Irena-Barbara-Ioanna Chmielewska - Две головы и одна нога (пер. В.Селиванова) Страница 3

Тут я въехала в дорожные работы и пришлось на время расстаться с посторонними мыслями. Дорожные работы потребовали от меня полной мобилизации всех умственных и физических сил. Слева, в двадцати сантиметрах, барьер и оранжевый гребешок по асфальту, справа, на таком же расстоянии, вереница большегрузных ТИРов, автобусов и прочих грузовых машин. Слалом. На переднем стекле размазанная дождем грязь, а скорость колеблется от сорока до ста двадцати, в зависимости от идущего впереди транспорта. Гребешок извивается змеей, колонна вдруг тормозит и тащится на третьей. Возможно, это и отдых, но время бежит, а мне к вечеру надо непременно быть в Штутгарте.

Подзабыла я, где именно проходила граница между бывшей ГДР и ФРГ. Когда оба государства слились в единую Германию, еще подумала – вот намучаются немцы с переделкой гэдээровских дорог. А выходит, намучилась я… Скорее бы уж добраться до этой самой ФРГ!

Но вот наконец кончились дорожные работы, а вместе с ними кончился и дождь. Погода заметно улучшилась. Пяти километров мне хватило на то, чтобы вычислить: если хочу до девяти вечера прибыть в Штутгарт, надо ехать со средней скоростью 160 км/ч. А моя машина любит 140, ну допустим, 145 или даже 150 км/ч. Левая полоса предназначалась для самых скоростных машин; чтобы пропустить их и одновременно не потерять скорость, я подгоняла свою машинку, и тогда она выдавала 160, но, похоже, была недовольна.

Все это очень нервировало, прямо-таки раздражало, и я принялась успокаивать вздрюченные нервы, наскоро сочиняя стихи:

Плюется немец нам в лицоИ гонит с автострады,Отряды смелые бойцовПробьются, куда надо!

Я сама себе не поверила, когда в полдесятого вечера оказалась на окраинных улицах Штутгарта, освещенных косыми лучами предзакатного солнца. Ведь еще около двух я металась на границе, оформляя зеленую карту! Может, ошиблась в расчетах, а возможно, опять произошло обыкновенное чудо. Как бы там ни было, до Штутгарта я доехала засветло и принялась разыскивать знакомую, которая должна была заказать мне гостиницу.

Возможно, мне хотелось и есть, и пить, ведь от самой границы я ехала без остановок, но сейчас следовало думать не о жратве, а о Корнтале, предместье Штутгарта, где меня ждала знакомая. С Корнталем я была совершенно незнакома, и на карте такого не значилось. Пришлось расспрашивать местное население – без толку. Наконец попался нужный дорожный указатель. Оказавшись наконец в искомом Корнтале, я принялась разыскивать требуемую улицу. Кого ни спрошу – не знают такой. Ну что за люди, живут ведь в Корнтале, а об улицах понятия не имеют! Пришлось подключить костел. Я знала, он находится рядом с нужной мне улицей. Опять принялась расспрашивать прохожих на улицах, теперь о костеле, но как-то никто не мог мне помочь. Может, не понимали, чего я хочу? Немецкого я не знала. И вдруг какой-то молодой человек сразу меня понял и объяснил, как надо проехать. Опять чудо? С чего это вдруг я так прекрасно заговорила по-немецки? И только распрощавшись с милым молодым человеком, спохватилась – ведь мы говорили по-английски. Поехала я в соответствии с полученными указаниями и добралась наконец до костела. Правда, выехала на его зады, но это уже было неважно.

И вот я сижу в квартире своей знакомой, ем, пью, мы разговариваем. В разговоре ее муж участия не принимает, ибо польский знает так же, как я немецкий, а может, и еще хуже. И когда совсем ночью я наконец оказалась в гостинице, уже ни на что не годилась. Скорее в постель и спать, спать. На голове спутанная копна сена? Да черт с ней, какое это имеет значение?

Письмо от перепуганной Елены Выстраш я, разумеется, оставила в кармашке на дверце моей автомашины…

У первого пеажа[3] я вспомнила, что наличных денег у меня имеется только тысяча франков одной купюрой и горсть немецких марок. Попытка разменять крупную банкноту закончилась неудачно, французы предпочли немецкую валюту, тут же пересчитав ее по актуальному курсу. Не дожидаясь второго контрольного пункта, я разменяла тысячу франков на бензоколонке и почувствовала себя богатенькой.

На французской автостраде человек за рулем не работает. Может пейзажем любоваться, может книжку читать. Читать книгу я не решилась, но расслабилась и смогла наконец подумать о том, куда я еду и с какой целью.

Ну вот, еду, значит, в Париж на свидание с мужчиной моей мечты…

Впервые я увидела его, когда мне было восемнадцать лет. Увидела впервые, но еще до этого много о нем слышала. Знала его фамилию, знала, кто он такой, вокруг только о нем и говорили, знала, почему в нашумевшем политическом процессе он выступает в качестве обвиняемого. Правда, толком так и не поняла, из-за чего устроили процесс, ибо политикой никогда не интересовалась.

Зато Гжегож меня очень заинтересовал. Из института его исключили, но перед этим он успел проявить и характер, и силу воли, и вообще свою недюжинную натуру. Какая пропасть отделяла его от тех, кто высокомерно взялся судить его! Как мне хотелось подойти к нему и высказать свое восхищение, но я не осмелилась. Было мне всего восемнадцать, ему двадцать. Красивый парень, ни на кого не похож, еще подумает, что я собираюсь пококетничать с ним. И не подошла. Глупая я была, молодая, меня очень волновало мнение других – а что люди подумают? Не хватало еще, чтобы подняли на смех. А вдруг и он высмеет мои восторги?

Глядя на убегающую назад пустую автостраду и не видя ее, я пыталась представить, что было бы, если бы я тогда подошла к Гжегожу. Не первый раз думала я об этом. Что бы было, если… Да ничего бы не было! Ведь тогда я уже три месяца как вышла замуж, мы с мужем любили друг друга, наша взаимная верность была нерушима как скала. Гжегожу я только собиралась высказать свое восхищение в чисто моральном плане, видела в нем этакого благородного рыцаря, преследуемого злобными силами. Да, рыцаря, сражающегося с коварными и безжалостными врагами не шпагой, а силой духа. А я очень любила умственно развитых рыцарей, что вовсе не означало, что готова была тут же кидаться им в объятия. Нет, нет, никаких объятий, но кто этому поверит?

А кроме всего прочего, в тот момент Гжегож был всецело поглощен разразившейся жизненной катастрофой и не до девушек ему было. Подойди я к нему со словами восторга и утешения, он бы, наверное, только автоматически поблагодарил меня – и все. Нет, ничего бы не было.

Вторично жизнь свела нас через шесть лет. Поскольку профессия у нас была одинаковая, встретила я его в проектной мастерской, где тогда работала. За прошедшие годы изменилась и я, и мое отношение к окружающему миру. Теперь меня уже не так волновало «а что люди скажут». Не выдержав, после нескольких дней совместного пребывания в одной конторе я рассказала ему о своих чувствах шестилетней давности.

– Очень жаль, что ты тогда не подошла, – ответил он. – Я так нуждался в нормальном человеческом участии, был бы признателен и за одно доброе слово.

– Да, теперь и я считаю, если чересчур дрожать за себя – обязательно выкинешь глупость. Уж лучше бы я тебе показалась тогда глупой, пережила бы, подумаешь, большое дело!

За шесть лет многое изменилось в жизни, не только моя психика. Гжегож выбрался из житейских неурядиц, учебу на архитектурном закончил раньше меня, причем с отличием, и уже добился успехов на профессиональном поприще. И женился. В жену он был влюблен до такой степени, что аж тошно делалось. О ее внешности плохого слова не скажу, о такой внешности можно только мечтать, хотя опять сморозила глупость. Мечтать следует тогда, когда в мечтах заключается хотя бы намек, хотя бы тень надежды на их осуществление, в данном случае мне бы и десять пластических операций не помогли. Нет, я и мечтать не могла, чтобы сравняться с ней по красоте. А вот завидовать могла. И завидовала по-страшному! Характер же у нее был… ну, скажем, излишне твердый, и она никак не стоила такого беспредельного обожания. Возможно, мои оценки пристрастны, ну да по-другому я думать не могла, необъективна так необъективна. Да, к тому времени у него появилась жена и он питал к ней неземные чувства, тьфу!

Что же касается моего брака, то он как раз в это время начал постепенно распадаться. Тогда я еще не до конца все осознавала, хотя ясно чувствовала – что-то не так. Пригодилась бы мне тогда духовная поддержка, но только не любой ценой. Невзирая на все еще молодой возраст, я уже понимала: на вечные придирки мужа, его равнодушие ко мне и необоснованную критику лучшим лекарством явились бы чьи-нибудь пламенные чувства, комплименты, уверения, что я самая-самая. Достаточно было самого пошлого объяснения в любви, и уже не такими обидными казались мужнины язвительные замечания вроде нижеследующего: «На кого ты похожа с такими волосами, неужели нельзя хоть изредка сделать нормальную прическу?» Ага, кстати о прическах.