Ирина Волкова - Человек, который ненавидел Маринину Страница 3

К пяти годам Сережа понял, что свои мечты лучше было держать в тайне. Скорая на руку Аглая Тихомировна могла запросто надрать ему задницу ремнем за рисунки пожарных машин или горящих зданий. Он не имел права даже на мечту.

Когда Сереже исполнилось одиннадцать лет, Аглая Тихомировна отвела его на детский утренник-маскарад во Дворец пионеров. Естественно, в душе маленький Вермеев мечтал о наряде пожарника, но Аглая Тихоновна выбрала для него костюм Эйнштейна, и мальчик чуть не упал в обморок, увидев в зеркале отражение худенького, одетого в мешковатый черный пиджак и серые клетчатые штаны гнома в курчавом седом парике и огромных пластмассовых очках с прикрепленным к ним отвратительно розовым носом и густыми седыми усами. Сережа хотел заплакать, но сдержался. Он ведь будущий пожарный, а пожарные не плачут ни при каких обстоятельствах.

Вермеев шел на утренник как на казнь, жалобно кривя губы и хлюпая носом. Актовый зал Дворца пионеров сиял огнями люстр и гирляндами огромной новогодней елки. Массовик-затейник что-то кричал, а пестро разряженные дети весело неслись в хороводе.

Сережа с отвращением смотрел на пролетающих мимо него зайцев, кощеев, принцесс и жирафов. Общее веселье лишь раздражало его. Вермеев уже хотел было притвориться, что у него смертельно разболелся живот, и вернуться домой, как в хороводе мелькнуло что-то оранжево-красное и до боли знакомое. Костюм пожарного! До чего же он красив! Сережа, затаив дыхание, следил, как пожарный с латунным ведерком в одной руке и колокольчиком в другой, весело подпрыгивая, приближается к нему.

Вот он подпрыгнул еще выше, тряхнул головой, и шлем, сделанный из папье-маше и покрашенный бронзовой краской, соскользнул с головы пожарного и подкатился к ногам Сережи. Мальчик машинально поднял его.

— Отдай! — попросила его красивая светловолосая девочка с короткой стрижкой и очаровательно пухлыми губами.

Сережа не двинулся с места. Его горло сжал мучительно-сладостный спазм. Он хотел вздохнуть, но не мог. Неожиданно он понял, что знает о своем организме далеко не все. С той частью его тела, которую Аглая Тихомировна презрительно именовала “пипкой”, творилось что-то совершенно невообразимое. Она набухала, как сухая губка, опущенная в воду, отдаваясь мучительно-сладостной болью в бедрах, груди и пояснице. Когда эта боль достигла сердца, Сережа понял, что еще чуть-чуть — и он потеряет сознание.

Девочка звонко рассмеялась и, выхватив у него из рук свой шлем, умчалась, взмахнув на прощание латунным ведерком.

Сережа охнул и содрогнулся всем телом, с удивлением ощутив, что его трусики увлажнились.

К великому разочарованию Аглаи Тихомировны, Вермеев так и не стал ни академиком, ни знаменитым ученым. К его собственному великому разочарованию, он даже не стал мужчиной. Женщины неизменно напоминали ему мать и вызывали у него внутреннюю дрожь. Получить сексуальное удовлетворение Сергей мог только одним путем — представив себе звонящую в колокольчик и взмахивающую ведерком тоненькую светловолосую девочку в оранжевом костюме пожарного.

Непреодолимое желание сбежать из-под ига властной и напористой мамочки стимулировало Сергея зарабатывать деньги. Неожиданно прорезавшийся финансовый талант за два года превратил его в очень богатого “нового русского”. Три тысячи долларов в месяц, которые Вермеев выделял Аглае Тихомировне на мелкие расходы, слегка примирили ее с тем, что ее сын купил себе квартиру на противоположном конце Москвы, а на ее звонки отвечал автоответчик.

Впрочем, долгожданный покой длился недолго. Неожиданно Аглаю Тихомировну осенило, что если сын не оправдал ее надежд, то уж внук-то наверняка станет выдающимся ученым. Дело оставалось за малым — обзавестись внуком, но для этого требовалось живое и непосредственное участие Сергея.

Аглая Тихомировна подстерегала сына дома и на работе, выясняя, почему он до сих пор не женился, и даже иногда делала оскорбительные намеки на то, что он “голубой”, а может быть, даже и импотент.

Справиться с матерью Сергей не смог бы даже физически. Грузная и рослая Аглая Тихомировна была на голову выше и на полцентнера тяжелее сына, и решимости ей было не занимать. Для того чтобы успокоить разбушевавшуюся мамочку, потребовалось бы воспользоваться услугами как минимум чемпиона Японии по сумо.

Звонок снова задребезжал. Его звук показался издателю отвратительным. Затем послышались удары кулаками в дверь.

— Интересная у тебя мама, — заметила Лиля. — Терпение явно не входит в число ее добродетелей. Ты собираешься открывать?

— Собираюсь, — буркнул Сергей.

Дверь была бронированной, и фирма, устанавливающая ее, гарантировала, что она выдержит даже взрыв. Однако Вермеев не был уверен, что дверь сможет долго сопротивляться напору Аглаи Тихомировны.

На всякий случай, а скорее подсознательно желая оттянуть момент встречи, он посмотрел в глазок, лихорадочно соображая, как объяснить матери наличие в квартире одетой в костюм пожарного блондинки. Если сказать, что Лиля — его невеста, возможно, мать даже не обратит внимания на несколько экстравагантный костюм художницы. Впрочем, если мужчины сплошь и рядом носят пятнистые армейские куртки, то почему бы девушке не нарядиться в оранжевый комбинезон? Или лучше соврать, что они готовятся к маскараду?

Увидев в глазок надвинутую на лоб необъятную бледно-зеленую шляпку, украшенную искусственными цветами, фруктами и птичьими перьями, Сергей тихо застонал от отчаяния. После того как он разбогател, его мать решила, что она должна выглядеть как настоящая светская дама. Единственным минусом в этом в общем-то вполне разумном решении было то, что ушедшая на покой бывшая крановщица даже отдаленно не представляла, что такое светская дама и как она должна выглядеть. Длинные переливающиеся платья с прозрачными кружевными вставками, которые она натягивала на свое широкое бесформенное тело, могли бы доставить невыразимую радость папуасам Соломоновых островов, но далеко не всякая манекенщица решилась бы выйти в них на подиум, разве что за очень большие деньги. А уж шляпки… Нет, о шляпках лучше не думать.

Обреченно вздохнув, издатель набрал код на электронном замке и распахнул дверь.

Лиля услышала приглушенный вскрик, а затем что-то упало.

"Они что там, дерутся?” — подумала девушка и выглянула в коридор.

Пожилая женщина исполинских размеров в снежно-белом кружевном балахоне и совершенно неописуемой шляпке наклонилась над телом распростертого на дубовом паркете прихожей издателя.

— Что с ним? — встревоженно спросила Лиля, делая шаг к Сергею. — Ему плохо?

Женщина подняла на нее выпуклые рыбьи глаза. Ее ладони мягко легли на голову художницы — одна на челюсть, а другая на затылок.

Прежде чем Лиля успела сообразить, что происходит, руки женщины дернулись, с сухим хрустом переламывая ей шейные позвонки.

Задержавшись у лотка с книгами, Оля Кузина купила новый детектив Марининой и, озабоченно посмотрев на часы, ускорила шаг. Она немного опаздывала.

Мужчины инстинктивно оборачивались ей вслед, сами не понимая, почему. Оля ничем не напоминала изнуренную диетой и упражнениями манекенщицу. Более того, она даже не была блондинкой. Полноватая, но в меру, она вся состояла из грациозно покачивающихся при ходьбе аппетитных округлостей, при взгляде на которые у представителей сильного пола чисто рефлекторно, как у собаки Павлова, начинала выделяться слюна. Ее лицо, обрамленное вьющимися каштановыми волосами, тоже было круглым, а маленький изящно вздернутый носик покрывали задорные веснушки.

Один рост в 152 сантиметра льстил всякому мужчине, поскольку рядом с ней даже пигмей мог почувствовать себя Голиафом. Возможно, из-за маленького роста, но скорее всего из-за наивно-веселого, почти детского выражения лица Кузина казалась очаровательным подростком, которого хотелось приласкать и угостить конфеткой.

Было трудно поверить, что ей уже исполнилось 26 лет и что она была талантливым и преуспевающим адвокатом.

Внешность Оли и ее тихий мелодичный голос принцессы из “Бременских музыкантов” помогали ей и в работе. Ни в судьях, ни в свидетелях, ни в подзащитных, ни в работниках милиции или прокуратуры она не вызывала подсознательной агрессивности, азарта борьбы или желания сопротивляться просто из упрямства. Мужчины, которые на любую чересчур уверенную в себе, напористую деловую женщину смотрели как на наглую феминистку, которую нужно поставить на место, таяли как воск при виде обаятельной Олиной улыбки. Они говорили Кузиной комплименты, назначали ей свидания и дарили цветы.

Даже ее подзащитные с малоприятным криминальным прошлым в присутствии Оленьки переставали материться и плеваться сквозь зубы, а в их приблатненно-простонародной речи начинали появляться намеки на поэтичность.