Люся Лютикова - Свекровь дальнего действия Страница 31

Вечером он позвонил Еве, сестра ответила убитым голосом. Брат сразу понял, что случилось худшее.

— Ну что, я был прав? Тебя обманули?

— Я не хочу об этом говорить, — пробормотала пенсионерка и повесила трубку.

Рудольфу Сергеевичу оставалось только утешаться тем, что бандиты не убили сестру за эти полмиллиона, ведь сейчас убивают и за гораздо меньшие деньги…

Закончив рассказ, старик вздохнул:

— Эх, видать, не будет у меня никогда своего дома, так и помру на улице, в компании бродячих псов!

Вот не люблю я нытиков! Как начнут плакать и жалеть себя — тушите свет! А ведь в большинстве случаев их проблема выеденного яйца не стоит. Особенно по сравнению с тем фактом, что Солнце потихоньку остывает и через несколько миллиардов лет погаснет окончательно и одновременно с этим погибнет всё живое на Земле. Я уже не говорю о том, что наша Вселенная медленно, но неотвратимо расширяется, а потом, как считают некоторые физики, она начнет стремительно сжиматься, и чем всё это закончится, никто не знает, но подозревают, что наступит капец всему. Вот когда у человечества начнутся настоящие проблемы! А наши сегодняшние неприятности — это так, ерунда на палочке.

— Что вы жалуетесь, как бедный родственник? — возмутилась я. — Есть у вас дом!

— Это какой же? — удивился Рудольф Сергеевич. — Неужели Ева мне наследство отписала?

— При чем тут наследство? У вас есть главное — ваша семья. Сестра умерла, но остались брат с матерью. На них вы можете опереться в трудную минуту, их дом — это ваш дом.

Рудольф Сергеевич недоверчиво хмыкнул. Его унылая физиономия окончательно меня разозлила.

— Буду с вами откровенна. Вряд ли мы еще когда-нибудь увидимся, поэтому скажу, что я о вас думаю. Вы очень жестокий человек!

У старика отвисла челюсть.

— Да, жестокий! — продолжала я. — Уже много лет семья считает вас пропавшим без вести, ваша мать с ума сходит, ночами не спит, ждет своего сыночка, а вы отсиживаетесь в этом собачьем приюте, как нашкодивший кот под диваном. Это бесчеловечная жестокость! Подумайте о своей матери, дайте знать, что вы живы. Неужели вам ее не жалко?

У Рудольфа Сергеевича был такой вид, словно он сейчас развернется и уйдет. Но он не ушел. Тщательно подбирая слова, он тихо проговорил:

— Мне очень жаль мою мать, прямо до слез жаль. Все ее дети — откровенные неудачники, как сейчас выражается молодежь, полные лузеры.

— При чем тут это? — возразила я. — Лузеры — не лузеры… Матери любят детей не за успех и не за деньги, а просто потому, что они есть. И если уж на то пошло, то не такие уж вы все лузеры. Ваш брат Альберт Михайлович так вообще умница — бизнесмен, энергичный человек, у него столько идей…

— Точно, — кивнул собеседник, — идей у Альбертика много, вот только все они провальные. Каждый раз после очередного банкротства мать оплачивает его долги. Еву она тоже всю жизнь на своем горбу тащила. Сначала одну Еву, потом еще и Сергей на бабушкину шею уселся. Ну, а про меня и говорить нечего: я полное говно!

Я аж поперхнулась.

— Зачем же так сурово…

— Да потому что это правда! — рявкнул старик. — Матери лучше считать, что я умер, чем узнать, во что я превратился! Она носилась со мной, как с писаной торбой: «Рудик у нас гений, у него тонкая ранимая душа, его надо оберегать от житейских проблем…» Знали бы вы, сколько сил и денег она в меня вложила! А я принес ей одни разочарования.

Я в сомнении смотрела на неопрятного старика.

— Вы действительно гений?

Рудольф Сергеевич вздохнул:

— Я вундеркинд.

О, вундеркинды — это отдельная песня! Вернее, даже не вундеркинды, потому что на самом деле гениальных детей не так уж много, а их больные на голову родители, которые всеми силами стараются сделать из обыкновенного ребенка гения. Как правило, это мамаши, втайне недовольные тем, как сложилась их собственная жизнь. И вот вместо того, чтобы менять что-то в себе, они отыгрываются на отпрыске, навязывая ему свои нереализованные амбиции.

Размахивая флагом «Ребенка надо развивать!», мамаша прямо с пеленок начинает таскать чадо на всевозможные кружки, секции и индивидуальные занятия — ищет талант. Бедный ребенок элементарно не высыпается, не говоря уже о том, что не наигрывается, а ведь именно в игре, как доказали советские детские психологи, происходит развитие и социальная адаптация.

Не дай бог малышу обнаружить какие-то маломальские способности, мамаша тут же вцепляется в него мертвой хваткой и начинает долбить в одну точку, как шахтер. Все остальные дела остаются побоку, ребенок целыми днями занимается только рисованием (шахматами, музыкой, фигурным катанием… — нужное подчеркнуть). Чтобы угодить мамочке, дитя выворачивается наизнанку и, возможно, достигает определенных успехов. Мамаша окончательно впадает в раж, она уже видит картины своего ребенка выставленными в Лувре и Эрмитаже, никак не меньше. Одна моя знакомая умудрилась разглядеть в пятилетнем сыне будущего Нобелевского лауреата по химии!

— Почему именно по химии? — изумилась я, когда услышала такое пророчество. — Твой Коленька даже таблицу Менделеева еще не знает.

— Потому что за химией будущее, через десять лет абсолютно всё будут производить из нефти, — отозвалась она и важно добавила: — И вообще, только мать может знать, на что способен ее ребенок.

По мне, так ее Коля был способен только ковырять в носу и складывать из бумаги самолетики. Однако мать купила ему десять наборов «Юный химик» и заставила делать опыты, в результате чего у сына развилась аллергия практически на все химические препараты. Но сумасшедшую мамашку это не остановило, она разыскала единственную в Москве школу с углубленным изучением химии прямо с первого класса и добилась, чтобы ребенка зачислили туда в шесть лет.

— Школу я закончил в пятнадцать лет, — тем временем рассказывал Рудольф Сергеевич, — программу Университета прошел за четыре года, в девятнадцать я уже был аспирантом.

— Какого факультета? — полюбопытствовала я.

— Высшей математики и кибернетики.

Я восхищенно присвистнула. В ответ собеседник грустно улыбнулся.

— Мне прочили блестящее будущее. Мать не могла нарадоваться, она верила, что я стану самым молодым доктором наук в истории университета. Я бы им и стал, если бы не попал в психиатрическую больницу имени Кащенко перед самой защитой докторской диссертации. Заведующий кафедрой начал вставлять мне палки в колеса, придрался к формальному пустяку и не допустил к защите. Это был конец света! Мне тогда и в голову не могло прийти, что он элементарно вымогает взятку. Я ведь совсем не разбирался в жизни, в людях, в отношениях! Вокруг меня плелись интриги, а я, наивный дурачок, ничего не замечал и ни в чем не участвовал. За что и поплатился нервным срывом.

Я кивнула: всё как по учебнику. Вундеркинды часто оказываются не готовы к реальной жизни, первая же трудность выбивает их из колеи. Как же, они привыкли быть первыми, привыкли к всеобщему восхищению и обожанию, а когда надо поработать зубами и локтями, смириться со вторым местом или проглотить поражение, вот тут юные гении ломаются. Они, как тепличные растения, не переносят сурового обращения, у них нет навыков борьбы за существование и опыта взаимодействия с неприятными людьми.

Вообще у вундеркиндов самое слабое место — это общение. В детстве они редко играют со сверстниками, поскольку всё свободное время развивают талант. В школе они учатся по ускоренной программе, перескакивают через класс и не успевают завести друзей. Поступив в пятнадцать лет в институт, они оказываются в компании двадцатилеток, которые смотрят на них, как на диковинных заморских зверушек, и уж конечно не приглашают на студенческие попойки.

У гениев нет друзей, первой влюбленности и всего остального, что так важно для любого человека. Часто подростковый кризис догоняет их к тридцати годам, он плавно перетекает в кризис среднего возраста, и бывших вундеркиндов накрывает лавиной эмоциональных переживаний. Многие впадают в глубочайшую депрессию, уходят из социума, спиваются…

— Когда я вышел из психушки, мое место на кафедре уже заняли, — вспоминал Рудольф Сергеевич. — Формально закон был на моей стороне, я мог бы обратиться в суд и добиться восстановления на работе, но я предпочел гордо уйти. Устроился кочегаром в котельную, тогда это было даже модно, многие диссиденты так делали. Вот только диссиденты писали стихи или рисовали картины, а я полностью забросил науку. Нет, сначала я еще ходил в Ленинку, читал научные журналы, но вскоре мне стало скучно. Я обрел смысл в простых вещах: еде, выпивке, дружеских посиделках. Сам не заметил, как моя котельная превратилась в притон для местных «синяков». С работы меня погнали, я целыми днями квасил на кухне с друзьями-алкоголиками, квартиру разменял на комнату, потом и комнату продал, куда дел деньги — не помню, наверное, пропил… Выяснилось, что жить на улице не так страшно, как это кажется на первый взгляд. Ко всему привыкаешь — к нищете, голоду, презрению окружающих. Только к холоду я привыкнуть так и не смог, но спасало метро, там всегда тепло. А вот тюрьма — это действительно страшно, меня посадили за грабеж, сказали, что я украл сумку у женщины, но я этого не помню. Может, и не крал, просто ментам надо было найти крайнего и закрыть дело…