Ольга Лукас - Элексир князя Собакина Страница 40

— И атомы.

— И э-лемен... элемен... — Костя уже плохо выговаривал слова.

— И элементарные частицы, — авторитетно подтвердил отец Симеон.

— Так сколько же тогда всего духов получается?

— Бесконечное множество и еще один. Учитель-то повыше других будет.

— Погоди. А каким тогда духам у вас храм посвящен?

— А всем сразу. Чего их разбирать-то? Всем духам храм, а учителю — отдельный во храме придел. Потому как благодарность, сын мой, есть свойство высших натур. Наливай давай!

Послышалось бульканье, потом уханье, потом кряканье, потом чавканье.

— Скажи, Сеня, а почему у вас там иконы православные висят? — снова раздался голос Бабста.

— Пущай висят. Мы веру предков не отвергаем.

— Да как же вы так живете? цивилизация же везде, наука, прогресс, а вы тут как первобытные.

— А чего мы не умеем? Колодец рыть, избу рубить, упряжь шить, сани делать, сапоги тачать, картошку копать, капусту солить, саки гнать, валенки подшивать? Все мы умеем. А вы тут, с Вавилона понаехавши, учить нас будете.

— Ну хорошо, вот ты в школе детей учишь. А дальше что с ними будет, ты подумал?

— А ничего особенного не будет. Подрастут, на работу пойдут, потом замуж. Женихов вот, правда, у нас совсем не стало.

— А ты чего не женат? Запрещено, что ли?

— Да нет. У меня Дуня, мика моя, за хозяюшку. А если ожениться, то женские духи взревнуют, пакостить начнут. Будто ты баб не знаешь?

— Да уж, знаю... — вздохнул Костя.

Снова послышалось бульканье и сопутствующие ему звуки. Потом отец Симеон продолжил:

— Вот Гераська Пекунин, председатель, хочет меня на своих дочках женить. Хоть на обеих сразу, говорит, женись. Однако же я в сомнении пребываю.

— А что такое?

— Герасим закон нарушает, — ответил поп, понизив голос. — У его в подполе телевизор «Радуга», он по ему кино смотрит. А девки его, козы пустоголовые, всё рекламу глядят, а это грех смертный.

— Стало быть, телевизор вам нельзя смотреть?

— Нет, нельзя. Духи тоже разные бывают. От этих, из ящика, надо подальше держаться. Будешь на них пялиться — ночью к тебе теньгуй мохнорылый придет. Посмотрит на тебя свиньей — а наутро, глядишь, ты и сам в свинью превратился.

— Да, это ты точно сказал...

— То-то. Наливай, сердечный человек!

Снова послышалось бульканье.

— А ты чего, Костян, с гитарой приехал, а не поешь? — спросил батюшка. — Спел бы чего, если умеешь.

— Это я всегда пожалуйста.

Послышались звуки настраиваемых струн, а потом Бабст запел — но совсем не по-бардовски, а глубоко и задумчиво:

Знаю, ворон, твой обычай,Ты сейчас от мертвых телИ с кровавою добычейК нам в деревню прилетел.Где ж ты взял кроваву руку,Руку белую с кольцом...

Батюшка подхватил гулким басом:

Где же ты летал по свету,Где кружил над мертвецом ?

Бабст вдруг брякнул всей ладонью по струнам и сказал мрачно:

— А ведь все равно помрем, Сёма.

— Ничего! И духи помирают, — утешил его отец Симеон. — Ты молись, а там уже не наше дело. Ну, давай, запевай следующую. Хорошо поешь, душевно.

— А ты наливай!

— Нет уж. Бери бутыль. Я тебе должен наливать, а ты — мне. Обычай такой.

Исполнив обычай, Костя снова запел. На этот раз послышалась песня Окуджавы:

Пока земля еще вертится,Пока еще ярок свет,Господи, дай же ты каждому,Чего у него нет...

Голоса новых друзей звучали в унисон.

Княжна тем временем доела последний бутерброд.

— Послушай, Пьер, они так будут пьянствовать до утра, — сказала она. — Давай пока сходим к председателю. Мы ведь приехали не на концерт, а за дедушкиной березой.

— Да, да, ты права, — кивнул Савицкий. — Придется без Кости идти.

Они вышли во двор. Паша сидел на лавочке, обнимая Дуню и что-то нашептывая ей на ухо. Вид у него был гораздо бодрее, чем раньше: щеки порозовели, а дреды боевито торчали во все стороны. Дуня не переставая хихикала, не забывая прикрывать рот ладошкой.

— Оклемался? — улыбнулся Петр Алексеевич.

— Ага. Ты представляешь, оказывается, эти самые ссаки вполне можно пить, если с умом разбавить. Меня Дуня научила. Напоминают «Нихон-сакари джосен», но только маслянистей и букет в два раза гуще. Зачетная вещица! Я думаю, Алексеич, нам надо с тобой об экспортных поставках в Москву перетереть. У меня кореш есть, он манагером в «Дайконе» работает...

— Ой, Пашенька, какой же ты умный! — восхищенно прервала его Дуня. — Такие слова знаешь! Вот сразу видно, что академик!

Она тоже явно попробовала разбавленного напитка: улыбка ее стала еще блаженнее.

— Да не, я всего лишь кандидат наук, — скромно поправил ее Живой.

— Послушай, Павел, мы сейчас идем к председателю, — сказал Петр Алексеевич. — Пойдешь с нами или будешь дальше лечиться?

— Правильно, идите, конечно, — поддержала его Дуня. — Герасим Ильич вас уже давно ждет, наверно. Тут недалеко, четвертая изба от нас.

— Спасибо, мы найдем, — поблагодарил ее Савицкий. — Так что, Паша, идешь или нет?

— Да пусть его лечится, — фыркнула княжна. — Сдохляк!

Она повернулась к Паше спиной и направилась к калитке. Савицкий развел руками и двинулся за ней.

Живой посмотрел им вслед, о чем-то подумал, а потом быстро чмокнул Дуню в щеку и вскочил.

— Эй, погодите! — крикнул он.

Княжна не отреагировала, зато Петр Алексеевич обернулся и призывно помахал рукой.

Паша догнал их уже на улице и обнял за плечи.

— Кота сера меси ногами... — затянул он на мотив харе-кришны. — Охо-хони, меси ногами... А что, ребята, тут можно жить! Мне нравится. Да здравствует Бонзайцево!

Глава 18

Уникальное торговое предложение

На улице было тихо — не гомонили дети, не пело радио, не тараторил телевизор. Где-то на околице лаяли собаки, да из-за соседнего забора доносился храп: видимо, хозяин вкушал на природе завещанный учителем напиток и несколько перестарался. Охотники за березой шли молча.

— Вот она — четвертая изба. Наверное, здесь. Сестренка, ты держись ко мне поближе. Сектанты они, конечно, безобидные, но мало ли что, — озабоченно произнес Савицкий.

Изба ничем не выделялась среди других бонзайских жилищ — разве что косуха у ворот была позатейливее изукрашена. Над дверью висела табличка, выполненная знакомой уже славянской каллиграфией:

ЗАО

КОЛХОЗ «СВЕТЛЫЙ ПУТЬ»

ПРАВЛЕНИЕ

Обед с 14:00 до 15:00

— Как они все тут обедать любят! — заметил Живой.

— Светлый путь — это из буддизма? — поинтересовалась княжна.

— Нет, Верочка, это из марксизма-ленинизма, — покровительственно пояснил Савицкий. — Так, ребята, разговаривать с председателем буду я. Нет возражений? Вот и прекрасно.

На крыльце сидела, подобрав под себя лапки, пушистая серая кошка.

— Беги отсюда, котик, беги! — наклонившись к ней, прошептал Паша. — Забьют же ногами, изверги!

Кошка даже взглядом его не удостоила.

— Какая хорошенькая мордочка! — потянулась к кошке княжна, но тут же спохватилась. — У нас в загородном доме живет несколько кошек, это весьма шарманизирует обстановку.

Кошка проигнорировала и этот пассаж.

Разувшись в сенях и оставив свою обувь рядом с внушительных размеров сапожищами, научные работники вошли в помещение.

Обстановка конторы напоминала старые фильмы про колхозную жизнь. Слева — оставшийся от советских времен комод и выкрашенный голубой масляной краской сейф, рядом — дребезжащий холодильник «Орск». Справа — разномастные стулья с истрепавшейся обивкой. Над стульями до самого потолка рядами висели почетные грамоты. В центре стоял письменный стол, а в красном углу был устроен небольшой алтарь учителя с бонсаями и приношениями. Подоконник тоже был густо уставлен бонсаями.

За столом сидел лысый мужчина с бурятским лицом, на котором очень странно смотрелись усы, окруженные не доросшей до интеллигентной бородки седоватой небритостью. Он что-то быстро писал.