Дарья Донцова - 13 несчастий Геракла Страница 42

Я, оцепенев, слушал бесхитростный рассказ Нюши.

Обнаружив на пищеблоке непрошеных гостей, она решила предпринять адекватные ответные действия и отправилась на строительный рынок, там ей в момент посоветовали купить то, что она упорно называет сейчас «отвердитель». Суперсильный, мгновенно схватывающийся герметик.

«Только немного бери, — предупредил продавец, — выдавишь чуток и лопаткой по всем дыркам размажь, да не тормози, он быстро схватывается, потом не сковырнешь! Стену намочи, на мокром в полсекунды действует, а на сухом минут пять-семь подождать надо».

— Так на баллончике тетка со взбитыми сливками, — забормотал я, — и с лопаточкой для торта.

— Вона, — фыркнула Нюша, — это у ей герметик, а в лапе мастерок! Ну сам посуди, за каким фигом ей резиновые перчатки для сливок?

По моей спине потек пот. Лика завизжала и кинулась к Антону. Двоюродный брат рухнул в кресло. Я машинально подошел к креманке, которая предназначалась Николетте. Из нее торчала белая масса, похожая на снег. Я попытался нажать на массу. Куда там, она была совершенно каменной!

— Ваня, — простонала Лика, — мы убили их!

— Спокойствие, только спокойствие, — пробормотал я и схватил телефон.

— «Скорая», двадцать пятая, слушаю.

— Что делать, если человек засунул в рот герметик?

— Что? — не поняла диспетчер.

Я как мог попытался объяснить ситуацию. Лика тряслась около меня. Николетта лежала на диване, Антон стек в кресло.

— Сейчас приедет медицина, — пообещал я, — и расцепит вам зубы.

В ответ — тишина. Следующие полчаса мы провели молча, изредка Антон подскакивал на подушке, а потом опять обваливался вниз. Нюша бубнила на кухне:

— Во! Удумали! Отвердитель жевать! Ясное дело — зубы сцепит!

Наконец явился доктор. Чтобы въехать в ситуацию, ему понадобилось энное время?

— Герметик? Зачем они его жевали? — недоумевал «гиппократ».

— С клубникой, вместо сливок, — пояснил я.

— Во, блин, — запричитал врач, — совсем люди того!

— Перепутали случайно баллончики! — тихо сказал я. — С каждым может произойти.

— Да где они его взяли!

— В холодильнике.

— Кто же бытовую химию в нем держит!

Я приободрился. Правильный вопрос! Стой баллончик в шкафчике, в туалете, я ни за что бы не принял его за дозатор со сливками!

Нюша, услыхав возмущение врача, притопала в гостиную и заявила:

— И чаво? На ем написано: хранить в прохладе!

— Но ведь не с продуктами, — справедливо возмутился я, — кто же на полки к сыру и колбасе такое сует. В крайнем случае вынеси на балкон.

— Ну ты даешь! — вытаращилась Нюша. — Июнь стоит, жарища! Для сохранности я его в холод сунула, дорогая вещь, двести рубликов отстегнула. Кто ж знал, что вы ее жрать станете!

— Откройте рот, — велел доктор Николетте.

Маменька покачала головой.

— Губы поднимите, — вздохнул врач.

Глава 25

Я отвернулся к окну. Да уж! Положение хуже губернаторского. Вдруг за спиной раздался странный, шамкающий звук:

— Вава! Ушашно! Кошмар! Бешобрашие!

Я обернулся и отступил к стене.

Николетта, размахивая руками, надвигалась на меня.

— Ты нарошно, шпешиально! Нашшло!

— Вы расцепили ей зубы! — обрадовался я. — Но почему она шепелявит?

Врач протянул руку, я уставился на его ладонь, не очень понимая, что за предмет находится передо мной.

— У этой женщины съемные протезы, — пояснил врач, — я их просто вытащил. А вот с молодым человеком труднее будет… Может, в НИИ стоматологии его отвезти? Дайте-ка баллончик! Прочитаю состав.

Я находился в полном ступоре. Надо же, у Николетты протезы! Мне такое и в голову не приходило. Впрочем, маменька, постоянно жалуясь на здоровье, ни разу не упомянула о зубной боли, мог бы и раньше догадаться!

— Ясно! — воскликнул доктор. — Ну-ка, несите кипяток!

Я погалопировал на кухню за чайником. Не прошло и получаса, как Антон сумел проговорить:

— Ты нарочно! Всегда ненавидел меня!

Сами понимаете, что любые оправдания в подобной ситуации бессмысленны.

— Все хорошо, что хорошо кончается, — обрадованно воскликнул доктор, тряся Антона за плечо, — завтра отправляйтесь к стоматологу, вам лазером все остатки счистят. Если опять почувствуете, что зубы склеивает, мигом горячей водой рот прополоскайте. Вот тут написано, видите: «Можно легко удалить с помощью кипятка».

— Ваня, — простонала, стараясь не артикулировать, Николетта, — принеси нам шай!

— Что? — не понял я.

Маменька посерела.

— Шай ш шахаром. Шиво, шкорей!

— Ни в коем случае! — ожил Антон. — Он принесет нам либо отбеливатель, либо шампунь, либо средство для чистки унитазов. Посмотрит на коробочку, увидит нарисованный лимон и решит, что очень даже вкусно!

— Но… — забормотал я.

— Сам-то не ел, — накинулся на меня Антон, — шутник! Все детство мне соль в кефир сыпал.

— Но…

— Ты нарошно, — шипела Николетта, — я так и шнала!

— Послушайте…

Но маменька и Антон не дали мне вымолвить и слова.

Доктор, старательно сдерживая смех, писал что-то на листе бумаги. Я ретировался в прихожую.

— Эй, Ваняша, — высунулась из кухни Нюша, — ну ты и дал стране угля! Таперича тебя Николетта со света сживет! Она тебе зубы не простит!

— Можно новые заказать, — огрызнулся я, — не так уж трудно.

Нюша захихикала:

— Да я уж эти отскребла! Не в том дело!

— А в чем?

— Так ее тайну все узнали, — веселилась Нюша, — про зубья, они у ей лет пятнадцать! А никому не говорит! Молодой казаться хочет! Я-то знаю! Эх, чаво порассказать могу! Только язык на замке держу. Ни разу покойному хозяину ни о ком не проговорилась! Только он на дачу, а сюда… И козел, и баран, и свинья…

— Ты о ком? — Я перестал понимать хоть что-либо.

Нюша продолжала веселиться.

— Так любовники ейныя! Козел, который на пианине бренчал, баран с книжками, свинья с картинами… Ни разу, ни слова! Порядочная я, другие о своих хозяевах такое натрепят, уши вянут! А я ни-ни! И сейчас молчу! Чего там зубья, с каждым случиться могет, вон у Петьки из пятой квартиры все клыки в двадцать лет повыпали! Ты бы поглядел, как мать в корсет утягивается, чтобы талия тонкой была! А колготки из резины? Ну, дела! Такая дрянь жаркая, но натянешь — и жопа не висит! Убегай, Ваняша, пока цел!

Я отступил к лифту, пытаясь переварить полученную информацию. До сего момента Нюша ни разу со мной не откровенничала. Долгие годы она была моей няней и получила статус домработницы, когда я пошел в десятый класс. Девять лет она водила меня в школу, таскала ранец, утешала и тайком покупала мороженое. Если сказать честно, Нюша всегда заботилась обо мне больше, чем Николетта, та только впархивала в детскую, чтобы поцеловать меня перед отъездом на очередную тусовку. Все мое детство прошло под шепоток Нюши:

— Тише, мама спит!

Утром, когда нянька отводила меня в школу, Николетта спала, когда я в районе двух появлялся дома, она еще почивала. Потом она принимала ванну, одевалась, красилась и… отбывала в гости. Назад Николетта являлась, когда я уже крепко спал! Иногда на матушку нападают воспоминания, и она, закатив глаза, начинает вздыхать:

— Ах, как тяжело воспитать ребенка! Нужно полное самоотречение! Ну представьте себе: раннее воскресное утро, всего двенадцать часов дня, а ты тащишь мальчика в зоопарк! Да уж, тяжел камень материнства.

То, что многие мамы встают каждый день в шесть, чтобы приготовить деткам завтрак, а потом повести их в школу, ей просто не приходило в голову. Впрочем, она не делала со мной уроки, не писала за меня доклады и сочинения, не сидела на родительских собраниях, не шила маскарадные костюмы, не мыла полы в классе, и никогда я не залезал к ней в кровать, чтобы посекретничать. Для всех этих целей имелась грубоватая Нюша.

Я сел в машину и поехал к Ванде Львовне. Козел с пианино — это Олег Ростиславович Курзаков, баран с книжками, очевидно, Леонид Маркович Забельский, а свинья с картинами — Владислав Андреевич Моор. Интересно, неужели отец ничего не знал? Даже не догадывался? А если все же понимал, откуда у Николетты каждый день появляются новые букеты в спальне, то почему терпел?

И что интересного расскажет мне Ванда Львовна? Только сейчас мне пришло в голову, что самый лучший информатор — это живущая в доме прислуга.

Старушка сама открыла дверь и засуетилась:

— Добрый вечер… э…

— Иван Павлович, — напомнил я, вручил коробку шоколадных конфет, снял ботинки, получил засаленные тапки, преодолевая брезгливость, надел их и был препровожден на кухню, где получил чашку отвратительного пойла под названием чай.

Ванда Львовна села напротив и сложила на столе сухонькие ручки, похожие на паучьи лапки. Я сделал вид, что отпил глоток, и приступил к разговору: