Галина Куликова - Рукопашная с купидоном Страница 33

Зал уже гудел, люди рассаживались по своим местам, шелестели программками, высказывали всевозможнейшие предположения относительно постановки. Были тут и журналисты, прикормленные главрежем, они обещали дать коротенькие рецензии в своих изданиях, и Герман заранее трепетал — понравится ли им?

Когда он в очередной раз прошел мимо гримерок туда и обратно, дверь служебного входа внезапно распахнулась, и в помещение вошли двое мужчин с усталыми лицами. На них были белые халаты, перчатки и маски, приспущенные к подбородку. Герман понял, что это врачи, и как-то сразу перепугался. Появление медиков не сулило ничего хорошего. Может быть, заболела прима? Или у режиссера прихватило от волнения сердчишко? Однако лекари не бежали целенаправленно в какую-то комнату, а медленно двигались прямо на Германа.

— Где дирекция? — спросил высокий и мощный врач, в руках у которого была сумка защитного цвета.

— Вон там, а что случилось? — разнервничался Схлынь. — Сегодня идет моя пьеса…

Высокий врач подошел к нему поближе и сказал:

— Моя фамилия Смирнов.

— Схлынь, — ответил тот.

— Что значит — схлынь? — обиделся врач. — Посылаешь меня, да?

— Ну что вы?! — испугался драматург. — Схлынь — это моя фамилия. Я только хочу узнать, что случилось.

— ЧП случилось, дорогой Схлынь, — вздохнув, ответил доктор. — Строители меняли трубы особой важности, одна лопнула, и в воздух попали ядовитые испарения. Вы тут уже все надышались, так что.., ничего хорошего.

— Надышались? — ахнул Герман. — Но я ничего не чувствую!

— Никто ничего не чувствует, — подал голос второй врач, очень красивый молодой человек с красными от усталости глазами и щетиной на лице. — А потом вдруг — раз, и отек легких. Летальный исход.

— А что же делать?!

— Во-первых, немедленно покинуть помещение. Мы возьмем пробы и проведем детоксикацию. Надеюсь, ясно?

— Но моя пьеса! Сегодня премьера! Приехали журналисты…

— Да, о вас, безусловно, напишут все газеты. «Смерть после спектакля. Всех актеров и зрителей увезли в морг. Драматург скончался в страшных мучениях».

— Боже мой! — схватился за голову Герман и, высунув язык, быстро подышал. — Мне кажется, я ощущаю какой-то сладковатый привкус!

— Немедленно на выход! — приказал доктор не допускающим возражений тоном. — Внизу стоит автобус, забирайтесь в него и ждите остальных. Попросите водителя открыть окна, дышите глубоко. На счет: раз-два-три делайте вдох, на четыре-пять-шесть — выдох. Все ясно? Действуйте.

Герман, словно выпущенный из неволи ослабевший заяц, выкатился на улицу и, петляя, побежал к автобусу. Возле автобуса стояли какие-то люди со смуглыми лицами и с любопытством наблюдали за ним. Красивая медсестра со светлыми волосами и неземными ножками помогла ему вскарабкаться в салон и, усадив неподалеку от водителя, ласково спросила:

— Затруднения дыхания не чувствуете? Слизи нет? Кажется, вам повезло.

Герман начал громко дышать, считая вслух, чтобы вдох случайно не получился короче выдоха. Через несколько минут из служебного входа, словно тараканы из продезинфицированного подвала, побежали артисты и технический персонал. Часть из них уже успела загримироваться и надеть костюмы и парики. Прохожие останавливались и глазели на странную пеструю толпу, качали головами, но ни один не попытался узнать, что случилось. Русский народ воспитан в здоровом пофигистском духе: раз бегут — значит, так надо.

Возле театра действительно все перекопали, что, собственно, и натолкнуло членов группы "У" на блестящую мысль. Двое рабочих, которые только что вылезли из люка и что-то бурно обсуждали, пиная ногами шланги и провода, тянущиеся, на посторонний взгляд, неизвестно откуда и неизвестно куда, стояли как раз на пути эвакуируемых.

— Ах вы, гады криворукие! — воскликнула массивная костюмерша Тася, пробегая мимо них с подобранными юбками. — Глаза б мои вас не видели!

Поскольку ее слова были обращены, несомненно, к ним, рабочие онемели от такой наглости.

— Эй, тетка, полегче на поворотах, — неуверенно сказал бригадир.

Трусивший следом за Тасей старый драматический артист, волею судьбы заброшенный в театр «Галлюцинация», возмущенно воскликнул:

— Да вас под суд надо отдать, сволочи!

Рабочие оторопело переглянулись.

— На людей-то вам наплевать! — поддержал коллег несущийся вприпрыжку осветитель. — Раскопают, раскопают и роются. У, подонки!

Подонки проводили глазами последнего влезающего в автобус сотрудника театра, потом снова посмотрели друг на друга.

— Чего это они, а? — изумленно спросил рабочий у бригадира.

Тот только руками развел:

— Интеллигенция…

Когда поток беженцев иссяк, Медведь всунулся в кабину и сказал шоферу:

— Покатаешь их два часа по вольному ветру, привезешь обратно и выгрузишь. И тогда можешь быть свободен.

Тот молча кивнул и с трудом проглотил комок, застрявший в горле.

— Но смотри! — прикрикнул Медведь. — Нарушишь слово — я твой драндулет из-под земли достану!

Шофер снова кивнул и повернул ключ в замке зажигания.

Корнеев возвратился к двери служебного входа, открыл ее и, сделав широкий жест рукой, пригласил индусов:

— Прошу вас! Путь свободен.

Услышав гул голосов в зале, Бондопаддхай страшно возбудился и потребовал зеркало. Медведь распахнул для него одну из гримерок и напутствовал:

— Красота — это страшная сила. Так что лови момент. Верно, доктор Корнеев?

Доктор Корнеев, уже успевший погрузиться в общение со своим мобильным телефоном, рассеянно сказал:

— Да-да.. Момент силы равен произведению силы на ее плечо.

— Боже мой, — разнервничалась Лайма. — Я так волнуюсь! Вдруг у нас ничего не получится и пророка закидают тухлыми помидорами?

— Не закидают, — заверил ее Медведь. — Публика приличная. Сегодня премьера, в зале полно журналюг.

— Премьера?! — ахнула она. — Какой ужас! Значит, здесь присутствует драматург?

— Его нет, он поехал с артистами. Так что нам никто не сможет помешать. Интересно, долго ли наш индусский друг рассчитывает развлекать народ?

Лайма широким шагом прошла по коридору к сцене, свернула за угол, сделала два робких шага и чуть-чуть отодвинула занавес. И испугалась. Зал оказался не таким уж маленьким, как ей представлялось, лица людей, пришедших на спектакль, предвкушали праздник. Зрители переговаривались, обмахивались программками, зачитывали вслух фамилии исполнителей главных ролей, разглядывали светильники на стенах, сверлили глазами занавес.

Лайма попятилась и бросилась обратно к Медведю. Схватила его за локоть и горячо заговорила:

— Думаю, выход нашего пророка надо как-то обставить. Зрители не будут сидеть и пялиться на него больше пятнадцати минут. Или даже десяти. Я бы не стала.

— Ну…

— На сцене должно происходить какое-то действие, Иван, понимаешь?

— Какое действие? — переспросил Медведь.

Он вообще не вникал в слова, а просто глазел на нее. Лайма раскраснелась, один длинный локон выбился у нее из прически, губы пылали, словно она бегала за занавес целоваться. И еще от нее пахло чем-то приятным, ванилью, может быть.

— Не знаю, какое действие! — Она нетерпеливо разрубила воздух ладонью. — Нам придется выйти на сцену и привлекать к себе внимание.

— Как?

— Я прошу тебя придумать — как! Это нужно сделать любыми средствами. Хоть стриптиз показать!

— Стриптиз? Оригинально.

— Лучше мужской. Пусть Корнеев разденется, тогда все женщины в зале останутся до самого конца.

— А почему Корнеев?

— Потому что он очень красивый, ты не заметил?

Корнеев прислонился к стене и продолжал колдовать над телефоном. Медведь обернулся и обозрел его с ног до головы, словно портной, которого попросили пошить костюм и он прикидывает, что за фигура у клиента.

— Красивый, — задумчиво повторил он.

— А ты мужественный, — немедленно добавила Лайма, чтобы он, не дай бог, не обиделся. — Ты тоже можешь показать стриптиз.

— Нет, пусть лучше Жека, — решил Медведь. — Я могу показать пантомиму. Хотя…

— Отлично! — обрадовалась Лайма. — Только бы пророк не оборачивался слишком часто. Мы поставим его на самый край сцены, пусть говорит. Но позади должно все время что-то происходить.

В этот момент Бондопаддхай появился из гримерки. С ходу нельзя было понять, как он наводил красоту, кроме того, что сдобрил губы блеском.

— Я готов, пойдемте, — приказал он Лайме и ткнул рукой в сторону коридорчика, ведущего к сцене. — Вы выходите первая.

— Объявлять?

— Переводить! Вы же будете переводить? Или в вашей стране все люди говорят по-английски так хорошо, что поймут божественные откровения?

— Еще и это, — пробормотала Лайма и повернулась к Медведю:

— Ничего не поделаешь. Я пойду переводить. А вам с Корнеевым придется проявить инициативу.