Фаина Раевская - Анекдот о вечной любви Страница 34

— Замерзла, дочка? — неожиданно спросил Кузьмич, при этом в его тоне совсем не было слышно официальных ноток. Наоборот, сквозило в нем что-то нормальное, почти отцовское. Я ощутила тепло человеческого участия, неожиданно для самой себя громко всхлипнула, а потом начала сбивчивое повествование о событиях последних нескольких дней. Тут было все: и труп, облитый кислотой в туалете ночного клуба, и чужой телефон, и падение из автобуса, и кадаверин в капельнице… А главное — предательство человека, которого я приняла за рыцаря и Мужчину Моей Мечты, а он оказался сволочью обыкновенной. Есть такой тип людей: класс «гады», отряд «сволочи».

Когда слезы и слова иссякли, я испустила тяжкий вздох и заткнулась.

— Посиди здесь, я скоро вернусь, — неожиданно пообещал Кузьмич, срываясь с места.

Можно подумать, у меня есть выбор — пойти прогуляться или остаться здесь! На деревянном столе я заметила пачку «Беломора» и коробок спичек.

Мой папка, сколько себя помню, предпочитает именно эту марку папирос. Его усы насквозь пропитались терпким «беломорским» дымом. Я ловко сложила бумажный мундштук гармошкой и глубоко затянулась, стараясь успокоить разгулявшиеся нервишки. Папиросный дым оказался на редкость противным и крепким. Я мучительно закашлялась, отчего бок разболелся еще больше.

В камеру вернулся Кузьмич в сопровождении милиционеров, которые так нелюбезно обошлись со мной. Только теперь они выглядели растерянными, прятали глаза и в мою сторону старались не смотреть. Вместо автоматов в руках у них была милицейская форма и кирзовые сапоги. Сам Кузьмич торжественно нес огромный термос.

Судя по всему, информация обо мне получена, злоключениям пришел конец, очень на это надеюсь!

— Что ж ты, дочка, сразу-то все не рассказала? — сочувственно вопрошал пожилой майор Кузьмич, сноровисто наливая крепкий чай в крышку от термоса.

— Я пыталась, — шмыгнула я носом. Вышло по-детски и очень жалобно. Милиционеры совсем смутились и принялись с преувеличенным вниманием изучать бетонный пол под ногами. Видя такое дело, я добавила: — Только меня не слушали, Воркутой грозили и в бок автоматами тыкали. А он у меня, между прочим, только после ножевого ранения, а голова — после сотрясения. И даже не извинились…

— Они извинятся, — заверил меня Кузьмич. — Правда, мальчики?

«Мальчики» изумленно переглянулись. Чувствовалось, что извиняться они не привыкли, может, даже и слов-то таких не знают. Я выжидательно уставилась на мужчин. После паузы, во время которой они явно вспоминали уроки вежливости из курса начальной школы, Гарик невнятно пробормотал:

— Прости, сестренка, ошиблись. Не вникли сразу.

Второй кивнул, словно бы соглашаясь с коллегой, и, протянув милицейскую форму, порадовал:

— Это тебе, а то замерзла небось… Извини, твоего размера не нашлось, но мы выбрали самый маленький.

Извинениями я осталась довольна, милостиво качнула головой, с достоинством приняла подношение и даже одарила смущенных милиционеров слабой улыбкой. Парни обрадовались, немного потоптались на месте и покинули камеру.

Самый маленький размер болтался на мне, как мешок на палке. Форменную рубаху я заправила в сине-серые брюки, а их — в сапоги сорокового размера. Штаны то и дело норовили с меня свалиться. Иногда я успевала подхватить их рукой. Кузьмич, видя мои мучения, таинственно мигнул и куда-то исчез. Не было его минут десять. За это время я успела выпить четыре кружки чая и съесть бутерброд с вареной колбасой, невесть как оказавшейся на столе. Стряхнув крошки с милицейской рубахи, я заметно повеселела и огляделась.

«Хорошо, что я здесь! Конечно, камера, точнее, комната для допроса — не самое красивое место на свете, но все же лучше живой сидеть здесь, чем лежать мертвой на лоне природы. Пусть Зотов сперва обезвредит Геннадия Петровича и Арсения, а я покуда на нарах попарюсь».

Внезапно где-то на задворках сознания замаячила очень неудобная мысль: «А вдруг они умерли? Все-таки у Арсения башка здорово хрумкнула! Да и неизвестно еще, куда я попала Геннадию Петровичу. Вернее, не я, пистолет сам выстрелил. Но кого это будет интересовать в случае их смерти?»

Эта мысль разрасталась, крепла и вскоре достигла невероятных размеров. Я впала в панику. Усидеть на месте не могла и забегала по камере, производя страшный грохот ментовскими сапогами. Почему-то вдруг представилось, что эта камера станет постоянным местом жительства до конца дней моих.

«Кому докажешь, что действовала я в состоянии аффекта и в ситуации, сопряженной с реальной угрозой для жизни?! — паниковала я, путаясь в штанах. — Ну, одного убила в состоянии аффекта. А второго? Не то привычка, не то рецидив… Даже доказать, что убитые на меня покушались, невозможно! А что я была в пижаме и босиком… Любой самый зеленый адвокат без труда докажет: мол, такие у меня эротические фантазии!»

В конце концов мне удалось запугать себя до такой степени, что я в отчаянии бросилась на тяжелую железную дверь. Она оказалась заперта…

— Замуровали, демоны! — в отчаянии грохнув по двери кулачком, я со стоном сползла по стене, устроилась на холодном полу и горько заплакала.

В таком плачевном, в буквальном смысле слова, состоянии и застал меня вернувшийся Кузьмич.

— Ты что, дочка? — заволновался он, опускаясь передо мной на колени. — Болит что?

— Меня арестовали-и! — икая от рыданий, призналась я.

В ответ товарищ майор так энергично замахал руками, что у моего лица образовалось воздушное завихрение:

— Да ты что?! Разве ж можно?! А дверь я запер машинально. Привычка… Вот, погляди, что я тебе принес.

С этими словами Кузьмич протянул мне… ремень. Я уставилась на аксессуар в некотором недоумении. Ремешок, конечно, солидный: натуральная змеиная кожа, качество выделки великолепное, элегантная пряжка инкрустирована стразами «Сваровски». Штучка дорогая и в прошлой жизни явно принадлежала светской львице — простая смертная не может себе позволить отвалить пару тысяч баксов за подобную безделушку. Удивляло другое: откуда в поселковом ОВД такая дорогая вещь? Ни за что не поверю, что престарелая супруга майора Кузьмича запросто выделила ремешок из своего гардероба! Словно догадавшись о моих мыслях, Кузьмич, краснея, пояснил:

— Из вещдоков изъял на время. Тут один педик… кхм… гомосексуалист, — поправился майор, — задержан до выяснения. Сам к нам приперся, уверяет, что этим ремешком любовника задушил… Но это еще точно не установлено!

Если Кузьмич думал меня напугать, то зря старался, ей-богу! Главное, чтобы ментовские штаны с меня не спадали. Да и чем можно удивить человека, недавно завалившего двух придурков подряд?! Без лишних слов я взяла у майора элегантный ремень и с удовольствием подпоясалась. Удовольствие объяснялось просто: во-первых, спадающие штаны уже порядком надоели, а во-вторых, едва ли в обычной жизни я смогу щегольнуть подобной штучкой.

— Так-то лучше, — удовлетворенно крякнул Кузьмич, когда штаны самого маленького размера охватили мою талию. Стразы «Сваровски» таинственно мерцали в свете тусклой казематной лампочки, для безопасности забранной решеткой. — Пошли…

Происходящее начинало мне нравиться все больше, внушая долю оптимизма. Я проследовала за Кузьмичом в неизвестном направлении, рассудив, что арестованных формой и ремнями не снабжают. В кино все с точностью до наоборот: отбирают не только ремни, но даже шнурки, потому вопросов я не задавала.

К счастью, в этот утренний час в отделении народу почти не было. Единственное, кто нам встретился в длинном коридоре, — пьяненький мужичок бомжеватого вида в сопровождении сонного сержанта. Когда я поравнялась с мужчиной, он неожиданно поднял голову, оживился и с чистейшим оксфордским акцентом поприветствовал:

— Hello! How are you? Fine?

Я машинально откликнулась:

— Fine! Thanks…

Сержант равнодушно зевнул, лениво подтолкнул мужичка в спину со словами: «Я тебе покажу швайн», мы разминулись, а я с гордостью за Отчизну сделала вывод: никогда не победить ту страну, где даже пьяные бомжи говорят по-английски, а менты их не понимают.

Слов нет, я благодарна Кузьмичу за экскурсию, но хотелось бы уже куда-нибудь прийти, а то на моих ножках появятся мозоли от чужих сапог. Едва я об этом подумала, как пожилой майор притормозил у ничем не примечательной двери, снабженной пояснительной табличкой: «Инспектор по делам несовершеннолетних Серебрякова Наталья Константиновна». Ну, конечно, куда же еще можно было меня привести?

— Пришли, — счастливо улыбнулся Кузьмич и загремел ключами.

Дверь легко подалась, и через секунду я очутилась в просторном теплом кабинете с таким количеством игрушек, что он больше напоминал кабинет заведующей в детском саду, чем официальное помещение поселкового ОВД. Главным ее украшением был огромный фикус в красивом глиняном горшке. Горшок стоял в углу у окна и занимал добрую половину кабинета. Фикус словно чувствовал себя здесь хозяином, остальные предметы интерьера казались случайными гостями. Кроме широкого дивана, особенно меня порадовавшего. Он органично вписывался в обстановку и мог без проблем ужиться с фикусом. А вот письменному столу, древнему сейфу, стеллажу с книгами и потрепанному двустворчатому шкафу повезло меньше — фикус взирал на них с откровенным презрением.