Гунар Цирулис - "Магнолия" в весеннюю метель Страница 31

— Товарищ Кундзиньш, это беспокоит капитан Находко… Вы не помните, о чем писал вам Григорий Ильич Березинер? Может быть, сообщал, когда собирается вернуться с рыбалки?

— Мне? — непритворно изумился Кундзиньш. — Да мы даже и не знакомы как следует. В первый день он подошел к нашему столику и представился, но с тех пор мы разве что здоровались… Нет, милый друг, вы что-то перепутали. А где вы сейчас вообще — все еще между небом и землей?

— В приежциемской конторе связи!

Кундзиньш не понял сарказма и бодрым голосом, плохо сочетавшимся с его последующими словами, попрощался:

— Ну и слава богу! Потому что я хотел уже запереть балкон и идти спать.

Находко задумчиво смотрел на найденную записку, сохнувшую сейчас на пластмассовом абажуре лампы и испускавшую струйки пара. Штрихи все более приобретали фиолетовую окраску, но не желали складываться в буквы. Хотя капитан и не был уверен, что это почерк Березинера, интуиция подсказывала, что писал записку обитатель 1105-й комнаты. Какую информацию хотел он сообщить Кундзиньшу, почему не воспользовался телефоном или не передал письмо в руки адресату — дать ответ на это мог только сам профессор. Находко набрал номер Березинера, затем позвонил администратору и получил ответ, что рыболовы еще не возвращались. После мгновенного колебания он попросил разыскать Приедитиса и сказать, чтобы тот поднялся в свою комнату: продолжать ночной эксперимент у Находко не оставалось ни малейшего желания.

Когда в четыре часа с минутами раздались прерывистые сигналы электронного будильника, Григорий Березинер проклял свой характер, упрямо не желавший согласиться с тем, что в его возрасте рыбалка ранним утром вовсе не является удовольствием, а, скорее, нарушает привычный режим. Теперь до самого обеда не избавиться от головной боли… Если верить тому, что бессонница является первым признаком возраста, то профессор был еще весьма молод, потому что мог с удовольствием проспать двенадцать часов, не раскрывая глаз. Но начальник районной милиции уверял, что судак клюет только в предрассветные сумерки, и он, как последний дурак, не решился отказаться.

После холодного душа, который Березинер ненавидел хуже зубной боли, но считал единственным способом сохранить необходимую форму, на сердце немного полегчало, и когда десять минут спустя он влезал в зеленый «газик» райотдела внутренних дел, уже трудно было сказать, кто из двух седоков профессор, а кто — его бывший студент. Даже не выспавшись, он выглядел моложе своих шестидесяти семи лет — стройный, с узкой головой, коротко подстриженными седыми волосами, с пристальным взглядом за стеклами очков в белой металлической оправе. Худое лицо выдавало в нем кабинетного работника. Березинер принадлежал, безусловно, к тем людям, которые, не повышая голоса, всегда могут настоять на своем. Начальник райотдела милиции Ральф Клиншкалнс был, напротив, тучным и рано облысевшим сорокалетним человеком с одышкой, плоскостопием, потливостью в подмышках и прочими трафаретными приметами комического персонажа. Он тоже не был присяжным рыболовом, озеро с его особенностями знал только по рассказам сослуживцев, но чего только человек не сделает ради некогда обожаемого преподавателя, обладавшего связями даже на самых высоких уровнях министерства!

На озере они оказались не первыми. В комнате отдыха базы уже шевелились приехавшие еще с вечера спиннингисты: делились опытом, хвастались импортными катушками и самодельными блеснами. Когда выяснилось, что среди ночевавших есть и несколько женщин, настроение Березинера значительно улучшилось: как знать, может быть, и был свой смысл в раннем вставании… После утреннего кофе профессор окончательно примирился с судьбой. Успеется еще чувствовать себя дедушкой и ограничивать круг своих интересов проблемами кафедры — пока ранним утром кофе доставляет удовольствие и прекрасный пол волнует, ничто еще не потеряно. И правильно, что он вырвался из своей повседневности, забрался в этот уголок Латвии и сейчас готов с удочкой в руках тряхнуть стариной.

Березинер потребовал отдельную лодку. Не потому, чтобы ему очень уж хотелось грести, но казалось неудобным ехать в качестве слабосильного пассажира. К тому же общество Клиншкалнса не сулило ничего доброго — рассказы провинциальных криминалистов отличаются от рыбацких баек унылым однообразием. Зато в одиночестве профессор никогда не скучал. Догребет до ближайшего заливчика, поспит до восхода солнца, в худшем случае раз-другой забросит удочку и будет не спеша размышлять о чем захочет — и все будет хорошо.

Утро пришло незаметно — прохлада понемногу отступила, темнота шаг за шагом сдавала позиции, разными красками заиграл берег. Песни проснувшихся птиц обещали, что день будет солнечным. Эту примету Березинер усвоил, прочитав какую-то книжку для детей, и ею его познания о природе исчерпывались. Он признавал ее красоту, но если бы потребовалось опирать ее, то у него получилось бы нечто, очень похожее на протокол осмотра места происшествия.

Загнав нос лодки в камыши, он поднялся на ноги и, коротко размахнувшись, забросил удочку. Блесна упала совсем недалеко и с легким всплеском ушла под воду. Надо было вытягивать, пока она не зацепилась за что-нибудь в глубине, но и это Березинер сделал только для очистки совести. Покрутил катушку, вытер крючок, снимая с него водоросли, и забросил еще раз. Затем вновь уселся и закурил толстую гаванскую сигару — предпоследнюю из красивой коробки, преподнесенной ему дипломантами на выпускном вечере.

Да, этой зимой у него была очень приятная группа заочников — и не только потому, что общение с этими студентами пробуждало приятные воспоминания о работе в прокуратуре Латвийской ССР. Это не было сентиментальной ностальгией — то, что побудило его принять участие в совместном отдыхе, как не было и желанием еще раз «перед смертью» увидеть места, в которых прошли «лучшие годы жизни». Нет, в памяти профессора люди эти остались каждый в отдельности и все вместе, он восхищался их дружбой и взаимопомощью, всегда преодолевавшей препятствия, возникавшие из-за несходства характеров. Объяснить их сплоченность лишь наличием у всех общей цели было бы слишком примитивно. Наверное, доброжелательную атмосферу порождало что-то другое — корни, это трудно определимое понятие, заставляющее рижан, случайно встретившихся в Москве, на улице Горького, целые вечера проводить вместе в гостиничном номере, или москвичей, случайно оказавшихся вместе в другом городе, не расставаться ни на одной экскурсии. Но и это не совсем точно — в таком случае в «Магнолии» их связь распалась бы… Наверное, ответ следовало искать в его личных симпатиях к каждому из этого латвийского секстета.

Относительно Гунты все было ясно; красивые девушки Березинеру всегда нравились, и чем они бывали молчаливее, тем лучше. Конечно, Гунта была девицей достаточно сложной. За красивым личиком и невыразительным взглядом голубых глаз скрывалось вполне сформировавшееся себялюбие, сводившее любое явление и решение к одной формуле: «А мне это выгодно?» В Минске ей было выгодно дружить со всеми, в «Магнолии» она сконцентрировала усилия на Войткусе, но старалась и не испортить отношений с возможными будущими сослуживцами и начальниками. К сожалению, все женщины такого типа обычно усаживаются между двух стульев, и оставалось только надеяться, что Гунту такая судьба не постигнет.

Судя по всем признакам, Войткус все-таки сорвется с крючка. Именно ему Березинер предлагал аспирантуру — профессору импонировала настойчивость и стремление докопаться до корней каждого явления.

Но ближе всего сердцу профессора был являвшийся душой небольшого общества Имант Приедитис, разносторонее одаренный игрок, который, если требовали обстоятельства, был способен без малого на все: и вступить в философскую дискуссию, и широко гульнуть, и терпеливо ожидать в засаде появления преступника, и за компанию принять участие в туристическом переходе третьей категории трудности.

Рядом с ним Язеп Мурьян выглядел бледной тенью, его действия были лишены примет индивидуальности. Какое-то время, несомненно, можно щеголять в чужих перьях, плавать под чужим флагом, но ничего значительного таким путем не добьешься. Тогда уж легче найти общий язык с Владимиром Зайцисом, не претендующим на роль светила. Он — рядовой в лучшем смысле слова, без таких не обходится ни, одна армия; человек, на которого — зная предел его возможностей — можно смело положиться. Как и на крестьянское трудолюбие Леонида Находко и на его любовь к порядку. Никакого полета воображения, ни малейшего азарта, но зато систематический поиск по давно проверенной методике.

Мимо проскользнула лодка Клиншкалнса, Обшитые кожей уключины едва слышно поскрипывали, но в утреннем безмолвии и они прозвучали как сигнал тревоги. И действительно, белесый диск солнца уже показался из-за деревьев, а профессор все еще бездельничал и на два поднятых пальца начальника милиции не смог ответить ничем. Так недолго и совсем упустить лучшее время клева!