Анна Ольховская - Ухожу в монастырь! Страница 33

– Нет, тетя Саша, – Никуська смешно сморщила носик, – я не ошибаюсь. Там, в лесу, вокруг Кая никого нет. Они все под землей, за исключением строителей крепости да охраны на входе в пещеру.

– Но я слышу шаги трех человек! Один – немного впереди и двое – за его спиной!

– Слышите?! – вконец офонарел Сергей. – За три километра?! Когда лепит снег, приглушающий звуки?!! Бред какой-то! Люди, вы кто вообще? Вы хоть люди?

– Люди, люди, – дернул щекой Винс. – Но над одними людьми иногда проводят опыты другие люди, причем не спрашивая желания подопытных. Александре в свое время не повезло попасть к таким. И я, к сожалению, был причастен к этому.

– В смысле?

– Погодите вы! – зашипел Славка. – Не мешайте маме слушать!

Мы дружно заткнулись и напряженно уставились на Сашу.

Теперь и нам было слышно, как шуршит снег, закручиваясь в маленькие вихри. Как угрюмо стонет лес, поскрипывая стволами деревьев. Как шумно сопим мы все.

Но ничего больше мы не слышали.

Через минуту Саша открыла глаза и устало произнесла:

– За ним все-таки идут. Двое. Снег заглушает, но и помогает – скрипит по ногами.

– Тетя Саша! – В голосе моей дочери зазвенели слезы. – Ну нет там никого! Я вижу всех: и Кая, и Михаэля, и старика, и даже псов, не говоря уже о подземных жителях. А возле Кая никого не вижу! Но, самое главное, Кай их тоже не видит! А он, как и я, может это делать!

– Сейчас, когда вы перестали мне мешать своими разговорами, – глухо проговорила Саша, – я смогла расслышать не только скрип снега под ногами, но и их перешептывания. Во-первых, они почему-то говорят на немецком языке, а во-вторых… – Она судорожно вздохнула и закашлялась.

– Что… что во-вторых? – Вика до белых костяшек вцепилась в руку матери.

– Во-вторых, на них надеты специальные, блокирующие чужое ментальное проникновение шлемы. Причем эти шлемы не только защищают их от внешнего воздействия, но и не выпускают наружу собственные мозговые волны. Поэтому ни ты, ни Кай их не слышите, хорошая моя.

– Да что ж за фигня такая! – заорал Сергей. – У меня сейчас мозг взорвется! Какие шлемы, откуда? Это что, кто-то не только принял все эти телепатические штучки-дрючки как нормальный порядок вещей, но и о защите успел побеспокоиться? И вообще, откуда здесь, на Урале, немцы?!!

– Ты не о том сейчас, – поморщился Винсент. – Ника, срочно свяжись с Каем и передай ему эту информацию. Пусть меняет маршрут и движется к нам, иначе он выведет преследователей на мальчика. А когда мы разберемся с этой парочкой шлемоголовых, все вместе двинем за малышом.

– Да, Никочка, поскорее! – это Вика.

Ника кивнула, закрыла глаза и сосредоточилась. Мы все снова замерли, затаив дыхание. Секунды ртутными тягучими каплями потекли одна за другой, медленно собираясь в лужицу.

Ника прикусила губу, затем по лицу скользнула волна удивления, вот она напряженно свела брови – мы вообще перестали дышать, чувствуя, что происходит что-то неладное.

И вдруг… лицо моей девочки исказилось, словно от страшной боли, она жалобно вскрикнула и сломанной куклой упала на снег.

Глава 33

Заснеженное пространство вокруг свернулось в пульсирующий страхом кокон, я ничего не видела и не слышала, сознание отключило внешние раздражители, сосредоточившись только на невозможной, неправильной картине – каком-то неживом, синевато-бледном личике моей дочери.

Из горла вырвался лишь хрип – кричать я не могла.

В следующее мгновение я уже стояла на коленях перед своим ребенком, подсознательно отметив странное поведение тела – оно словно замерзло, двигаясь замедленно и неуклюже.

Но собственная неловкость стояла на стотысячном месте в списке моих сиюминутных жизненных приоритетов. Я ватными, непослушными руками приподняла дочку и прижала к груди, сипло клекоча:

– Ника, родная моя, что с тобой? Ну не молчи, бусинка, не молчи! Господи, ну что же это?!!

Голова девочки неудобно запрокинулась, глазные впадины стали еще глубже, вокруг рта проступила синева…

Нет, нет, нет!!!

Так, прекрати истерить. Глубоко вдохни, теперь выдохни – надо угомонить грохочущее в висках сердце и остановить тремор рук. Иначе ты не сможешь понять, жива твоя дочь или…

Никаких «или»!

Я послушно вдохнула, прополоскала кислородом легкие и кровь, вернула сердце из височной зоны на отведенное ему место и, расстегнув курточку Ники, прижала хрупкую грудку к своему уху.

И все сильнее сдавливающее душу отчаяние с треском лопнуло, не выдержав тихого «тук-тук-тук»…

– Господи, ребеныш мой золотой, как же ты меня напугала! – улыбнулась я сквозь слезы, перехватив тельце дочери поудобнее. – Ничего, сейчас все будет хорошо, я рядом, я тебя очень-очень люблю. Отдохни, лапыш, похоже, связь с Каем далась тебе нелегко.

Да что ж такое-то! Язык ворочался с огромным трудом, а дикция была как у самого запущенного пациента логопеда.

Но фиг с ней, с дикцией. Зато я снова ощущала, как моя энергия обволакивает Нику, вливаясь в нее неудержимым потоком.

Вот ушла синева вокруг рта, слегка порозовели щеки, затрепетали ресницы.

И, наконец, распахнулись родные глаза, необычные, двухцветные, серые с карим:

– Мама…

– Я, солнышко, я, кто же еще! Ну и напугала ты нас!

Только сейчас до меня дошло, что все это время я одна с Никой. Рядом не было никого – ни Лешки, ни Саши, ни Виктории, не говоря уже о бравом спецназе. Никто из них не кинулся к упавшему ребенку, словно всем было абсолютно безразлично: что с девочкой, как она?

Но я подумаю об этом позже, сейчас главное – Никуська.

В глазах которой безмятежная детская радость от близости мамы сменилась… страхом?!

Моя девочка-индиго давно уже перестала бояться всерьез. Нет, она пугалась, когда на голову падал паук или неожиданно выбегала с лаем собака – да мало ли неприятных неожиданностей. Но всерьез, до полного отчаяния, Ника вот уже несколько лет не боялась. С тех пор, как там, на Амазонке, с помощью остальных индиго научилась управлять своей силой, делавшей ее неуязвимой.

Но сейчас в глазах моего ребенка плескался самый настоящий, неподдельный страх. И отчаяние. И… беспомощность.

– Что случилось, маленькая моя? – Надеюсь, дочка меня поняла, хотя ощущение замерзшего – как после анестезии – языка не проходило, и разговаривала я по-прежнему с трудом.

– Это они… – еле слышно прошептала Ника. – Они все-таки решились. А мы думали, они не рискнут, их ведь мало…

– Да кто они-то? Что случилось?

– Новые. Они нашли меня. Они ударили.

– Новые? Какие еще новые? Погоди… ты имеешь в виду…

– Да. Они стали старше. Помнишь, племена хотели убить их, пока они были маленькими, но Сильные не позволили – пожалели. Тем более Новые так плакали! А теперь они… они…

Ника всхлипнула, губы ее задрожали, но мой мужественный ребеныш держался, она просто еще сильнее прижалась ко мне, словно пыталась спрятаться в потоке моей любви.

Новые… Так вот в чем дело! Но как? Зачем? Почему?

Индиго амазонских племен, изуродованных экспериментами доктора Менгеле, получились, если можно так выразиться, естественным путем. Любознательный нацист поначалу не ставил целью вывести ментальных мутантов, сосредоточившись на физических изменениях тела. Но его эксперименты воздействовали, как оказалось, и на сознание подопытных, вернее, на их разум, пробуждая спящие до сих пор возможности человеческого мозга. И в последних поколениях начали рождаться дети с необычными способностями, которые тщательно скрывали от Богов – Менгеле и его подручных. Этих детей и назвали Сильными, и именно с ними три года общалась Ника, развивая свою силу. И именно они помогали ей преодолевать немыслимые расстояния, как в случае с Каем, а перед этим – с отцом.

Но за несколько лет до гибели Менгеле как раз заинтересовался возможностью создания сверхчеловека, вернее, послушного биоробота в нужной физической оболочке и с уникальными способностями – своеобразное супероружие.

Причем для своих экспериментов он выбирал совсем юных девочек из Сильных, из тех, кому не удалось спрятать свои способности. Подручные Менгеле являлись в определенное время и уводили девочек в лабораторию, откуда потом возвращались не все. А те, кто возвращался, свои способности полностью утрачивали, и не только способности – интерес к жизни в целом. Это были ходячие инкубаторы для вынашивания детей.

Рождавшихся в первое время либо мертвыми, либо такими хилыми, что не проживали и месяца.

Но постепенно Менгеле совершенствовал методику, и дети стали появляться на свет более жизнеспособными. Но все равно – слабыми и болезненными. А еще – какими-то безэмоциональными. Биороботами, как и хотел Менгеле.

Их не изымали от матерей, оставляя жить в племенах, – нацист не желал возиться с малышами, обустраивая для них детский сад. Этих детей просто на пару часов ежедневно увозили в лабораторию, а что там с ними происходило, никто не знал. Сами же дети ничего не рассказывали. Они вообще мало общались с соплеменниками, только в случае крайней необходимости. Они не играли, не резвились, как остальные детишки, они либо сидели в своих хижинах, либо собирались вместе и куда-то уходили.