер-министр.

— А почему он меня душиль?

— Потому, что это тот премьер-министр, который эту реформу и провернул.

— Сволочь. Меня из-за него чуть не задавили, — сказал эфиоп, бережно потерев шею.

— Хорошо, — оборвал Потап, — перейдем к делу. Сколько насеял? Показывай деньги.

Но вместо денег, покопавшись в карманах, подмастерье показал десяток сплющенных пирожков и раскрошившуюся половинку кекса. Оценив заслуги Тамасгена, бригадир поднял на него разочарованный взгляд и с сожалением вздохнул:

— Кажется, зря я тебя спасал.

Заработанные пирожки старатели съели вместе. Деньги Потап оставил при себе.

Часть вторая. Кульминация

Глава 1. Голуби

С некоторых пор Афанасия Ольговича Цапа стали одолевать дурные предчувствия. Заподозрив, что в его организм вселилась некая скрытая болезнь, он нередко прерывал прием пищи и, замерев, прислушивался к функционированию своей пятидесятилетней пищеварительной системы. Но желудок, кажется, трудился вполне исправно и не расстраивался уже с июня. От язв, гастритов и прочих недоразумений бог миловал. Но что-то было не так. Продолжая изыскания, Цап оголялся перед зеркалом и принимался тщательно рассматривать свое небольшое упитанное тело на женских ногах. Он придирчиво изучал каждый прыщик, заглядывал в ноздри, рот и прочие отверстия, но всякий раз, оставаясь удовлетворенным, недоумевал о причинах внутреннего беспокойства.