Дональд Уэстлейк - Лазутчик в цветнике Страница 36

Армстронг все кивал и кивал, но теперь остановил возвратно-поступательное движение своей головы и спросил:

— А если нагрянут легавые? Они отбуксируют грузовик в другое место.

— Нет. Тот же выключатель приводит в действие маленький заряд, который разрушит переднюю ось. Никто не сможет убрать грузовик меньше чем за пять минут. Еще одно: не пытайтесь открывать задние дверцы кузова, они заминированы. Если полицейские взломают замок, машина тотчас взорвется.

Армстронг снова принялся кивать.

— Хорошо, я понял, — сказал он.

Тен Эйк похлопал его по плечу и произнес по-мужски сердечно, так, как и следовало говорить с человеком вроде Джека Армстронга:

— Молодчина. Мы на вас полагаемся.

Я отошел в сторонку, пересек столовую, где Злотт и миссис Бодкин по-прежнему дулись в карты, и отправился на кухню в поисках уединения и сладкого пирожка.

Я стоял, прислонившись к сушильной доске, и пережевывал сладкий пирожок пополам с только что полученными сведениями, когда из подпола вылез Сунь. Он подмигнул мне с видом заговорщика, но я не понял, зачем. Сунь молча потопал в гостиную, а я еще минуту или две ломал голову, пытаясь разобраться, что могло означать это его подмигивание, но потом услышал, как кто-то заводит мотор грузовика. Я выглянул из окна кухни. Грузовик выехал из сарая и быстро покатил прочь. За рулем сидел Армстронг. Мне показалось, что с таким грузом в кузове не следовало бы столь резво нестись по ухабам. А впрочем, в моем заднем кармане лежала взрывоопасная кредитная карточка, так что не мне его осуждать.

Было уже девять часов. Дом превратился в сонное царство. Так бывает в любом штабе, когда все планы уже составлены, жребий брошен и конечный итог зависит от милости богов. Я тоже в меру своего лицедейского дарования прикинулся сонным, решил, что никто за мной не наблюдает, слизал с пальцев сироп и поплелся к лестнице.

Теперь мне казалось, что я знаю вполне достаточно и могу со спокойной душой утопить свой четвертак. Пусть я пока не выяснил, зачем и по чьему наущению Тайрон Тен Эйк хочет взорвать здание ООН, но зато мне известно, когда и как он намерен это сделать. Проезд ФДР — это скоростная магистраль, виадук, который тянется с севера на юг вдоль восточного берега острова Манхэттен и который иногда называют (подозреваю, что республиканцы) Ист-Сайдским проездом. Он проложен выше уровня земли, но тем не менее проходит под зданием ООН. Если там бабахнет целый грузовик взрывчатки, может разрушиться фундамент, и здание, образно выражаясь, получит подсечку и с позором рухнет в Ист-Ривер, причем именно тогда, когда, по словам Тен Эйка, народу в нем будет больше, чем обычно.

Но вот почему здание ООН должно быть набито битком во вторник днем? Я не знал, что еще собрался взорвать Тен Эйк, мне было известно лишь о забракованном им плане подложить бомбу в Сенат США. Однако что бы он там ни задумал, это должно было произойти до вторника, а значит, у нас уже почти не остается времени. Я не отваживался ждать дольше, теша себя надеждой раскрыть второй замысел Тен Эйка. Сейчас было самое время звать на помощь федиков.

Поэтому я с непринужденным видом поднялся по лестнице, вошел в ванную, наполовину наполнил водой стакан для чистки зубов и отнес его в свою спальню.

Хорошо, но куда его теперь девать? Нельзя же просто водрузить стакан на туалетный столик, бросить в него двадцать пять центов и оставить на виду. Если кто-нибудь войдет ко мне, такое зрелище может показаться странным. Я огляделся, открыл дверцу шкафа и решил, что лучше всего спрятать стакан на полке, за стопкой «федор» с белыми полями. Вытащив четвертак, все такой же новенький и блестящий, я бросил его в воду и спрятал стакан на полку, от глаз подальше. Потом закрыл дверцу, повернулся, и тут распахнулась дверь, ведущая в коридор. За порогом стоял Сунь. Он юркнул в комнату и закрыл дверь.

Вид у меня, наверное, был как у ребенка, прячущего в тайник заветную пачку сигарет, но Сунь слишком волновался и ничего не заметил.

— Идемте, — пылко зашептал он. — Пора убираться отсюда.

— Что? — спросил я. — И куда же мы поедем?

— Куда подальше, — Сунь взглянул на часы, и пыл его удвоился. — Идемте, Рэксфорд, скорее.

Ну что я мог сделать? Не оглядываясь на шкаф, из которого мой блестящий четвертак уже наверняка посылал никому не нужный направленный луч, я поплелся вместе с Сунем вон из комнаты.

23

Миссис Бодкин и Злотт, поглощенные игрой, не заметили нашего ухода. Мы вышли через парадную дверь и зашагали по проселку к деревьям, под которыми обнаружили черный «кадиллак» (не знаю, новый или один из прежних). Сев в него, мы увидели за рулем Тен Эйка, а на заднем сиденье — Лобо.

Сунь сел назад, я устроился с Тен Эйком впереди.

— Время, — тихо и отрывисто произнес Тен Эйк. Наверное, у Суня были часы со светящимся циферблатом.

Он ответил:

— Пять… нет, семь минут десятого.

— Еще три минуты. Хорошо.

Машина скользнула в ночь. Мы ехали с потушенными фарами, и дорога казалась ненамного светлее обступивших ее черных деревьев. Только из дома миссис Бодкин позади нас лился свет, да крошечные точечки окон жилого района мелькали за деревьями. Казалось, что мы движемся по какой-то темной канаве в толще земли.

Когда мы добрались до окружного шоссе, Тен Эйк включил фары. Он повернул направо, и я наконец спросил:

— Почему мы поменяли планы?

— Никаких изменений, — невозмутимо ответил Тен Эйк. — Просто отныне эти ничтожные людишки нам больше не нужны.

Сунь спросил с заднего сиденья:

— Вы ознакомили с обстановкой остальных двоих, Армстронга и Лаботски?

— Они не возражали, — ответил ему Тен Эйк. — Им неведомо, что такое смерть. Убийство для них — абстракция.

И тут я понял, зачем Сунь спускался в подвал. Лига новых начинаний решила не допустить счастливого брака.

Почему меня не тронули и на этот раз? Однажды Тен Эйк уже пытался разделаться со мной чужими руками, но когда это не удалось, смирился с моим существованием. Кроме того, он наверняка подготовил Армстронга и Лаботски к предстоящему уничтожению Злотта и миссис Бодкин, а прежде — к устранению Маллигана и иже с ним, а еще раньше — к убийству миссиc Баба, Хаймана Мейерберга и Уэлпов. А вот предупредить меня не счел нужным.

Я видел этому только одно объяснение: Тен Эйк считал меня ровней, таким же хищным зверем, как и он сам, и думал, что все мои поступки и реакции (подобно его собственным) будут определяться холодным, не знающим границ эгоизмом. Я был для него не пушечным мясом, даже не «специалистом», а вторым Тен Эйком, только таким, которого со временем можно пустить в расход. Но он еще долго будет держать меня при себе. До тех пор, пока, судя о людях по себе, не решит, что я стал опасен.

Пока Тен Эйк вез нас по глухим уголкам штата Нью-Джерси, я мусолил эту мысль. Примерно через полчаса мы въехали в Джерси-Сити, и Тен Эйк остановился, чтобы высадить Суня.

— В полночь, — сказал он на прощанье. Сунь кивнул и торопливо зашагал прочь.

Теперь, когда мы, можно сказать, остались в машине вдвоем (я просто не мог воспринимать Лобо как человеческое существо), Тен Эйк расслабился и повеселел. По пути на север он болтал о каких-то пустяках (вот уж не ожидал услышать от него подобную чепуху!), рассказывал анекдоты, делился детскими воспоминаниями о жизни в Нью-Йорке и Тарритауне (где сейчас скрывалась Анджела, дожидавшаяся, пока ее брата благополучно посадят под замок). Судя по этим воспоминаниям, он был жесток, ненавидел отца и презирал сестру. О матери он упомянул лишь однажды (она рано ушла от отца, и он не знал, где ее носит сейчас; полагаю, что и Анджела тоже не знала), когда рассказывал, как его, еще ребенком, заставили съездить к ней в Швейцарию. Там он несколько раз «пошутил». Его первая шалость стоила одной из служанок перелома ноги. Потом он заявил, что уезжает и никогда больше не приедет. Так Тайрон добился сразу всех целей, которые ставил перед собой еще до появления в доме матери.

Мы проехали через Сафферн и оказались в штате Нью-Йорк, а вскоре остановились возле сельского ресторанчика, одного из дорогих заведений, обычно величающих себя или «Ливрейным лакеем» или «Лакейской ливреей». Поток детских воспоминаний не иссякал и во время ужина. Мы с Тайроном сидели друг против друга, и я, по-видимому, верно реагировал на его жестокие сказания. Слева от меня, будто заводной манекен в витрине забегаловки, восседал Лобо и начинял себя едой, без конца то опуская правую руку, то поднося ее ко рту.

К концу ужина напор воспоминаний и анекдотов немного ослаб. Перед едой Тен Эйк опрокинул две стопки виски с содовой, во время трапезы высосал полбутылки мозельского, а на посошок пропустил рюмку бренди, но я не думаю, что он был пьян или хотя бы навеселе. Просто неудержимый поток воспоминаний привел к неизбежному итогу: Тен Эйк стал говорить о своем отце все более резко и злобно, рассказывая об эпизодах детства с ненавистью и еле сдерживаемой яростью. Нью-Йоркская квартира, поместье в Тарритауне, разные интернаты, ни одному из которых не удалось подогнать его под свою мерку.