Маргарита Южина - Дама непреклонного возраста Страница 37

– Только в тебя! – взвизгнула Зинаида и отскочила к двери.

Валентина стояла перед ней в одной ночной рубахе и лихорадочно придумывала, как бы вытолкать назойливую бабу из квартиры. Зинаида шумно дышала, но держалась молодцом, только часто и нервно подхихикивала:

– Хи-хи, ты это, сядь, Валентина, а то неровен час – на молоток наскочишь.

Валентина покорно села.

– И не прыгай больше. Толку-то? Ты все равно окружена! – как сивый мерин, врала гостья. – Вон наши ребята у Большого Уха сидят. Не веришь?

И она с силой долбанула молотком по стене. Недремлющая Мария Викторовна задолбила в стену жестянкой быстро и часто, будто дятел.

– О! Хи-хи, слышишь? Морзе! – дернула головой Зинаида и бочком стала продвигаться к стулу – разговор предстоял долгий, если стоя его вести, так все ноги отвалятся. – Ну, давай. Начинай.

– Чего начинать? – исподлобья глянула Валентина.

– Как чего! Каяться начинай. Это ты кому-то можешь рассказывать, что к убийству непричастна, а меня на стреляном воробье не объедешь! Не выйдет! Я вас с Геночкой сразу раскусила. Из-за денег, что ли, матушку на тот свет отправили?

Валентина хлопнула себя по бокам, уставилась в окно и принялась сама с собой беседовать:

– Нет, ну ничо не понимаю, блин! Кто ж так языком треплет? Ирка, что ль, с нижнего этажа? Башку откручу!

Зинаиде вдруг отчего-то жутко захотелось встретиться с той разнесчастной Иркой с нижнего этажа. Почему это всех соседей так и тянет у нее что-нибудь открутить? Но сыщица умерила свои посторонние желания и продолжила допрос:

– Ты на Ирку не перекидывай. Рассказывай.

– А чо рассказывать-то? – облокотилась на колени Валентина. – Какие там деньги у матери? Матушка моя, царствие ей небесное, всю жизнь для себя жила, обо мне и не вспоминала, пока нужда не толкала. Во что я одеваюсь, что ем – ее никогда не волновало. Только расфуфырится и на всю ночь деру! А утром придет, как рот откроет… Ни разу в жизни не было, чтобы она меня похвалила или доченькой назвала, все «Валька, дрянь такая!», а то и покруче. Лет с десяти меня куском хлеба попрекала. Сколько себя помню, она все время собой занималась. А я с шестнадцати лет по заводам, потому что хотелось и одеться, и на жратву копейку иметь. Да еще была идея – на квартиру себе собрать. Копила, чтоб уехать от нее, ни ругани не слышать, ни попреков… Хорошо, батюшка, царствие ему небесное тоже, вовремя помер, да кроме меня детей не завел, его квартира мне перешла, а так бы… Я когда сюда переехала, нарадоваться не могла – наконец-то сама себе хозяйка! Покупать стала вещи, мебель. Здесь все моими трудами куплено, ни одной матушкиной копейки не вложено!

Зинаида фыркнула:

– И чего хвалиться? Для себя же и покупала. А ты думала, мать на тебя всю жизнь горбатиться будет?

– Горбатиться? Да я об этом и не думала никогда, всегда сама себя кормила! Я только после ее смерти узнала, что она в каком-то театре работала. И платили там, оказывается, немало. А мне ведь матушка все время жаловалась, что на пенсию, якобы, жить невозможно. Я ей, между прочим, каждый месяц по пять тыщ отстегивала.

Зинаида скуксилась. Похоже было, что Валентина не врала.

– Ну и что? – пожала она плечами. – Для матери пяти тысяч жалко?

Валентина поднялась и натянула халат.

– Пойдем на кухню, там курить можно.

Зинаида поплелась за хозяйкой, на всякий случай сохраняя дистанцию.

– Понимаешь, – Валя и перешла вдруг на «ты», – не жалко. Но… противно как-то. Придет в каком-то пуховичке застиранном… А ведь такие вещи имела! Я уже после ее смерти в том доме видела, там не все сгорело. И зачем было прятаться? Сказала б мне, я б только рада за нее была. Нет ведь, прибежит, наорет, деньги схватит и удерет, никогда не поговорит ни о чем, не спросит. Я сколько раз ее хотела с парнями своими познакомить, так ведь позорище! Она еще и не узнает человека, обматерит, накричит и спокойно дальше бежит, а у меня вся жизнь наперекосяк.

Валентина брякнула перед Зинаидой кружку, выставила банку с кофе, себе налила чаю и затянулась сигаретой. Она смотрела в окно и вспоминала давнишние обиды, нимало не смущаясь, что подумает про нее Зинаида. Кажется, она и вовсе забыла, что рядом кто-то есть. Через пару минут Валентина все же вспомнила, что не одна, и продолжила:

– Когда ей домик бабушкин перешел, маманя стала свою квартиру сдавать. Это я ей посоветовала, хотела тут окна вставить пластиковые и думала денег накопить. Ведь раз мама будет деньги получать, я хоть передохнуть смогу, перестану пять тыщ ей давать, тяжело ж окна осилить. Тем более что маменька у меня ночевать стала почти ежедневно. А придет ночевать, неужели я ее ужином не накормлю? Но время подошло, и она опять ко мне – мол, деньги-то давай, забыла, что ли? И так обидно мне было… Ну вот скажи, куда ей столько? И ведь зарплата, и аренда, и пенсия, и я еще – дай!

– И вы ее за это прикончили, да?

– Ну уж! Я тебе все как на духу рассказываю, а ты все равно за свое! – расстроилась Валентина. – Я и не знала, что у нее деньги были! Считала, что только пенсия да те, что я сама ей давала. И милиция после смерти матери ни о каких деньгах не говорила. Если б нашли, неужели б не отдали? Нет, не было у нее больших денег, из-за которых обычно убивают…

– Как же не знала? Она ж в последний день говорила, что машину тебе купить хотела! – вспомнила Зинаида.

Валентина нехотя допила чай и будто бы лениво пояснила:

– У матери была такая неприятная черта: когда с ней кто-то ссорился, она сразу же говорила про какие-то подарки, которые вот-вот собиралась купить, а теперь – ни за что! Если я получала двойку, она обязательно кричала: «Ах, какой ужас! А я как раз сегодня тебе присмотрела такую куклу! Конечно, теперь-то ты ничего не получишь!» Потом я могла приносить пятерки хоть круглый год. Но стоило мне опять провиниться, я снова слышала: «Боже! Я именно сегодня приглядела для тебя дубленку!» Она не только мне так обещала – и бабушке, и знакомым. Всем! Стоило только бабушке погрозить ей пальцем – мол, просила потолок побелить, а тебя не дождешься, как матушка немедленно надувала губы: «Вот какая ты! А я как раз сегодня заказала тебе трехлитровую банку меда!» Это означало, что за свое поведение бабушка никакого меда не увидит. Ну и разве могла я поверить в какую-то там машину? Ха!

Зинаида молча болтала ложкой в пустой кружке. За разговорами Валентина забыла налить ей кипятка, а сама попросить сыщица постеснялась.

– Кстати, – вдруг усмехнулась хозяйка. – А то, что Генка с моего балкона прыгал, ты видеть не могла. Он никогда и ниоткуда не прыгает. В детстве с мальчишками играл, с гаража сиганул и ногу сломал. Потом что-то там у него неправильно срослось, короче, он так натерпелся, что даже со ступеньки аккуратно сходит. А уж чтобы прыгать со второго этажа…

Женщины помолчали. Зинаида уже видела, что сейчас Валентина не врет… Но ведь врала же!

– А почему ты мне сразу не сказала, что у матери дом есть?

– Ну… Вообще-то я и вовсе могла тебе ничего не говорить, а выставить за дверь и все. У тебя ж ни документов никаких, ни лицензии. Так? – Валентина усмехнулась. – Конечно, так. И сейчас ничего нет, но я же говорю с тобой.

– И все-таки же странно, – сомневалась Зинаида. – Я говорила с жильцами того дома, адрес которого ты мне сказала, и никто Софью Филипповну не помнит.

Валентина отмахнулась.

– Надо было у старушек спрашивать, – пояснила она и стала загибать пальцы. – Там баба Варя живет, Марина Степановна, потом еще Гусевы, Тамара Борисовна…

Воспоминания прервал звонок. Он так неожиданно задребезжал, что подскочили обе. Валентина понеслась к телефону и с кем-то начала переругиваться, а Зинаида от нечего делать оглядывала маленькую, чистую кухню. Все было подобрано со вкусом и любовью. Шторки в мелкую голубую клеточку, голубенький электрический чайник, люстра в той же цветовой гамме, даже настенные часы с нежно-голубой каймой по циферблату. А стрелки… А стрелки часов двигались к цифре два.

Зинаида взвилась ракетой. Уже три часа, как она опоздала! А ей еще добираться!

– Все, Валя! Не задерживай меня больше! – крикнула она из прихожей и пулей вынеслась из квартиры.

С автобусом повезло – пробежала за ним всего метров пять и заскочила-таки, в самый последний момент. Со всех сторон Зинаиду немедленно сжали плечи сограждан, невозможно было даже рукой пошевелить, чтобы расплатиться. Но это была еще не самая страшная пытка. Стало просто невыносимо, когда впереди стоящая бабища принялась ворочаться, а потом и вовсе развернулась лицом к Зинаиде. От нее так разило чесноком, что половина автобуса пришла в движение, чтобы вытащить платки и хоть как-то заткнуть носы. Корытской «повезло» больше всех: бабища прильнула к ней особенно крепко и доверчиво пыхтела прямо в нос. Зинаида какое-то время еще ворочала головой, пытаясь увернуться от ароматов, но держалась недолго: