Дарья Донцова - Букет прекрасных дам Страница 34

– Он все знает про Раю, – выпалила Зоя, – пришел денег за молчание требовать, много. У тебя сколько гробовых есть? Давай дадим ему, может, хватит попервости.

Бабушка попыталась встать, уронила с колен книгу и испуганно воскликнула:

– Господи, спаси, отведи беду!

– Поздно плакать-то, – выдохнула Зоя и, упав на стул, заголосила: – Сколько лет ждала, от каждого звука вздрагивала, знала, что кто-нибудь прознает и плохо будет. Ждала, ждала и дождалась.

Я опустился на колено, поднял книгу, положил ее на стол и тихо сказал:

– Вам не следует меня бояться, просто расскажите, как все получилось, поверьте, никаких денег не надо, я сам заплачу вам за информацию.

Глава 20

У кого-то из писателей-сатириков, то ли Аверченко, то ли Зощенко, есть рассказ о женщине, которая изменила мужу. Прелюбодейке постоянно казалось, что всем окружающим известно про грех. Стоило кому-нибудь, допустим, в трамвае наступить ей на ногу, дама мигом холодела. Знает, ей-богу, знает, иначе бы не наступил. И так во всем. Кончилось дело тем, что к ней в квартиру позвонил старьевщик и спросил:

– Барахло на продажу есть?

В полном ужасе, доведенная до крайней точки, женщина кинулась перед ним на колени с воплем:

– Все бери, даром, только не рассказывай ничего мужу.

Мигом смекнувший что к чему мужик вывез из квартиры мебель, посуду, одежду.

Рассказ смешной и грустный одновременно. Мучения честного, боязливого человека, совершившего один раз в жизни непотребный поступок, описаны очень точно. Но мне все же казалось, что писатель слегка преувеличил, ну не может человек вести себя так по-идиотски. Теперь же, глядя на дергающуюся, покрытую красными пятнами Зою, понял: может. Более того, способен натворить совершенно невероятное количество глупостей.

Ну посудите сами. Я ни единым словом не обмолвился о том, что мне известны какие-то тайны, и уж, естественно, не просил денег за молчание. Зоя же от ужаса напридумывала бог знает чего, испугалась еще больше и сейчас готова вытряхнуть перед совершенно посторонним человеком тайники души. Так и произошло. Женщина раскрыла рот, и из него хлынула на меня лавина сведений, которые долгие восемнадцать лет хранились под спудом, тщательно спрятанные, но не забытые, потому что забыть такое невозможно. Но начала она свой рассказ издалека.

Жили-были в деревне Красномосковск две семьи, Яковлевы и Сугробовы. Это сейчас Красномосковск носит название города, а тогда был он селом, с крестьянским укладом жизни. Дома Яковлевых и Сугробовых стояли рядом. Костя Яковлев и Зоя Сугробова дружили с детства, вместе ходили в школу, вместе подались после восьмилетки в ПТУ. Костик пошел учиться на шофера, а Зоя на парикмахера. Хорошая профессия для женщины. Не на скотном дворе, с вилами, по пояс в навозе, не в поле с тяпкой, не на стройке с кирпичами, а в теплой комнате с горячей водой, возле ножниц и расчесок. Конечно, были в Красномосковске и более уважаемые люди, например, медсестра, учительница, бухгалтерша… Но чтобы стать кем-то из них, следовало долго учиться, а вот знания отчего-то не лезли Зое в голову. Ручки же у нее оказались хорошие, и скоро почти весь Красномосковск бегал к Сугробовой.

Шло время, Костик ушел в армию, Зоя честно ждала его. Потом он вернулся и сказал родителям, что хочет жениться, естественно, на Зое.

Большинство отцов и матерей обрадовались бы, что сын выбрал хорошую, работящую девушку, да еще знакомую с детства. Живя всю жизнь бок о бок, Яковлевы и Сугробовы могли бы стать хорошими друзьями, но… не стали. Более того, Валентина Сергеевна Яковлева даже не кланялась Анне Ивановне Сугробовой. Такое поведение объяснялось просто.

Родители Кости были обеспеченными людьми. Кулаки, называли их в Красномосковске. В сарае у Яковлевых стояло две коровы, визжали поросята, по двору носились куры. Валентина ездила на рынок торговать молоком, творогом, сметаной. Младшая дочь, сестра Кости, стояла в другом ряду с мясом, цыплятами, яйцами. Дом Яковлевых смотрелся среди остальных деревенских изб как лебедь среди жаб. Высокий, кирпичный, двухэтажный, под железной крышей. Ни отец, ни сын Яковлевы не пили, каждую копейку несли в дом. У них у первых появилась стенка, ковры, телевизор, а потом и вовсе купили автомобиль.

У Сугробовых все было с точностью до наоборот. Домишко самый плохонький, хозяин вечно пьяный, а несчастная Анна Ивановна горбатилась на колхозном поле, пытаясь поставить на ноги дочерей-погодков. Никакой скотины не держали и о телевизоре даже не мечтали.

«Лентяи» – так называли Яковлевы Сугробовых. «Кулаки жадные», – не оставались в долгу соседи.

Понятно теперь, почему желание старших детей создать семью было встречено в штыки с обеих сторон. И если Анна Ивановна поплакала и согласилась, то Валентина Сергеевна стояла насмерть.

– Пойми ты, – втолковывала она неразумному сыну, – Зойка голодранка, нищета беспросветная, да еще лентяйка, зачем нам такая невестка? Вон Ленка Кожина, сватайся к ней, дом полная чаша, все путем, а тут только женишься, мигом ее мать и сестры на шею сядут и ноги свесят.

– Я люблю Зою.

– Тьфу, – плевался отец, – какая там любовь-морковь. Хозяйство надо создавать, семью, а ты сопли разводишь, нет тебе нашего благословения.

Костя был послушным сыном, уважал родителей и никогда с ними не спорил, но в этой ситуации проявил твердость, даже жесткость. Поняв, что отец и мать добром не сдадутся, попросту собрал чемодан, да и перебрался к любимой.

Село загудело. Жизнь в деревне скучная, что такое сериалы, ток-шоу и всякие развлекательные программы, тогда не знали. Единственное удовольствие у баб сплетни. А тут такое дело. Сын Яковлевых, лучший жених в деревне, подался к нищим. Словом, языки замололи, и, когда в воскресенье днем Валентина Сергеевна явилась в сельпо за хлебом, длинная очередь из односельчан мигом примолкла. Яковлева спокойно встала в хвост. Минут пять все молчали, потом Катька Ракова ехидно спросила:

– Что это Костька твой удрал от маменьки?

– Глупости не пори, – сердито оборвала ее Валентина.

– Да ладно тебе, – заржала Катька, – все уж знают! Ну цирк!

– Дело-то молодое, – вздохнула Яковлева, – ну не дотерпели до свадьбы, бывает. Ты сама-то чай не девкой под фатой сидела, вот и наши поторопились.

– Да ну? – протянула противная Катька. – Они чего, расписываться станут?

– А как же, – ответила Валентина, – нельзя без штампа.

Так и сыграли свадьбу, гуляли три дня с ведрами самогона, зарезали свинью и извели кучу кур. Зоя пришла в дом к Косте и получила в придачу к любимому мужу свекра, свекровь и других вечно недовольных родственников. Потом случилось несчастье. Сестра Кости попала в райцентре под автобус, теперь парень стал единственным ребенком в семье. Мать, любившая дочь больше сына, возненавидела Зою с утроенной силой. На голову невестки постоянно сыпались упреки, иногда доходило до колотушек. Зоя мечтала уехать от старших Яковлевых, но Костя сказал твердо:

– Отца с матерью не брошу, я у них теперь один.

Вот так и жили, копили деньги, умножали богатство, складывали заработанное на сберкнижку. Через три года после свадьбы Валентина с тяжелым вздохом заявила Зое:

– Гнилая ты, видать, совсем, вон Ленка Кожина мужу своему второго родила, а ведь позже тебя расписались, а ты все пустая.

– Кому нажитое передавать, – зудел свекор, – дом, двор, машины. Детей рожайте.

Зоя уж совсем было отчаялась, как господь сжалился над ней. Рожать она отправилась в местную больницу. Красномосковск к тому времени еще не превратился в поселок городского типа, и в крохотной больничке было всего четыре палаты и два доктора, мастера на все руки, от стоматологии до гинекологии. Санитаркой, кстати, пристроилась Анна Ивановна.

В ночь с пятого на шестое ноября Зоя родила девочку, мертвую. Более того, Марья Алексеевна, принимавшая роды, сказала, что дети у Зои навряд ли получатся. Что-то она твердила про какие-то виды крови, про резус-фактор… Зоя точно не поняла, что к чему, смекнула лишь одно: теперь Валентина точно ее сживет со свету.

Не успела Зоя оплакать девочку, как в больницу внесли молодую женщину, тоже беременную, москвичку, звали ее Оля. Прямо на въезде в Красномосковск девушка попала в аварию. Шофер отделался легким испугом, а пассажирка оказалась на грани жизни и смерти. О том, чтобы довезти ее до столицы, не было и речи. Еле-еле доволокли до местной «клиники», потому что, кроме полученных травм и переломов, начались еще и роды. К утру Марья Алексеевна приняла двух хорошеньких, здоровеньких, крикливых двойняшек и потеряла их мать. Оля Родионова скончалась.

В сумочке у несчастной нашелся паспорт, да и шофер, отделавшийся только парой синяков, сообщил домашний адрес и телефон погибшей. Марья Алексеевна должна была известить родственников.

Оттягивая неприятный момент, врач перелистала паспорт и сказала Анне Ивановне: