Лекарство от хандры - Клюева Варвара Страница 43

Бывшие спецназовцы, служившие вместе с Кузнецовым на территории Союза, в основном согласились с такой характеристикой, но назвать близких друзей Василия не смогли. Кузнецов, по их словам, никого к себе не подпускал. Видно, за пределами Афганистана можно было выжить и без друзей.

Напоследок Селезнев решил поговорить с дворовыми товарищами Василия, шпаной, которую Кузнецов когда-то бросил, побывав на скамье подсудимых. Дон хотел узнать причину радикальной перемены с пятнадцатилетним Кузнецовым, а кроме того, выяснить, не возобновил ли Василий связь с кем-нибудь из них, вернувшись из армии.

Ответа на первый вопрос он так и не получил, а на второй — ответ был отрицательным. Василий здоровался с бывшими приятелями, иногда перебрасывался с ними парой слов, но близкого знакомства не водил.

Селезнев уже опросил всех дворовых забулдыг и собирался на Петровку за списком Халецкого, когда его остановил щуплый молодой человек, представившийся Виталием Бугаевым.

— А правду говорят, будто в Васю Кузнецова недавно стреляли и он куда-то пропал? — спросил паренек, смущенно кашлянув. И, видя, что Селезнев медлит с ответом, торопливо заверил:

— Не бойтесь, я никому не скажу. Мне бы хотелось помочь ему, ведь Вася мой друг.

— Давайте сядем в машину и поговорим, — предложил Дон, не веря своей удаче. Он опросил почти два десятка знакомых Кузнецова, но не один из них не назвал себя другом Василия.

Виталий Бугаев сел в «Жигули», захлопнул дверцу и вопросительно посмотрел на Селезнева.

— Да, — сказал тот, — покушение действительно имело место. Правда, непонятно на кого: на Кузнецова или на его патрона. Вы ведь знаете, что Василий работал телохранителем?

— Слыхал. Анна Степановна говорила.

— А с самим Кузнецовым вы когда в последний раз разговаривали?

— Давно. Наверное, год назад, а то и больше. Когда он из больницы выписался после ранения, я к нему чуть не каждый день бегал, потом как-то закрутился… а тут и он переехал.

— Вы давно дружите?

— С детства. То есть я-то совсем мальцом был, а Вася уже работать пошел.

— И разница в возрасте вам не мешала?

— Ну, может, Вася меня всерьез не воспринимал, но я всегда считал его настоящим другом. Восхищался им и гордился, что он со мной возится. Он раньше с моим старшим братом дружил, а потом они оба попались за шапки эти дурацкие… Брат после суда крутым себя возомнил, ходил гоголем, всех задирал, всю шелупонь в свою свиту собрал. А Вася с ними знаться отказался. Они над ним издевались, били несколько раз, а он на них плевать хотел. Сам на рожон не лез, но от драки не бегал. Их было много, а Вася один, но пощады не просил. Так к ним и не вернулся…

— А почему он с ними порвал, не знаете?

— Из-за суда, конечно! Он ведь умный был, не то что Пашка. Пашку-то через год все-таки посадили за хулиганство. А Вася в зону не захотел. Когда брата посадили, дворовая мелюзга, которая от него натерпелась, стала отыгрываться на мне, а Вася за меня вступился. Пообещал вздуть любого, кто меня тронет.

— Помогло?

— Еще бы! Его побаивались. Пашкины дружки, и те перестали задирать, когда он двоих приложил как следует. А ко мне Вася всегда был добр. Мелочь всякую дарил, ну, там, ножик перочинный или значки, бесплатно проводил на футбол…

Селезнев задал еще несколько вопросов, но скоро уяснил, что дружба Бугаева с Кузнецовым была довольно односторонней. Василий никогда не делился с младшим товарищем своими секретами, не просил помощи, не спрашивал совета. Например, Виталий понятия не имел, есть ли у Кузнецова знакомые в Питере. Дон потерял интерес к разговору и сказал, что его ждут дела. Парень вылез из машины и хотел уже закрыть дверцу, когда Селезнева словно вдруг что-то стукнуло.

— Минутку! — крикнул он, выхватывая из кармана взятый у Халецкого снимок Сарычева. — Вы никогда не видели рядом с Василием этого человека?

Бугаев взял снимок, долго его разглядывал, хмурясь и кусая губу, наконец выдал:

— Да, точно. Однажды подошел к нам на стадионе. Не помню, о чем они говорили, помню только, Вася называл его Акопяном. Я потом спросил: «Акопян это его фамилия?» — «Нет, кликуха, — ответил Вася. — Он мастер фокусы всякие показывать».

Селезнев наспех поблагодарил парня и рванул машину с места.

«Недаром меня этот восемьдесят второй год сразу насторожил. Теперь посмотрим, Борис, до смеха ли тебе будет, как побежишь завтра трусцой по стадиону с портретом Сарычева в руках! Я бы и сам сбегал, да что-то я тут застрял. Пора возвращаться в Питер».

Однако, встретив на Петровке Халецкого, выложить свою новость Дон не успел.

— Позвони в Питер! — еще издали крикнул ему Борис. — Там что-то стряслось.

Селезнев бросился к телефону и набрал непослушными пальцами номер Сандры.

— Дон?!

От этого отчаянного вскрика у него сердце в пятки ушло. Несмотря на очевидную тревогу за Варвару, самообладание Сандре пока не изменяло.

— Что случилось? — спросил хрипло.

— Они похитили Прошку!

Глава 5

Всякая работа занимает вдвое больше времени, чем запланировано, — гласит один из законов Мэрфи (а может, Паркинсона, не знаю точно). Кто бы его ни открыл, он был безусловно прав, в чем я не раз убеждалась на собственном опыте. Оценивая в четверг свои стратегические запасы, я пришла к выводу, что, не подвергая опасности здоровье и жизнь, могу просуществовать в запертом доме около полутора суток, но в глубине души надеялась вырваться из западни часов через десять. В крайнем случае — двенадцать.

Вечером в пятницу я все еще торчала под дверью чулана и, монотонно изрыгая проклятия, ковыряла фанеру тупым столовым ножом. Массивный куб чугунного (или это была черная сталь?) замка демонстрировал полное пренебрежение к моей мышиной возне.

Стопроцентная погрешность в расчетах объяснялась не отсутствием у меня трудового энтузиазма, а безобразными условиями труда, от которых встали бы волосы дыбом у всех создателей КЗОТа поголовно. Мало того, что мой инструментарий не годился даже для культурного потребления морковных котлет, мало того, что работать приходилось согнувшись в три погибели, точно нищенке на паперти, так еще и температура в рабочем помещении была ниже всякой критики. Каждые полчаса я мчалась в неостывшую еще комнату и, дыша как паровоз на негнущиеся красные пальцы, прижималась телогрейкой к благословенной печи. Ушибленное предплечье растолстело, покрылось багрянцем и энергично протестовало против попыток работать левой кистью. Правая кисть после нескольких часов эксплуатации объявила забастовку. К утру пятницы я уже готова была опуститься на четвереньки и зубами вгрызться в мороженую многослойную фанеру.

Но мысль о капитуляции даже не приходила мне в голову, и двигала мной не столько жажда жизни, сколько врожденное отвращение ко всякого рода клеткам и ловушкам. Чтобы я, человек, не признающий никаких ограничений личной свободы, отдала концы, точно мышь в мышеловке или таракан, по беспечности упавший в банку? Фигушки! И я продолжала остервенело терзать фанеру.

Прервав в очередной раз трудовую вахту, я вернулась в комнату и обнаружила, что печь совсем остыла. Тонкие, как волос, щели в ставнях уже не пропускали свет — наступил вечер. Я зажгла лампу, поставила чайник и начала рыскать по комнате в поисках газеты для растопки. Печь держала тепло больше суток, но настала пора спалить дровишки, брошенные моими похитителями в прихожей.

Не обнаружив ничего похожего на газету в ближней комнате, я сунула нос в дальнюю. Не знаю, почему мне не пришло в голову осмотреть ее раньше. Быть может, на моих умственных способностях сказался удар по голове или наркотик, которым меня накачали похитители. Быть может, беглый взгляд, брошенный в самом начале, когда я только что спустилась с чердака, убедил меня, что ничего полезного там не найти. А может, виной всему выключатель, который находился аккурат за дверью и потому оказывался вне поля зрения, когда ее открывали. Да и какая, в сущности, разница? Все мы время от времени совершаем глупости, и даже я — не исключение.