Людмила Милевская - Мерзавец на выданье Страница 34

— Миша, ты чего?

Он тоже смутился, взгляд отвел:

— Да так, ничего.

И оба замолчали. Смеха как не бывало — повисла напряженная тишина. Валерию разбирало любопытство, но задавать вопросы она не решилась. Зато решился он.

— Можно спросить?

Голоса его она не узнала. Впрочем, не узнала и своего:

— Можно.

Он нервно сглотнул, слишком громко, так громко, что услышала даже она.

— Лера, скажи мне, только правду… Скажешь?

— Скажу.

Оба понимали, что между ними сейчас происходит нечто такое, что оставит след во всей дальнейшей жизни. И оба сомневались: какой след? Хороший? Плохой?

Он начал говорить, но не смог — голос срывался. Михаил прокашлялся и, видимо, страшно злясь на себя, сказал уверенно и жестко. Слишком уверенно и жестко. Эта уверенность смотрелась фальшивой.

— Лера, почему Лиза решила, что ты обязательно должна в меня влюбиться? — спросил Михаил, пугаясь своего вопроса.

Глава 26

Чего она хотела? Она и сама не знала какого ждала вопроса. Валерия приготовилась бог знает к чему и теперь растерялась, покраснела и разочарованно молчала. Михаил сконфужено пробормотал:

— Если не хочешь, не говори.

Валерия, преодолевая смущение, фальшиво улыбнулась и еле слышно проронила:

— Да нет, скажу.

И замолчала опять. Он терпеливо ждал. Когда молчание стало мучительно (и для него и для нее) Валерия вздохнула и, делая длинные паузы между словами, нехотя начала свой рассказ.

— Это старая история, — отвернувшись, куда-то в сторону сказала она. — Еще старше, чем с чесноком и бабкой. Во всем виноваты мои родители.

Михаил оторопел:

— При чем здесь твои родители?

— Ну да, они постоянно скандалили. Мать все время старалась настоять на своем. Отец сопротивлялся. Порой это было страшно и анекдотично порой. Отец был лучше и добрей, а потому всегда проигрывал. Понимаешь, Миша, — Валерия взглянула с надеждой, словно искала защиты, — отец постоянно проигрывал. Совсем как я. А знаешь почему?

— Почему?

— Потому что он всегда нападал. Так получалось. Мать никогда не нападала, она всегда защищалась. Только защищалась. И все. И потому выигрывала. Она была жертвой. Такая слабая и беспомощная жертва, которая методично и жестоко уничтожает своего обидчика, порой с юмором, порой с остервенением. Мать и сейчас жертва, а обидчик теперь уже я. И отец не изменился. Думаю, что не изменился — мы не стремимся к общению.

— Он вас бросил? — смущенно спросил Михаил.

Зло глядя перед собой, в какую-то невидимую, но ненавистную точку, Валерия упрямо тряхнула головой:

— Он был обидчиком. Обидчиком, доведенным до отчаяния собственной жертвой. Он долго терпел, но рано или поздно в отчаянии он на жертву бросался, и вот тогда жертва начинала его уничтожать. Уничтожать! С юмором и смаком!

Валерия ударила по лавке крепко сжатым кулаком и закричала:

— Абсурд! Полнейший абсурд!

Михаил от неожиданности вздрогнул, но промолчал. Он молчал, лишь смотрел на нее с удивлением, не понимая происходящего и не решаясь спросить к чему весь этот странный разговор про родителей. Неужели она не понимает, что не это ему интересно?

Впрочем, Валерия его уже не замечала. Она разговаривала с собой.

— Отец никогда не критиковал мать, — продолжила она, — а мать его запиливала. Нет, иногда он ей говорил: «Ты плохая хозяйка. Вон, у Иванова жена: кормит мужа с выдумкой. Иванов хвастал, что уже год питается как в ресторане». «Ты тоже хочешь как в ресторане?» — с издевкой интересовалась мать. Отец горячился и кричал: «Да! И я хочу как ресторане! Я это заслужил!» «Хорошо, — отвечала мать, — будет как в ресторане: в конце ужина я принесу тебе счет».

Михаил рассмеялся. Валерия перестала гипнотизировать невидимую точку и, словно очнувшись, удивленно на него взглянула.

— Ты чего? — сердито спросила она.

Михаил глуповато улыбнулся и, виновато пожимая плечами, пояснил:

— Если хочешь как в ресторане, значит принесу счет — это же смешно. Как в анекдоте.

Валерия покачала головой.

— Это совсем не смешно, Миша, — свирепея, прошептала она. — Это грустно. Очень грустно, когда жизнь похожа на анекдот.

Он хотел набраться мужества и спросить: «А какое все это — воспоминания, детство, родители — имеет отношение к моему вопросу? Я всего лишь хотел знать, почему Лиза решила, что ты собираешься влюбиться в меня. Мне не интересно про твоих родителей».

Хотел он спросить, но не решился, такое злое у Валерии было лицо. И (чего уж никак он от себя не ожидал) это ее лицо вызвало у него жалость. Как раз это злое ее лицо.

— Лер, ты прости, если я тебя чем обидел, — сказал он, снова виновато пожимая плечами. — Мужчины не такие, как ты о них думаешь. На самом деле все мужчины тянутся ко всем женщинам, хоть и не всегда это заметно. Мужчины часто бывают неуклюжими с женщинами, но очень редко они бывают с ними по-настоящему злыми.

Валерия с благодарностью посмотрела на Михаила и сказала:

— Да, я знаю. Папа долго терпел. Когда она его доводила, он говорил мне: «Дочка, пойдем погуляем». Брал меня за руку и шел жаловаться деду. Дед жил в Сокольниках, совсем недалеко от парка. Там у него была будка, в которой он чинил обувь. Вот туда мы с отцом и шли. Жаловался отец молча. Просто садился рядом и вздыхал. Дед все понимал. Дед был мудрый. Он усердно прошивал сапоги и приговаривал: «Вот такая петрушка, Вань».

— Разве твоего отца звали Иваном? — удивился Михаил, торопливо припоминая отчество Валерии.

— Нет, конечно, просто у деда поговорка такая была. Он был веселый и не любил тишины, а папе было тошно — он все время молчал. Сидел на «слонике», так звали маленькую табуреточку, и молчал. Он молчал, а дед сыпал поговорками. Такой беседа у них была. Переварив обиду, папа поднимался со «слоника» и говорил: «Пошел я, отец». «Иди, сынок», — отвечал дед. Папа брал меня за руку, и мы уходили. Я не понимала ничего. Абсолютно.

— Я тоже ничего не понимаю, — решился признаться Михаил.

Валерия не обратила на него внимания, даже не услышала его.

— Но однажды, — продолжила она, — когда папа поднялся со «слоника», собираясь сказать «пошел, я, отец», дед оторвался от своей работы, с укором посмотрел на сына и спросил: «И как ты дальше жить собираешься?». Папа ответил: «Подумаю еще, может и я где-то не прав». И знаешь что дед ответил?

Михаил покачал головой и уже с интересом посмотрел на Валерию:

— Не знаю.

— Дед усмехнулся, горько так, безысходно, и сказал: «А дальше, сынок, все как в анекдоте об унесенной течением барже: — Бросай, Ванька, якорь! — Так он же ж без цепи! — Да ты, Ванька, бросай, хоть манёнько да подёржит!» Отец чуть не плакал, а дед еще раз с укором глянул на него и сказал: «Так и твой якорь, сынок, уже давно без цепи: не держит», — и дед махнул рукой, мол иди, не рви мне душу. Больше отец меня к нему не водил. Вскоре дед умер, и как только это случилось, отец от нас сразу ушел.

Михаил удивился:

— Куда ушел?

Валерия горестно вздохнула:

— К другой женщине. Куда еще мужчины уходят? Он ушел, а мы с мамой остались. Так и жили втроем.

— Втроем?

— Да, я, мама и ее злость, от которой сбежал отец. Мать окончательно обозлилась, но тиранила уже меня. А отец родил себе другого ребенка, другую девочку, и больше ко мне не приходил. Он вообще забыл, что мы у него есть. Вот тогда я его возненавидела. Я думала, что забуду его, и почти забыла, но…

Валерия замолчала. Он почувствовал, что она вплотную подошла к его вопросу и раздумывает уже стоит ли ему дальше рассказывать.

— Что «но»? — пугаясь, что она передумает, робко спросил Михаил.

Валерия наклонила голову вниз: в глазах стояли слезы, которых она стеснялась.

— Я выросла, — прошептала она — и…

Он с мольбой попросил:

— Что «и»? Скажи, пожалуйста.

— Меня начали преследовать блондины, — выпалила она и зло добавила: — Блондины отравляли мне жизнь.

Михаил растерялся:

— Блондины? Какие блондины?

Валерия всхлипнула:

— Неприметные щуплые голубоглазые белокожие блондины среднего роста, стеснительные и смешливые. Разве я не говорила тебе?

Он напомнил:

— Ты говорила, что терпеть их не можешь.

— Вовсе нет. Я врала. Мой отец был щуплым голубоглазым белокожим блондином среднего роста, стеснительным и смешливым, — уже рыдая, пояснила Валерия. — Мне нравились только такие. Коротышки блондины, а я каланча. Теперь видишь, какую отец подложил мне свинью.

— Вижу, — рассеянно согласился Михаил, хотя на самом деле он ничего не видел.

Он пребывал в задумчивости. Пользуясь паузой, Валерия тихонечко плакала над своей горькой судьбиной. Наконец Михаил, смущенно гмыкнув, спросил:

— И из-за этой истории Лиза боялась, что ты западешь на меня?