Инна Павлова - Объявляю убийце голодовку Страница 35

Как ни стыдно признаваться в собственной слабости, но всплакнули, кажется, обе. И, только немного облегчив душу привычным бабским способом, бухнулись на четвереньки и принялись выуживать жемчужины из-под мебели и из щелей.

— Ну ты, Тань, нашла себе тайник! — попеняла Аллочка, протягивая дискету. — Это твоя диссертация или еще что?

Я возмутилась. Дискеты, независимо от того, что на них пишу, храню в идеальном порядке и в специально отведенном для этого месте.

— Почему именно под батареей? — продолжала иронизировать повеселевшая подружка.

— Это не моя!

— Значит, моя! — разрезвилась Алка. Я тоже хмыкнула.

Такого, понятно, быть не могло. И не только потому, что у подружки своего компьютера нет. Аллочка к компьютеру не подойдет и уж тем более не станет на нем работать. Уверяет, что от него исходит жуткое излучение, но, по-моему, она боится совсем другого. Уж если у нее бастуют, ломаются и демонстрируют агрессию пылесосы, соковыжималки и электрочайники самых надежных фирм, она опасается, что столь сложный агрегат тем более не даст ей спуску. И тут я с Аллочкой согласна. Сомневаюсь, что даже самый навороченный «Пентиум» потерпит, чтобы на него проливали кофе, засыпали его крошками от пирожных, роняли на пол или с размаху бились об него коленкой.

Напрашивался очень интересный вывод: к обитателям квартиры дискета отношения не имеет. Предположение же о том, что вещь живет здесь еще с тех пор, когда хозяином тут был отец, не выдерживает критики: папа погиб пятнадцать лет назад. Следовательно, дискета принадлежит одному из моих бывшеньких. Что, конечно, оскорбляет меня как женщину и как хозяйку, но деваться некуда — убираться теперь стану более тщательно.

— Ты хоть посмотри, что там, — пристала Алка. — Может, чего-нибудь важное. Заодно и сообразишь, которому мужу отдавать.

— Ты так говоришь, как будто их у меня не меньше десятка, — обиделась я. — И все функционирующие! Кроме того, ничего важного быть не может. Как и ценного. Разве что какая-нибудь компьютерная «мочиловка». Так я все равно не определю, кто из них ее потерял: в стрелялки оба играли.

Не иначе как на Аллочку снизошло озарение. Вцепилась в меня похлеще клеща и, пока я не вставила дискету в компьютер, не дала спокойно даже высморкаться.

— Ну вот, я же говорила, ерунда… — Я осеклась и принялась внимательно вглядываться в экран.

Компьютерными играми тут не пахло. Какие-то списки. Бесконечный перечень имен, фамилий, паспортных данных и еще какие-то цифры. По спине пробежал холодок.

— Вот видишь, а ты не хотела! — В подружкином голосе явственно слышалось торжество. — Я же говорю, что тебе давно пора ко мне прислушиваться!

Как бы не так. Я еще с ума не сошла, хотя до этого, кажется, не так уж далеко. Я не реагировала на Алкины упреки и напряженно думала. Аллочка все радовалась своей проницательности и не давала мне сосредоточиться. А ведь разгадка где-то совсем близко.

Сбежав от ее восторгов в ванную, я пустила холодную воду и пристроилась на краешке стиральной машины. Так лучше думалось, и здесь меня Аллочка не решится доставать. Я ее очень люблю, она мне не просто дорога, после смерти бабули она, пожалуй, единственный близкий мне человек, и все-таки в больших дозах переносить ее тяжеловато. Когда мы жили порознь, я от нее так не уставала.

Я ломала голову недолго. Дискета принадлежит покойнику! Получается, я напрасно терзалась из-за своей бесхозяйственности. Но вот что это за дискета, какая мне от нее может быть польза или, наоборот, вред, я не понимала. Как и причину, по которой она оказалась у меня. Выронил ее незваный гость или подбросил специально, зная, что за ним идет охота, мне теперь так и не узнать. Остается только внимательней просмотреть прощальный подарок. Хоть какие-то соображения появиться должны.

Спровадив Алку за покупками вторично, чтобы не путалась под ногами, я снова кинулась к дискете.

Ну и что мы имеем? Списки людей и никаких объяснений, кто они и зачем понадобились покойному. Я вглядывалась в бесконечные строчки, пока не зарябило в глазах. Нет, так я ни до чего не додумаюсь. Надо шевелить мозгами, а не пялиться в списки.

Я пошла по другому пути и напрягла многострадальную голову. Следовало вернуться к началу моего расследования и, соответственно, этой совершенно дикой истории с покойником.

Он что-то искал в помещении больницы. Предположительно в цоколе, хотя и не факт. И вероятно, нашел то, что искал. Могла это быть дискета или по крайней мере информация, на ней содержащаяся? Запросто. Хотя он имел право искать и что-то совсем другое. Но если все-таки допустить, что рисковал он ради дискеты, и если сделать еще одно допущение и предположить, что моя дискета — та самая, то какой можно сделать вывод? Ну, кроме того, что мой научный руководитель такие выкладки бы не одобрил. И сокрушался бы, как легко я принимаю на веру абсолютно бездоказательные вещи.

Я отмахнулась от заслуженного недовольства профессора Громова и мысленно ему пообещала в диссертации выдвигать более обоснованные тезисы. После чего сделала очередной шаг по зыбкой дорожке ничем не подтвержденных умозаключений: раз эту дискету дважды покойный раздобыл в больнице, то почему бы не предположить, что на ней фамилии персонала или пациентов? Одернуть меня было некому, поэтому я так и решила. И теперь хотела уточнить, пациенты все-таки или медработники?

Я опять включила компьютер и принялась читать списки. Теперь уже осмысленно и с определенной целью. Год рождения мне ничего не говорил. Цифры были разные. Я сделала примерную выборку и получила разброс где-то от 1926-го до 1974-го. Это могли быть и те и другие. Конечно, докторов на восьмом десятке я на своей второй работе не встречала, но технический персонал под эту категорию подходил без малейшей натяжки. Гардеробщицы, ночные няни, истопник и иже с ними были далеко не молоды.

Выходит, таким способом ничего не добиться. Ладно. Отчаиваться я не стала. Можно выборочно пройтись по одному-двум адресам и выяснить наверняка. Так, кому нанесем визит?

В общем, без разницы. Но лучше, наверное, беседовать со стариками. Далеко не все из них недоверчивы и бдительны — на примере Ивана Феоктистовича я в этом убедилась, — зато большинство тоскует в отсутствие слушателей и собеседников.

Я принялась еще раз проглядывать списки, выискивая кого постарше, как вдруг наткнулась на фамилию, которая, возможно, уникальной сама по себе и не была, но в сочетании с именем могла принадлежать только одному человеку. Причем мне знакомому, хотя и не слишком близко. Горгиппия Станиславовна Тупякова. Великая педагогиня, чуть было не возложившая на алтарь просвещения собственную жизнь. Теперь я знаю, что имею дело со списками пациентов, — ни лечить, ни обихаживать хворых и увечных в качестве санитарки эта дама не станет. И образование не позволит, и руки растут не из того места. Да и работают такие профессорши на всевозможных кафедрах, как правило, благополучно и до самой смерти. Пока не придет им блажь пойти в народ.

Надо же, как, оказывается, тесен мир! Хотя, одернула я себя, что тут такого удивительного? То, что она в списках пациентов именно этого лечебного учреждения, — вполне объяснимо. Вот и ее адрес. Она живет на соседней улице со школой, в одном районе с нами. Разве не логично, что свой судьбоносный эксперимент профессорша решила ставить в близлежащем учебном заведении?

Тут меня посетила и еще одна неожиданная мысль. Подтвердившая правильность моего предположения, но одновременно заставившая испугаться за состояние своего мыслительного аппарата. Среди фамилий на дискете мне не встретились ни Орлан, ни Стошук (баба Катя — гардеробщица), ни Жимайло, ни Пунтяйчик (старшая медсестра и сестра-хозяйка, пытавшаяся потрепать мне нервы из-за небольшого опоздания). Пропустить столь необычные фамилии я не могла. Их в списках просто не было. И уж чего бы проще сообразить их сразу поискать. Как же я так опростоволосилась?

Честно говоря, я погрустнела. Мне когда-то попалась научно-популярная статья про голодание, из которой я, собственно, и почерпнула уверенность в полезности сей процедуры в разумных пределах. Там говорилось, что первоначально организм, оставшись без новых поступлений, добывает для себя питание из наименее для него ценных клеток — жировых. И хватает ему этого, как правило, надолго. У гражданина нормальной, средней упитанности по крайней мере на несколько недель. И только когда запасы жира истощены, наступает очередь остальных клеток. От наименее необходимых для функционирования организма по возрастающей. Неужели у меня этот процесс пошел ускоренными темпами и уже страдают клетки мозга?!

Я не позволила себе запаниковать, но поклялась, что завтра, в крайнем случае послезавтра, непременно сдамся на милость эскулапов Института питания. Уж они-то там должны знать все про последствия воздержания от пищи и мне помогут обязательно. А сейчас, пока есть время, целесообразно наведаться к несостоявшейся коллеге. Повод у меня просто замечательный: ученая дама запала мне в душу, и теперь я припадаю к ее познаниям и авторитету, дабы получить совет и рекомендации в отношении моего научного труда. И если дама устоит против моих комплиментов, то уж природное женское любопытство ей ни в коем разе не позволит отказать себе в удовольствии пролистать мои черновики. Хотя бы для того, чтобы провести молодого автора физиономией по столу и указать на профессиональные недочеты и погрешности. Отыгравшись таким образом за собственное давнее поражение.