Хелена Секула - Туз пятой масти Страница 4

– Садитесь, прошу вас, пан прокурор! – Она протерла тряпочкой идеально чистый табурет.

– А откуда вы знаете, что я прокурор? Вопрос глупее трудно было придумать. На бесплодные разговоры на заводе я тратил, к великому неудовольствию своих начальников, уже второй день, к тому же и не скрывал своей должности.

– Так ведь все в курсе дела, прокурор на спиртовом заводе дело обычное. Слышала, вы про Климиху расспрашиваете, так я сразу скажу: из-за мужика травилась! Казик Омерович его зовут, работает у нас на заказ, потому как художник, к нам через пани Халину и пришел. Только я вам, пан прокурор, не для протоколу все это говорю, потому что она такая симпатичная, жаль мне пани Халину… а подписывать я ничего не буду. Не для нее этот парень…

– Несерьезный?

– Да смазливый больно! Не парень, а картинка, он ей в сыновья годится, такой молоденький. Она ведь женщина еще ничего, а при нем смотрится ровно рухлядь старая. Он ее небось стыдился, потому что, бывало, заявится, а на нее и не смотрит… Словечком перемолвится, нехотя так. Из-за этого хахаля все и случилось, пани Халина терзалась, что он за каждой юбкой оглядывался. А может, не только оглядывался, а и все такое, что и сказать-то нельзя. Красивый мужик – это для других соблазн; ежели баба хочет при себе кого-то иметь, надо мужика по своей мерке подбирать. Да кто из дурочек это понимает? Все за гладенькими-сладенькими бегают, а на всех-то красавцев не напасешься. Избалованные они, красавцы-то эти… А вы женаты, пан прокурор?..

Художник, график!

И все сразу сошлось, стоило мне проверить адрес Казимежа Омеровича. Он жил на вилле Заславских!

ДОРОТКА ЗАСЛАВСКАЯ

– …Мало ли от чего зависит, помню я или нет… Сколько лет прошло! В пятидесятых, говоришь? В сорок девятом? Это ж четверть века назад! Как тебя там? Дорота? Ты не гони лошадей, а скажи сначала, кто тебя прислал именно ко мне.

– Никто! Просто в отделах кадров всех ресторанов я просила дать мне адреса людей, которые работали в те времена… Большинство уже на пенсии. Я так надеялась, что кто-то из них вспомнит. Если вы со мной поговорите, я вас отблагодарю.

Он внимательно смотрел на меня сквозь стекла в тонкой золотой оправе, и глаза его казались недобрыми.

Я понятия не имела, как надо давать деньги в таких обстоятельствах. Замялась и принялась бестолково шарить в сумочке, как будто не знала, что там только три банкноты по пятьсот злотых и горстка мелочи. Три месяца копила. Родители давали на карманные расходы по сто злотых в неделю, триста мне выдала Анеля.

Попросить сдачу с пятисот? Неудобно, он может обидеться, а мелочи у меня – кот наплакал. Жадный старикан! Взгляд выцветших глазок прожигал мне руки, я совсем растерялась.

– Это вам… – Я неловко сунула ему банкноту.

Если и дальше буду таким же лохом, моих денег хватит аккурат на трех кровососов, а на обратный билет вообще не останется. Как только выйду от этого гада, разменяю деньги!

– Ты уже у кого-нибудь была?

Я честно ответила, что он первый в моем списке.

– А почему? – Желтые, как воск, скрюченные артритом пальцы схватили мою денежку. – Почему ты выбрала меня?

– Вы работали барменом в самом крупном ресторане, вот почему.

– А скажи, зачем тебе эти сведения?

Я была готова к такому вопросу, но теперь подумала, что он станет снова тянуть из меня деньги: слишком легко старый змей заполучил эту пятисотку. Только сейчас до меня дошло, как же я лопухнулась, заплатив ему ни за что, за туманное обещание рассказать о человеке, которого он мог и не знать.

– Речь идет о наследстве… В Канаде умерла тетка, которая отписала свое имущество Марии Козярек, своей единственной родственнице, живущей в Польше. Поисками наследницы по просьбе адвокатской конторы в Торонто занимается известный варшавский адвокат…

– Как его фамилия?

– Винярский, – назвала я первую пришедшую в голову фамилию. Правда, пан Винярский на самом деле был известным адвокатом и другом моего отца. – Винярский, – повторила я, – выступает как доверенное лицо этой фирмы.

– Вот оно как… И адвокат вызнал, что Мария Козярек в пятидесятые годы жила в Щецине?

– Да! И все следы на этом обрываются.

– А прозвище Жемчужина тоже Винярский раскопал? – Я кивнула. – Так почему же адвокат не пошел с этим в милицию, не дал объявление в газету? – Крыть такие убедительные доводы мне было нечем. – Или адвокат не знает, что за деньги и мертвый воскреснет? Да после такого объявления бабы по фамилии Козярек к нему толпами повалят, только знай выбирай. Ага… Так, значит, известный адвокат прислал тебя… А кто ты ему?

– Я его стажерка…

Экую глупость сморозила! Ни в мою дурацкую стажировку, ни в известного адвоката старик не поверит. Я испугалась, что теперь он перестанет мне доверять и будет молчать как рыба.

Я чувствовала, как пылают щеки. Вся моя самоуверенность растаяла. Я не смела поднять глаз, боясь, что старик окончательно раскусит мою игру. Лихорадочно раздумывая, как выйти из неловкого положения, я на живую нитку сочиняла более правдоподобную историю. Мучительное молчание все тянулось и тянулось.

– Может, стажеркой ты и будешь, но не сейчас!

– Нет… – Я посмотрела на деда виноватыми собачьими глазами.

– И не стыдно врать старому человеку? – Он гордился своей проницательностью. – Зачем ты ищешь Жемчужину?

– Я ее… дочь… Моя мать, то есть Мария Козярек, когда-то жила в Щецине.

– Так бы сразу и говорила… – Выпученные рачьи глазки слегка подобрели. – Когда ты потеряла мать из виду?

– Я ее никогда не видела. Выросла в детском доме в Варшаве.

На сей раз он поверил, не догадался, что я снова вру. Мне удалось попасть в нужную тональность. Неизвестная мать, брошенная сиротка – этим можно тронуть даже старое черствое сердце.

– Значит, ты ищешь мать, а канадское наследство – липа?

– Нет, просто еще одна баба на него нацелилась, тоже Козярек, только зовут ее Ванда. Винярский в поисках Марии вышел на меня, но у этой Ванды деньги водятся, а я…

– Отца тоже не знаешь?

– Нет… Но фамилия у меня отцовская. – Я набрала побольше воздуха, словно собиралась нырнуть. Господи, как же колотится сердце. Я чувствовала, что бледнею. Притворяться несчастной, глядя старику в глаза, было уже ни к чему – я совсем вошла в роль. – У меня в метрике записано: отец Владислав Банащак. Может, вы слышали эту фамилию? Родилась в Щецине, – врала я, как по нотам. Если попросит паспорт, скажу, что забыла взять.

Старик ни о чем не спросил.

– Нет, деточка, не слышал, – ответил он мягко. Похоже, я пробудила в нем сочувствие.

– Ну да, понятно… разве это отец? – упавшим голосом сказала я. – Детям вроде меня вписывают первую попавшуюся фамилию, просто чтобы комплексов потом не было, правда? Я вас умоляю, скажите, что вы знаете о Жемчужине?

– Успокойся, детка, возможно, я знал совсем другую Жемчужину, не Марию Козярек, твою мать… Послушай, что я тебе посоветую. Плюнь ты на таких родителей, которых… сколько тебе лет?

– Семнадцать! – На всякий случай я убавила себе годик.

– Которых за семнадцать лет в сердце боль не кольнула, чтобы собственное дитя увидеть, узнать, живо ли вообще. С Божьей помощью ты выросла, ремеслу, поди, какому-никакому тебя учат, а?

– Я в лицей хожу.

– Сколько прожил, а такого не слышал! Так из детских домов и в лицей могут послать?

– Да, если у человека хорошие оценки. У меня никогда ни одной тройки не было. – Я почти не лгала.

– Ой, молодчина! – обрадовался дед. – А на каникулы вас так без взрослых и отпускают?

– Нет. Директриса позволила мне поехать в Щецин, она знает, что я мать ищу.

– И детский дом оплатил тебе дорогу?

– Это мои деньги, я их на школьной практике заработала, еще в прошлом году. Они лежали у директрисы. Если причина уважительная, директриса выдает деньги на руки. – Я уже полностью вжилась в роль.

– На – ка, деточка, твои деньги обратно, я сиротский грош не возьму. – Дед сунул мне в руки банкноту. – И от души тебе советую, не ищи ты их. Ежели ты дочка той самой Козярек, рано или поздно адвокат тебе это наследство высудит. Скажи себе, что родители померли, так самой спокойнее будет.

– Так ведь неизвестно, умерли или нет…

– Неизвестно, но ты себе так скажи. Вот же вбила дурь в башку! Ну найдешь ты Жемчужину, окажется, что это и есть твоя мать. Ты ведь по ней тоскуешь и светлый образ в душе носишь, думаешь, она такая же, как остальные матери, может, даже лучше. Ты ребенок еще, но пойми, Жемчужина была портовой девкой…

Я заледенела, внезапно накатила слабость. Дедок увидел мою реакцию и размяк еще больше.

– Не хотел я тебе больно делать, но так оно и было, а ежели упрешься и станешь все-таки разыскивать ее, еще и не такого наслушаешься. Привыкай… Семнадцать лет – это много, а в ее профессии целый век. Если жива еще, не то что на Жемчужину – на человека-то вряд ли похожа. Ну, найдешь ты ее, может, она еще по шалманам таскается, пьяных мужиков на пиво или стакан водки раскручивает… Думаешь, в ней материнские чувства уцелели? Дурочка! Она твоей тоской кормиться будет, деньги из тебя начнет тянуть… Ну что ты на меня смотришь, словно я твоих отца с матерью убил. Правду ведь говорю, насмотрелся за тридцать лет, пока за стойкой стоял…