Дарья Донцова - В когтях у сказки Страница 29

– Ужас! – передернулась я.

– Рождаемость так повышали, – пояснила собеседница, – думали, испугается баба и родит малыша. Да толку от такого расчета не было. Полно врачей образовалось, которые за укол плату брали. Как сейчас помню, пятьдесят рублей операция без боли стоила, большие, по советским временам, деньги. Из них пятерка мне, медсестре, пятнадцать анестезиологу, остальное гинекологу.

– Вы работали с Трындычихой? – удивилась я.

– Недолго, – поморщилась Ираида Николаевна, – не нравилось мне на абортах стоять, ушла в детдом в медпункт. И очень вовремя смылась. Вскоре после моего увольнения Алевтина взялась искусственные роды вызвать, не побоялась, что у беременной пятый месяц шел. Наверное, хорошо ей заплатили, она жадная была до денег, прямо алчная. В больнице побоялась дело затевать, на дом они с медсестрой к бабе пришли, хотели представить, будто выкидыш у той случился. Сделали уколы, вроде все чин чинарем… и – умерла роженица. Вместе с плодом убралась. Это случилось в конце девяностых. Коммунистов уже прогнали, капитализм в стране начался, клиник для женщин, как мухоморов, развелось, и уже везде с наркозом операции. Но прерывать беременность на большом сроке было строго запрещено, ни в одной больнице даже за профит никто не брался. Аля же согласилась. И вона что вышло. При советской власти Алевтину бы в тюрьму отправили, при демократии же ее вместе с медсестрой просто уволили, дело замяли. Куда ее помощница подевалась, понятия не имею, а про Трындычиху говорили, что она еще раньше за свою жадность на зоне побывала. Может, и правда это, потому что было время, когда Алевтина года на три из Тамбовска пропадала, потом вернулась и опять работать стала. Ходил слушок, что она на службе бабам лекарства выписывает, а вечером с помощью народных средств их лечит, на своем огороде хитрые травы выращивает. Так оно или нет, не знаю. Сама к ней никогда не обращалась. А со скалы Трындычиха не сбрасывалась, тело ее нашли на пляже. Раньше там домики стояли, типа сарайчики. Их местные самовольно построили, чтобы «дикарей» на лето пускать. Алевтина просто умерла. Кто глупость про самоубийство запустил, не ведаю, но слух враз полетел. И сейчас все верят, что Трындычиха вниз сиганула. Даже те, кто правду знать должен, мои одногодки.

– А чей там в лесу сгоревший дом? – поинтересовалась я.

– Ларкины в нем жили, – вздохнула Ираида Николаевна. – Очень хорошие были люди, крепкая семья. Иван Михайлович работал директором интерната на грязи, который теперь Домом здоровья называется, здание красивое, старинное. Вероника Петровна, жена его, тоже там работала. Галка, родная их дочка, в школу ходила. Маша, приемная девочка, тоже училась. Потом у Ивана и Вероники сынишка родился, да жаль, недолго прожил. Пожар случился в их доме, сгорели они все, кроме Маши. Она потом куда-то смылась. Ее сначала в поджоге обвинили, но отпустили, однако половина моих ровесников, кто жив до сих пор, если разговор о Ларкиных зайдет, обязательно скажет: «Нечисто дело. Машка в нем точно замешана была». А другие возразят: «Нет, все не так. У Ивана деньги водились, иначе зачем он дома сейф держал? А после пожара железный шкаф открытым нашли. Короче, Ларкиных ограбили бандиты, потом убили, а дом запалили. Только милиция дело почему-то несчастным случаем представила».

– Я думала, что Марина Ивановна возвела для Дома здоровья новое здание, – удивилась я.

– Нет, строение старое, в нем раньше был интернат на грязи, – возразила бабушка. – Лаврова его отремонтировала, переделала, но разве дух горя вытравишь? Он там в стены въелся.

– Почему вы так странно называете заведение: интернат на грязи? – не поняла я.

– Тебе эту историю еще не доложили?

– Нет, – сказала я.

– Хочешь расскажу? – оживилась Ираида Николаевна.

Я кивнула, и старушка начала повествование.

Глава 23

…После закрытия сумасшедшего дома имение Борисогубских стало тихо умирать. Сколько в России заброшенных старых барских усадеб с некогда красивыми, но ставшими развалинами домами? Не счесть! Некоторым усадьбам повезло, их приспособили под пансионаты, больницы и другие подобные заведения, но большинство разрушено или продолжает разрушаться. И родовой вотчине Борисогубских тоже предстояло превратиться в руины. Большой господский дом и маленький, где жила больная дочь барина, и сиротский милосердный приют, который возвел добрый граф, и хозпостройки – все зарастало бурьяном. Так бы и погибло имение. Но! В километре от него находилась госдача одного из советских вождей, которая всегда пустовала, потому что ее хозяин любил отдыхать в других местах. И вдруг на фазенде поднялся страшный переполох. Срочно наняли местных баб и велели им отдраить комнаты и привести в порядок участок. Поломойки услышали разговоры охраны, мол, дочь бонзы родила не совсем здорового мальчика. Что за болезнь у него, тетки не поняли, но он еле ходит, с трудом говорит, и один из крупных педиатров, очень пожилой человек, посоветовал матери отвезти малыша в Тамбовск, объяснил ей:

– В бывшем имении Борисогубских есть водоемы с уникальной целебной грязью. Место волшебное. В царские времена о нем хорошо знали и отправляли туда деток с разными проблемами. Граф Борисогубский был добрым человеком, он построил неподалеку от грязевых озер сиротский дом, содержал там ребят-инвалидов, у которых не было родителей, вылечивал многих. После революции интернат разогнали, курорт закрыли, современные врачи о нем не слышали. Я уверен, что ванны из тамошней грязи поставят вашего мальчика в прямом смысле этого слова на ноги.

Дочь бонзы приехала на дачу, и – о чудо! – через три месяца ее сын начал бегать. Женщина сказала своему отцу:

– Безобразие, что уникальное место не используется. В России есть больные дети, надо организовать там санаторий.

Суровый, малоразговорчивый, чаще всего хмурый партийный вождь обожал свою девочку и внука. Слово дочки было для него законом. Имение Борисогубских восстановили в кратчайшие сроки. В большом и маленьком жилых домах организовали пансионат, куда со всей страны съезжались недужные дети с родителями. А в бывшем сиротском приюте снова обустроили интернат для тех, кто лишился отца-матери…

– Граф привечал сирот? – с запозданием спросила я.

– Так уж не один раз про это говорила, – кивнула Ираида Николаевна. – Он про грязь хорошо знал, собирал сироток по околотку, брал тех, кто ходить не мог, и селил в приюте. Ты музей Дома здоровья осматривала?

– Нет, – удивилась я, – мне никто про экспозицию не сказал, и Владимир промолчал.

– Балабол-то наш? – усмехнулась рассказчица. – Говорит-говорит без умолку… С детства такой, не думал никто, что из него что-то путное получится. Он писатель теперь. Сначала всем самодельную тетрадку показывал, говорил: «Это мой роман». Над ним посмеивались. Тоже мне, книга называется, на пишущей машинке напечатана, нитками сшита. Потом он с одним постояльцем Марины Ивановны скорешился, а у того свое издательство. Чем Вовка бизнесмену понравился, не знаю, но тот его произведения красиво выпускать начал, книжки в магазинах продают. Да бог с ним, с Неумывайкиным, дальше про интернат слушай.

– Вся внимание, – кивнула я.

– На чем я остановилась? – спросила Ираида Николаевна.

– Сейчас в Доме здоровья есть музей, – напомнила я.

– О, точно! – обрадовалась старушка и продолжила повествование.

…По приказу одного из вождей СССР в бывшее имение Борисогубских со всех концов страны стали направлять больных детей. Грязь и правда обладала волшебными свойствами, ребята быстро поправлялись. А вот в интернате жили те, кто выздороветь не мог. Там содержалось почти сто воспитанников от восьми до шестнадцати лет, и мало кто из них был в состоянии передвигаться на костылях, остальным требовалась инвалидная коляска.

Дочь бонзы больше в Тамбовск не приезжала, местное начальство не следило за приютом, который находился в непосредственном подчинении Москвы, и в интернате процветало воровство, над бедными детьми издевался персонал. Обнаглевшие взрослые, которых язык не поворачивается назвать врачами и учителями, думали, что управы на них нет, но вдруг большинство негодяев очутилось на скамье подсудимых и получило разные сроки. Это случилось, когда из столицы прислали руководить интернатом Ивана Ларкина. Через год детдом было не узнать. В нем сделали ремонт, дети получили уютные двухместные спальни, на кухне перестали воровать, а воспитанники, ранее похожие на тощих дворняжек, набрали вес и научились улыбаться. Жена Ивана Михайловича, Вероника Петровна, педиатр по профессии, стала главврачом. Дочка Ларкиных, Галочка, пошла учиться в школу при интернате.

Учебное заведение тоже сильно изменилось. При прежнем руководстве педагоги работали спустя рукава, не стесняясь, говорили вслух:

– Какой толк давать знания тем, кто никогда не пойдет работать, и в шестнадцать переедет жить в дом престарелых? Они умеют читать, ну и хватит науки инвалидам.