Иоанна Хмелевская - Флоренция — дочь Дьявола Страница 3

На лугу у Липковского паслось восемь голов скота. Шесть лошадей, коза и один свежеостриженный баран. Зигмусь с сомнением посмотрел на лошадей. Два мощных першерона, одна полукровка, мерин, явно уже преклонного возраста, две взрослые кобылы и жеребёнок-подросток. Ни одна из взрослых кобыл не походила на дочь Форзиции и Сарагана: одна была упряжной лошадью в прекрасной форме, вторая демонстрировала невероятное ожирение, будучи толстой, как бочка. Он вопросительно посмотрел на своего спутника.

— Флора! — нежно позвал городской придурок.

Жирная кобыла подняла голову и подбежала к нему лёгким галопом. Увидев, как она движется, Зигмусь поверил в её происхождение. Это была потрясающая кобыла, совершенно испорченная, ожиревшая, не тренированная, можно сказать, жемчужина, брошенная в навоз и поросшая мхом. Он прикусил язык, чтобы не сказать чего-нибудь такого, что свело бы дальнейшие переговоры на нет.

Городской придурок похлопал её по шее и подал на ладони куски сахара. Кобыла поверх низкой ограды положила голову ему на плечо. Она явно обожала своего хозяина. У Зигмуся мелькнула дурацкая мысль, что эти женщины действительно непредсказуемы: любить такого идиотского хозяина!.. В свою очередь, ничего удивительного, что он не распознал её сразу…

— Ну да, — сказал он наконец, кашлянув. — Так что бы вы сказали, если бы нашёлся покупатель на ту? Флоренцию?

Флоренция с развевающейся гривой и распущенным по ветру хвостом как раз облетала пастбище самым красивым в мире галопом. Вела она себя при этом немножко странно. Она мчалась куда-то вправо от них, потом резко меняла направление, а потом неслась в другую сторону, но опять до какой-то невидимой точки. Потом ещё раз то же самое. Поворачивала как ошпаренная и с грохотом мчалась назад. Зигмуся это заинтересовало; потому что он не видел никакого препятствия.

Он толкнул локтем в бок городского придурка, занятого Флорой.

— А что это она так?..

— Канавка, — ответил тот, даже не посмотрев. — Она не любит канавок.

Зигмусь вытаращил глаза, потому что не видел никаких канавок. Наконец ему удалось высмотреть в траве словно бы маленькую бороздку глубиной не более сантиметра. Это, значит, и есть канавка? Да тут все с ума посходили! И кобыла, и её этот хозяин, и он сам, наверное.

Отступать, однако, он был не намерен, хоть бы даже вся округа состояла исключительно из помешанных.

— Так что бы вы сказали, если бы кто-нибудь захотел её купить?

— Все зависит от того, кто захочет, — ответил, подумав, городской придурок. — И для чего её покупают.

— Для верховой езды.

— Смотря для какой. Кому попало я её не отдам, потому что люди с лошадьми плохо обращаются. В хорошие руки — подумаю…

— В самые лучшие! — не колеблясь заверил Зигмусь и подумал, что худших рук, чем у этого кретина, быть вообще не может, а потом перестроился на мысли о панне Монике. — Одна бабенция любит лошадей. Ездит на них от рождения. Она как раз ищет молоденькую кобылку для себя, сама хочет её тренировать, пока её кто другой не обломал, ну, и хочет, чтоб порода была…

Городской придурок словно немного расстроился.

— Ну, такого происхождения, как у Флоры, у Флоренции уже нет. Она от Мармильона. Производители экстра-класса мне, знаете ли, не по карману.

Зигмусю стало жарко. Начинались последствия старостиного мошенничества. Он не думал над этим раньше, но ведь было очевидно, что Мармильон снижает цену этой кобылы, поэтому первым одураченным станет этот олух царя небесного, которому даже не хотелось самому вести кобылу на случку. И это при том, что пастбище у него под носом! Покарай Господь такую вонючку… И панне Монике тоже правды не скажешь…

Он колебался только одно краткое мгновение. Ему было не по себе при мысли, что придётся вот так, ни с того ни с сего, обдурить незнакомого типа, который ничего плохого ему не сделал. Кто знает, может, по прошествии одного-двух скаковых сезонов он и попробовал бы как-нибудь распутать это мошенничество, если бы только не эти коровы! Они вдруг вспомнились ему. Жлоб, растяпа и мерзавец, который доводит приличную скотину до такой степени истощения посреди пастбища и плодородной земли, не заслуживает никакой пощады. Пусть теряет! Чтоб ему самому исхудать, как его несчастные коровы!

— Так оно и лучше, — сказал безжалостный Зигмусь. — Для всяких там Сараганов у этой дамочки кошелёк недостаточно толстый. Подешевле-то она сможет заплатить. Так сколько вы хотите?

Городской придурок, видимо, решил, что беседа вступила в решающую фазу, и сделал попытку высвободиться из-под кобыльей головы, уютно устроившейся у него на плече.

— Ну-ну, хватит, пшла, пшла! Пусти меня. На вот на тебе ещё, возьми и пойди побегай!

Он покопался в карманах вязаного жакета, что кобыла мгновенно поняла. Она убрала башку, схватила губами с ладони хозяина ещё один кусочек сахара и снова попыталась прижаться к своему повелителю, но тот успел отойти подальше от ограды, и ей уже было не дотянуться. С явным неудовольствием она заржала и величавым шагом направилась в дальний конец луга. С горечью и возмущением Зигмусь подумал, что из-за такого веса и брюха, которые пристали скорее хрюшке, чем лошади, ей и бегать-то не хочется. Нет, он отнесётся к этому идиоту без всякой пощады, обжулит его на Мармильоне с чистой совестью! Такой придурок запросто изуродовал бы Флоренцию так же, как изуродовал Флору!

— Ну, я даже не знаю, — неуверенно и озабоченно промямлил этот идиот. — Вообще-то говоря, она довольно дорого стоит…

— Так сколько же? — нажал Зигмусь.

— Откуда мне знать… Я ведь, по правде говоря, о продаже как-то и не думал…

Зигмусь с трудом удержался, чтобы не высказать ему все, что он думает по этому поводу.

— Так сколько же?

— Ну, а сколько эта дама может предложить?

Зигмусь умолк, молниеносно рассчитывая время. Завтра утром он должен быть на работе. До панны Моники ему час пешком, а на машине пять минут. Он уже протрезвел, подъедет на машине и поймает её. Обсудит с ней этот вопрос и вернётся. Сделку надо бы довести до конца сегодня же, потому что потом может быть поздно, такой болван способен изменить своё решение и натворить ещё кучу всяких глупостей. Ждать до перерыва в сезоне… Речи быть не может, исключено, это было бы преступлением!

— Ладно, — решил он. — Я прямо сейчас к ней заскочу и вернусь. Где мне вас найти, скажем так, через полчасика? Вы здесь будете или дома?

— Я могу и тут подождать.

Поспешно удаляясь, Зигмусь на ходу оглянулся и полностью поверил полученному обещанию. Городской придурок стоял, опираясь локтями на ограду, и таращился на лужайку и коней так, словно в этом и состояла вся его жизнь. Было ясно, что без сильного внешнего воздействия он не двинется с этого места по меньшей мере до вечера…

За полтора скаковых сезона бывший ученик, а ныне жокей-практикант Осика с усилием заработал на «малый фиат», весьма попользованный, но ещё на ходу. Пары свадебного банкета окончательно выветрились у Зигмуся из головы. Он сел и дал газу, потому что каждая минута казалась ему ценной.

— Зигмусь! — удивлённо воскликнула Моника Гонсовская и опустила ногу, уже занесённую в стремя. — Ты что тут делаешь? Сегодня же суббота!

— Так я и должен завтра утром быть на работе, — ответил Зигмусь, вылезая из «малого фиата». — Я отгул взял на свадьбу сестры. Так и думал, что раз сегодня суббота, значит, вы тут, а здесь такое исключительное дело, такая оказия, какой свет не видел. И лошадь, которой ещё свет не видел. К сестре на свадьбу я даже два раза приезжал, потому что она крепко затянулась, сейчас гуляют у жениха, а я хотел попросить, чтобы вы мне помогли, панна Моника, потому что сам я не справлюсь, даже если этот драндулет продам…

Моника Гонсовская выслушала всю историю очень внимательно и сосредоточенно, хотя не сразу избавилась от ощущения, что её помощь Зигмусю должна заключаться в участии в свадебном пиру. Городского придурка, правда, она лично не знала, но про него слышала, потому что слухи о его к небесам вопиющих безобразиях по отношению к скотине разошлись широко. Он испортил коней, запустил землю, пустил по ветру банковские кредиты, сгубил коров — было двадцать, а осталось семь, да и те подыхают. Моника горячо разделяла мнение, что нельзя позволить ему испакостить что-нибудь ещё.

— Я не могу, вы ж сами понимаете, — объяснял Зигмусь. — Не положено, чтобы практикант — а хоть бы даже и жокей — собственную лошадь держал и выставлял. Но какое-нибудь частное лицо имеет полное право, и этим лицом были бы вы, панна Моника. Мы бы ею сообща владели, половину стоимости я наскребу, и мы бы её тренировали здесь, а потом на ипподроме. Вонгровская наверняка согласилась бы, я ей вроде нравлюсь, да ведь и то сказать, я ей в щи не плюю. Вы только посмотрите на эту кобылку, пусть даже издали, на эту Флоренцию — сами увидите. Боже ты мой милосердный, вот это лошадь! Если этот гад и её испортит.., хоть святых выноси!