Иоанна Хмелевская - Смерть беспозвоночным Страница 4

— О, в этом чувствуется что‑то конкретное, — оживилась Лилька, сразу успокоившись и взяв себя в руки. — Ладно, считай, что твои семейные рассуждения я принимаю и соглашаюсь с тобой на все сто. И мне сразу стало легче. Спасибо, подруга. А что скажешь о чужих людях? В чем тут соль?

— В Эве Марш.

Лялька с бокалом у рта выжидающе смотрела на меня. Я постаралась как‑то упорядочить мысли и изложить проблему в сокращенном виде.

— Эва Марш — это символ и квинтэссенция моих, рассуждений, причем в них она не одна, вокруг нее такая же толкучка, как в трамвае в часы пик Это ведь она написала книгу, не так ли? Задумала ее, выносила, написала, вынула из себя какую‑то мысль, какой‑то образ и передала нам — нате, подумайте, посмотрите. Во всяком случае, хотела передать нам. А в ее мысль всосался паразит в лице режиссера, весь материал книги вылакал, снабдил своими излюбленными пошлыми фитюльками, все смешал так, что мысль куда‑то исчезла, переварил сам все украденное и выпустил на свет, прошу прощения, через задний проход!

Лялька так энергично кивнула, что ткнулась носом в бокал, и отпила глоток вина.

— Судя по увиденному мною «произведению», так оно и было. Но почему ты думаешь, что испаскудил его режиссер? Может, сценарист?

— Мне ли не понять? Слишком много я видела прекрасных сценариев, изуродованных именно режиссерами. Нет, ко мне они не имели отношения, не думай, в данном случае не лично меня ели. Пострадали произведения — не моим чета. Сенкевич в гробу переворачивается, Крашевский, Реймонт, Прус, Диккенс… Дюма и вовсе всю могилу разрыл. Я не стану называть современников, которые еще живы…

— От живых трудно ожидать, чтобы они в фобу перевернулись, — верно заметила Лялька, — но их самоубийство меня бы не удивило.

— Меня тоже. А потом какой стыд переживает автор, ведь все валят на него! Вон как твоя Каська. И не сценарист, разрешите вам заметить, распределяет роли, а режиссер. Вот, скажем, вся книга построена на одной толстой блондинке: она главная героиня, от ее внешности многое зависит в повести, — а на экране мы видим худущую брюнетку и ничего не можем понять. Перепутаны реплики и диалоги, не говоря уже о сюжетных линиях. Повесть рассыпается как карточный домик. А все потому, что он, скотина этакая, не выносит полненьких блондинок и обожает тощих брюнеток.

Лялька кивала головой с какой‑то нечеловеческой, а просто автоматической регулярностью, соглашаясь с каждым моим словом. Не выдержав, перебила меня и принялась вспоминать любимые наши произведения, загубленные подонками режиссерами, когда те по–своему перенесли их на экран. Зачастую получалось нечто совершенно противоположное намерениям автора.

А время бежало. Мы как‑то забыли о нем.

Рядом с изящной блондиночкой появился мужчина намного солиднее ее, тоже в космическом костюме. Блондинка набросилась на него, колотя кулаками по груди. Вряд ли она так проявляла свою любовь к мужчине. В этом мы убедились, когда сквозь уличный шум услышали ее писклявые возгласы: «Идиот!», «Кретин!», «Негодяй!». Наверное, он очень уж опоздал и заставил даму долго ждать, не говоря уже о том, что ей пришлось самой загонять на тротуар тяжеленную машину.

Лялька вдруг спохватилась — пошла последняя минута оставшейся нам четверти часа.

— А об одиночестве, которое ты тоже осуждаешь, поговорим в следующий раз. Оставить тебе денежку?

— Окстись, я еще в состоянии заплатить за бутылку вина.

Лялька умчалась. Я продолжала сидеть над своим бокалом, думая об Эве Марш.

…Была полночь, но я еще успела позвонить Ляльке на ее сотовый: эти беспозвоночные паразиты, эти пиявки, не давали мне покоя.

— Слушай, извини, пожалуйста, но я только что вспомнила. Они не плазинцы, эти пиявки, а кольчатые черви. Но с эстетической точки зрения само словечко «плазинцы» мне кажется более подходящим для пиявок, чем кольчатые черви.

Как‑то так получалось, что в последние годы, когда я возвращалась из длительного заграничного путешествия, меня непременно поджидало какое‑нибудь из ряда вон выходящие событие. Фатум? Я смирилась с судьбой и уже ожидала информации, от которой волосы на голове вставали дыбом, я вся цепенела, только в голове начиналась бешеная карусель. Или напротив, голова делалась пустой, ну прямо космическая пустота, — а ведь требовалось молниеносно найти решение.

Вот интересно, можно ли в космической пустоте вообще что‑либо отыскать?

Я не доехала четырех километров, пришлось свернуть с улочки, притворяющейся автострадой, и притормозить. Услышанная на сей раз сенсация оказалась такого рода, что пришлось остановиться, дабы выслушать информацию со всей серьезностью. А остановилась я перед подъездом какого‑то дома, прижав сотовый к уху.

— Повторите еще раз, пан Тадеуш, — попросила я своего литагента. — Это тот земельный участок, что при Кабатах?

— Именно тот, из‑за которого вы… так сказать… нервничали…

— Из‑за которого я подняла скандал, — нетерпеливо поставила я точку, поскольку вежливый пан Тадеуш никак не мог найти подходящего слова, чтобы не обидеть меня.

— Пусть будет скандал, — согласился мой собеседник. — Он действительно продается, то есть будет продаваться. То есть его можно будет купить, если вы все еще хотите его приобрести. Тогда надо немедленно застолбить за собой право первенства. Ну как же, вы первая выразили желание его купить, короче — право первенства покупки. Такая оказия! Я надеялся застать вас дома, думал, пани уже приехала…

— А я и приехала. Доезжаю до дома. Сколько за него хотят?

— Вот именно, в этом и состоит оказия. По тридцать долларов за метр.

— Сколько?!

— Тридцать долларов.

— А земля выведена из сельхозоборота?

— В том‑то и дело. За давностью могут опять ввести, да и вообще у нас законы меняются каждый день, но надо немедленно проверить, отсюда и спешка.

— А почему так дешево?

— Продает дочка, это она торопится, у них там какие‑то расчеты с мужем, а ведь у нас с ними контракт, так что мы можем быть первыми в очереди, а ведь вы так хотели…

— Минутку. Более двух тысяч пятисот метров по тридцать долларов. Трижды два и половина… пан Тадеуш, у меня не найдется столько! А кредитов не хочется брать…

— И не нужно! Только задаток, чтобы гарантировать право первыми купить, но еще сегодня. Завтра будет уже поздно. Банки работают до двадцати…

Несколько ошарашенная неожиданной новостью, я попыталась собраться с мыслями. В таких выгодных для себя условиях мне чудилось какое‑то мошенничество, какой‑то подвох, ведь на той территории, где расположен понравившийся мне участок, цены доходят до ста долларов за метр, а никак не тридцать. А я так мечтала об этом участке! Рискнуть? Ну, пусть потеряю двадцать тысяч, кто не рискует, тот, как известно, не пьет шампанское, но вот чудится мне какой‑то крючок, на который хотят меня поймать. Где он скрыт?

— Минутку, пан Тадеуш, дайте подумать. Перечислить деньги я могу и из дома, буду там через восемь минут, вы мне дайте номер счета, но почему же так дешево? Предполагают провести там железную дорогу? Обнаружилась радиоактивность местности? В болоте что‑то лежит?

— Да нет же, говорю вам, что продает дочь покойного…

— Ну и что же, что дочь… Стойте, какая дочь и какого покойника?

— Дочка Вайхенманна. Вы что, разве не знаете? Вайхенманн убит!

— Что вы сказали???

— Убит, говорю, как вы могли не знать этого? Правда, шум только начинается, но по телевизору уже намекнули, пока одни общие слова. И по радио сказали, но тоже без подробностей. Я случайно знаю подробности, но вот как вы могли ничего об этом не слышать?

— Я не смотрю телевизор и радио не слушаю, — только и произнесла я. На большее не хватило сил. Но чувствовала, что где‑то в самой глубине души у меня зарождается эйфория. Недолго ждала. Чуть слышное поначалу пение ангелов становилось все громче, и вот ангельские голоса грянули с мощностью духового оркестра.

Вайхенманн мертв! Помер! Убит! Нет, это слишком прекрасно, чтобы быть правдой. Убит, сказал Тадеуш. Где же выискался этот благородный Робин Гуд, Яносик, Зорро, Алый Первоцвет, кто еще способен на столь рыцарский поступок? Даже если обыкновенный бандит — да ниспошлет Господь ему здоровье и благополучие! И ублюдок никогда никому ничего не испортит и не испаскудит! Уже никогда больше этот прохиндей, мерзавец, вандал, кретин надутый, мразь недорезанная, подонок и ублюдок не украдет и не присвоит интеллектуальную собственность человека, посвятившего своему труду много дней и ночей! Никогда не присвоит чужого вдохновения, на которое имеет такое же право, как я на испанскую корону!!!

Я даже не успела решить, почему именно испанскую, ведь с нею я не имею ничего общего, логичнее было бы сравнить с тем, что мне ближе… лучше бы подумала — никогда не получит Нобеля, как я за мои достижения в области физики. Из дома, возле которого я стояла, вдруг вышел какой‑то человек и, со злобой покосившись на меня, стал открывать ворота. В облаке счастья я полюбила и этого человека вместе с его воротами.