Юлия Чернова - Павильон Зеленого Солнца Страница 38

— Это было прекрасно, — сказала она. — Звездное небо, редкие стволы бамбука и танцующие фигуры.

Монахиня одобрительно качнула головой.

— Мы с мужем тоже всю жизнь смотрели на мир одними глазами.

Патриция неожиданно смутилась и, чтобы скрыть это, принялась оглядывать дом. Собственно, оглядывать было нечего — голые стены. Патриция не сомневалась: из всех богатств здесь найдутся разве что циновки, кухонная утварь да одежда хозяев — по одной паре на смену. Как не сомневалась и в том, что попала в один из самых жизнерадостных домов округи. Достаточно было вспомнить веселый смех Синь-эй и блестящие глаза ее деда. Жаль, что старик занемог. Патриция невольно склонила голову, понимая, как должна тревожиться монахиня о здоровье бывшего супруга. Болтушка Синь-эй уверяет, что ничего страшного не случилось. Но все же старик в больнице. А внучка может просто не знать всей правды.

Бабушка Синь-эй усиленно потчевала гостей рыбой и рисом, но ни Патриции, ни Эндо есть не хотелось — от усталости. Зато оба мечтали о кружке горячего чая. Патриция попыталась вспомнить строки поэмы, посвященные чаю. Госпожа Ота упоминала о существовании трехсот шестидесяти сортов (с тех пор их стало намного больше). Патриция чувствовала себя так плохо, что никак не могла воспроизвести в памяти главу, начинавшуюся словами: «Нежный душистый листок…» И ужасно на себя злилась. Позабыла главу о чае, позабыла описание священнодействия! Глоток чая ранним росистым утром так же не похож на глоток чая душным знойным вечером, как не похож умилительный лепет младенца на мудрую речь старика.

Патриция с трудом удерживалась от того, чтобы не вернуться в машину за томиком стихов госпожи Ота. С трудом обуздала нетерпение, сообразив, что в машине лежит отвратительный английский перевод. А перевод несравнимо более изящный, французский, она умудрилась оставить в домике на сваях еще в тот злосчастный вечер, когда инспектор Ямура увозил их с Элен в столицу. Во время бегства из океанария рассказала об этом Эндо, и он предложил заехать за книгой по пути на мыс Цуна. Но до домика на сваях они добраться не успели. В рыбачьей деревушке царил переполох. Выяснилось, что утром дедушка Синь-эй неожиданно занемог и был увезен в городскую больницу. Каждый из соседей хотел забрать к себе проливавшую слезы внучку. Синь-эй, однако, умоляла, чтобы ее отправили в столицу, к тете — тогда она сможет навестить дедушку. Рыдала до тех пор, пока соседи не посадили ее в автобус.

Не успел автобус отъехать, как в деревню, следуя обычными монашескими тропами, забрела бабушка Синь-эй. И тут уж односельчанам досталось от нее сполна. Недаром в Тайане поговаривают, что никто не умеет так браниться, как кроткие монахини. Почтенная старушка довела до сведения заботливых соседей, что именно о них думает. Надо же было сообразить — отослать девочку в город, да еще в семью, где имеется двенадцать детей, пятеро из которых приемные! Конечно, где двенадцать детей, там найдется место и тринадцатой, но Синь-эй привыкла к просторам. Запереть ее в городской квартире — все равно что дельфина посадить в садок для мальков.

Патриция, слушая монахиню и вспоминая черноглазую попрыгунью, не могла не признать справедливости упреков. Переглянулась с Эндо. В один голос они вызвались съездить в столицу и вызволить маленькую узницу. Предложение было встречено с восторгом не столько монахиней, которой неловко было затруднять незнакомых людей, сколько ополоумевшими от радости соседями. Эндо с Патрицией вернулись в столицу. Разыскали родственников Синь-эй. Сама беглянка уже успела повидать дедушку в больнице и чуточку успокоиться. Услышав же, что в деревне ее дожидается бабушка и что возвращаться предстоит на машине, не устояла перед двойным соблазном и начала проситься домой. Эндо с Патрицией вежливо отклонили предложение переночевать на полу в обществе тринадцати сорванцов и отбыли обратно в деревню.

— Горным ключом вскипает вода…

Патриция вздрогнула, услышав слова, которые так долго и тщетно пыталась вспомнить. Какое счастье — говорить с людьми на одном языке! Читая строку из поэмы — знать, что ее подхватят. Не одной биться над вопросами, тревожившими еще госпожу Ота. Как приблизить к себе достойнейшего из людей? Как любить опустошенную землю, не позволяя забыть то прекрасное, что было на ней? Пробегать мимо таких вопросов — все равно что пробегать мимо собственной жизни.

Патриция смотрела на монахиню, радуясь, что может найти понимание не только с кем-то одним, очень близким, но и с малознакомыми людьми.

— Горным ключом вскипает вода, — повторила бабушка Синь-эй, заваривая чай.

Наступило долгое молчание, которое Эндо с Патрицией осмелились нарушить, лишь отпив по глотку. Оба вспомнили Элен за столом у профессора Шеня и невольно заулыбались. Затем должным образом порассуждали о достоинствах чая, в особенности — предложенного сорта.

— Чайный куст — священное растение, — неторопливо заговорила монахиня, обращаясь к Патриции. — Госпожа Ота посвятила церемонии чаепития несколько стихов. Она умела видеть великое — в малом и пробуждать в людях любовь к тому, что любила сама. Так, человек, безразличный к сорту «Ветер заката», прочитав строчки о запахе пыли и меда, не сможет не предпочесть этот сорт остальным.

— Как равнодушный к пению цикад не сможет не слушать их ночи напролет, заглянув в главу о «Звенящей усладе лета», — подхватила Патриция.

— Я вижу, вы читали поэму сердцем, — улыбнулась монахиня.

Неизвестно, кому эта похвала доставила больше удовольствия: Патриции или Эндо, не сводившему с нее взгляда.

— Мало кому удается прочесть поэму так, как ее прочел Ю-Чжан, — ответила Патриция.

Монахиня улыбнулась одними глазами.

— Да, он прочел поэму и приказал возвести Фарфоровый город. И все же не один Ю-Чжан посвятил жизнь прославлению памяти госпожи Ота. Более двух столетий монахи местного монастыря ухаживают за чайными кустами. Здесь ровно триста шестьдесят сортов — именно столько было известно во времена госпожи Ота. Поэтому к церемонии чаепития в монастыре особенное отношение. На протяжении многих лет монахи собирали сказки, легенды, истории, связанные как с чайными кустами, так и с предметами, необходимыми для чаепития. Об одних котелках для воды существует более сотни сказаний. А уж о коробочках для хранения чая и о самих чайниках…

Патриция непроизвольно схватила Эндо за руку. Он выпрямился. И уже не казался ни измотанным, ни усталым. Наклонившись вперед, посмотрел монахине в глаза — напряженно, цепко.

— Легенды о чайниках?..

Патриция чувствовала, что начинает дрожать, как в лихорадке. Неужели благодаря случайности они нашли то, что так долго искали? Глаза Эндо сухо заблестели, от него словно огнем дохнуло.

Монахиня чинно сложила руки на коленях, стараясь не замечать волнения гостей — это было бы невежливо.

— Вы щедро вознаградили нас за поездку в столицу, — сказал Эндо. — Ради такого рассказа стоило бы пересечь всю страну.

— Не придавайте слишком большого значения словам старой женщины. Вам нужно уезжать, а я отнимаю время болтовней. Простите. — Монахиня поклонилась.

— Мы не устали, но должны торопиться…

Эндо не договорил. Монахиня поняла его и без слов. Поднялась, раздвинула перегородки. Дождь кончился, тучи разошлись, в лунном свете поблескивали мокрые ступени террасы.

— Ворота монастыря запирают на закате, — объяснила монахиня.

Патриция, стиснув руки, повернулась к Эндо: неужели придется ждать утра?

— Не впускают даже паломников? — спросил Эндо.

— Впускают. Но…

— Мы не похожи на паломников, — перебил Эндо. — Не нуждаемся в пище и крове. И все же попробуем постучаться…

Монахиня выслушала его, опустив ресницы. Вероятно, почувствовала: если ворота монастыря не распахнутся, этот человек пройдет насквозь. После минутной паузы сказала:

— Я дам вам письмо к племяннику. Он настоятель монастыря.

Теперь пришла очередь Эндо и Патриции — низко кланяться.

Монахиня извинилась, что не может сама проводить гостей, и, не слушая возражений, разбудила внучку. Сонная девчушка терла руками глаза и похныкивала, жалуясь на усталость. Но едва услышала о предстоящей прогулке, как принялась скакать на одной ножке. Она охотно поднимется на гору Синь-эй. Иностранка не забыла, что гора носит это имя? «Синь-эй» — «ранняя пташка».

С каждой минутой девочка радовалась все больше. По утрам она относила в монастырь рыбу, но ни разу не ступала за ворота ночью. Это должно быть ужасно интересно и ужасно страшно! Она увидит колокол, под которым основатель монастыря прятался от злых духов. Говорят, по ночам этот колокол сам издает слабый звон. Тот, кто его услышит, узнает свою судьбу. А еще говорят, что…

Бабушка строго взглянула на внучку, и Синь-эй умолкла. Затем ей пришлось выслушать тысячу наставлений, как себя вести. Заметно приуныв, девчушка поплелась вперед, за ней последовали Эндо с Патрицией. Монахиня, стоя на пороге дома, провожала взглядом удаляющиеся огоньки фонариков.