Нина Васина - 37 девственников на заказ Страница 36

— Но вы же долго встречались?

— Долго и счастливо. И расстались за один день.

— То есть вы расстались, как только ты сделала выбор? — уточнила Лумумба.

— Получается, что так. Я сделала выбор.

— Ты не захотела быть прирученной.

— Точно.

Мы обе встали и молча убрали со стола грязную посуду. Потом Лумумба устроилась ее мыть у раковины, а я загружала остатки еды в холодильник.

— Предлагаю покурить, — сказала Лумумба, когда вытерла руки. — Это плохой пример детям, но нам стоит расслабиться, а пить я не могу — мы с мальчиками едем гулять и веселиться на машине.

Курили мы тоже молча. Когда все следы после этого были уничтожены и открыта форточка, а мне на плечи наброшен шерстяной платок, Лумумба предложила поиграть в перечисления образов. Я должна была кратко перечислить особенно запомнившиеся или сильно поразившие меня в жизни события и вещи.

— Ты не против, если я включу магнитофон? — спросила она.

— Лечить, так лечить… Начнем? Мой портфель никак не залазит в мусоропровод. Высушенная роза на стуле в коридоре у зеркала. Бриллиантовое ожерелье в полмиллиона долларов у меня на талии. Заряженный пистолет в авоське, авоська висит на полке с книгами. Рваный зонт — там же, рядом с авоськой. Котята на занавеске, старик их не ест, как я думала, а в войну он вообще был снайпером, но после тридцать седьмого убитого отказался убивать вообще. Что еще?.. Китаец, который работал гейшей и предлагал себя женщиной. Выдуманные шпионы. Породистые лошади. Эйфелева башня — с нее нужно тридцать семь раз прокричать женское имя. Выкидыш, в честь которого на могилке посадили березку. Черт, казалось, всего было так много… Две жены Богдана — обе почему-то сначала жили с послами. Похоронный фрак — символ новых встреч и влюб-ленностей. Перерезанное горло — нож Мудрец. Из рваного зонта пропало ожерелье. К старику приходил психиатр — это мог быть Кира Ланский. Он за год до смерти Богдана, приехал в Москву из Новгорода, чтобы поступить в аспирантуру, практиковал… Девять детишек Тети-кенгуру, хомяки лезут из дупла, а кошка размазала на кровати по моей простыне свой послед. Богдан не мог покончить с собой, он говорил, что подобный поступок противоестественен для повелителя одиночества, потому что самоубийство выбирают только люди, сильно истощенные жизнью, преодолевшие предел усталости от нее. Любителям одиночества это несвойственно. Я познакомилась с Кирой, когда мне было девятнадцать, а ему — двадцать семь. Посылка из Новгорода — коробка от обуви, в которой мне прислали плюшевого лисенка с глазами из янтаря — мой подарок, несколько не отправленных им писем, пять моих, написанных в первый месяц знакомства, и свидетельство о смерти Киры — сердечный приступ, 1998 год, зима… зима… месяц не помню, зима. Вселенский космос, лишившийся энергетической поддержки Иеронима Глистина. Допрос — после него жирный толстяк решил похудеть, чтобы увидеть наконец свой член глазами, а не в зеркале, и обнаружил внизу живота нечто потрясающее — связку бриллиантов, целую гроздь! Теперь он писает только в бутылку, чтобы ни один не потерялся. Потерпи еще немного, сейчас закончу. Русская негритянка Маша, которая знает, как пахнет помет страуса. Она хотела съесть печень своего возлюбленного. У нее вакуумное косоглазие, зрачки — черные дыры во Вселенной, хотя некоторые обнаруживают в них эрогенно предпочитаемые части тела. Все… Пленка кончилась, проектор вертится впустую, тапер устал играть на скрипке — он хочет быть женщиной; в зале зажигают свет, зрители и участники этих образов выходят из теплого помещения под холодный дождь, кто-то набрасывает капюшоны плащей, кто-то открывает зонты, но все зонты оказываются рваными, у светофора горят сразу три огонька, чтобы расцветить яркими полосами мокрый асфальт, по которому глухонемой негритенок ползет на четвереньках к пальме на горизонте, держа в зубах кривой нож с широким лезвием.

Я выдыхаю последние слова. Лумумба смотрит на меня, не мигая, и ее глаза сквозь наплывшие линзы слез кажутся еще ужасней своей убийственной силой притяжения. Наконец она моргает, слезы срываются, Лумумба кусает полные и вечно потрескавшиеся губы, это не помогает, она хватает на столе мои руки, сжимает их и начинает громко всхлипывать, нарушив тем самым мою отрешенную устойчивость к чужому реву.

Прибегают два негритенка, мы обнимаем их по очереди и плачем еще минуты три. Потом долго сморкаемся, смущенно тычемся в разные углы, потом вдруг один из мальчиков, дергая Лумумбу за руку, начинает что-то говорить, он говорит: “Зоопарк! Тигры! Зоопарк! Тигры!” — и Лумумба опять плачет, теперь — от радости, что негритенок заговорил.

Кое-что о разнузданном сексе и нервном ожирении

Вечером в тот же день я позвонила Урсе.

— Зарыли? — спросил он.

— Да. Блокнот теперь хорошо закопан, глубоко и надежно. Мне нужен телефон и адрес психиатра Киры Ланского.

— Я тоже зря время не терял, — многозначительно заметил он. — Я выяснил много интересного о вас с Ланским и лишился еще пяти килограммов. Согласны встретиться со мной сейчас на Кропоткинской?

— Зачем?

— Хочу посмотреть в ваши коварные, злые, змеиные глаза.

— Да ладно, не заводитесь. Это была небольшая доза, глубокий сон пошел вам только на пользу.

— На Кропоткинской работает Ланский — у него сегодня вечером прием, но пока я не посмотрю в ваши коварные, злые, змеиные, беспощадные, холодные…

— Уже еду!

Мы встретились в переходе. Я дважды прошла мимо Кохана, пока он не тронул меня за руку. Я с удивлением оглядела постройневшего Урсу с горящими жаждой мести глазами.

— Отлично выглядите! Уже перешли на молодежный стиль одежды, поздравляю.

— Кто пойдет к нему лечиться? — проигнорировал комплимент Кохан. — Меня он знает, мы виделись с ним лет восемь назад.

— А меня он не должен видеть вообще. Понимаете, Урса, как бы это объяснить…

— Вы были его любовницей с девяносто пятого по девяносто седьмой год, сожительствовали гражданским браком, жили тут неподалеку — он снимал квартиру. Назвать адрес или помните?

Я весело оглядела его покрасневшее лицо и свирепые глаза навыкат:

— Я только хотела сказать, что…

— Это вы вышли на него или он узнал о вас от Богдана Халея? — опять перебил меня Урса.

— Я. Я вышла на него в коридоре института; мы шли навстречу друг другу в длинном пустом пространстве — почему-то в тот час коридор оказался совершенно пустым, стояла полнейшая тишина, только наши шаги стучали по деревянному полу, сначала — вразнобой, а потом — мы стали идти синхронно, понимаете? Как будто идет один человек — тум-тум, тум-тум…

— Не надо таких подробностей, — скривился Урса. — Я хотел узнать, кто проявил инициативу?

— Ноги! Они пошли в ритме одинаково стучащих сердец.

— Бросьте! Вы узнали, что Ланский наблюдал Халея в девяносто третьем, и хотели выяснить что-нибудь о пропавшем ожерелье, так ведь?

— Разве что на подсознании — там, глубоко-глубоко! — тычу указательным пальцем в лоб. — И тогда, по вашей теории, Ланский тоже, как вы выражаетесь, вышел на меня из-за сокровища, и мы три года занимались разнузданным сексом, пока Урса Венедиктович Кохан решал, куда спрятать найденные в квартире Халея бриллианты. Жадность и долг боролись в нем, и от такого нервного насилия над самим собой он стал есть все подряд, пока не раздулся, как бегемот!

— Вы заметили, что психиатры с удовольствием занимаются преувеличениями? — совсем не обиделся Урса. — Что, к примеру, вы имели в виду под разнузданным сексом? Я видел ваш блокнот: первое имя в нем — Кира, там даже и дата стоит и какие-то цифры — подозреваю, что это размеры некоторых органов. Потом до таких подробностей вы не опускались. Получается, что Кира Ланский в свои двадцать семь лет был девственником, и разнузданности его могли обучить только вы.

— Неправильная гипотеза.

— А как вы узнали, что я ожирел именно в девяносто пятом?

— Я не знала — я предположила и угадала. У меня предложение. Давайте посмотрим на Ланского издалека.

— Боитесь встречи с бывшим любовником?

— Если вы мне разрешите договорить, я скажу, чего боюсь. Я боюсь, что этот человек окажется моим бывшим любовником.

Урса выждал немного и только потом спросил:

— А почему вы боитесь?

— Потому что у меня дома лежит свидетельство о смерти Киры Ланского.

— Во-о-от как… — Он задумался. — И что, похоронили, как полагается, с рыданиями, венками?

— Я его не хоронила. Мы к тому времени уже больше года как расстались с обещанием не тревожить друг друга лет десять как минимум. Он защитился и уехал в Новгород.

— Десять лет, значит… А сколько прошло?

— Пять.

— Понятно… А не мог ваш любовник опасаться некоторых провокаций с вашей стороны и потому умереть документально на всякий случай, чтобы вы его не тревожили?