Александр Звягинцев - Куда смотрит прокурор? Страница 46

– Ах, Герард Гаврилович, все говорило мне: не укради! Душа протестовала, ум. Нельзя в своем городе это делать. Нельзя брать слишком известные вещи…

– А что же вы изменили своему стилю? Да и к тому же украли прямо из храма? – поинтересовался Гонсо.

– В общем, что вам сказать? Все мы рода лукавого и прелюбодейного, потому я и решил просто украсть. Был уверен, что первый и последний раз. А потом словно какой-то морок на меня нашел. Понимаю, что с панагиаром этим надо бегом в Москву, а сам сижу тут, хожу по врачам, прячу, как дурак, панагиар от вас в речку… А сам все время думаю: а вот интересно, найдут или нет? И не знаю точно, чего я хочу больше – чтобы нашли или нет? Представляете?

– Видимо, совесть в вас еще жива, Модест Владиленович.

– Наверное, и жива… Думаю, отец Василий свою руку протянул.

А потом Замотаев рассказал про свой главный тайник и принялся перечислять совершенные им бесчисленные «изъятия ценностей». Герард Гаврилович записывал и думал, что работа тут предстоит суровая – ведь придется добывать объективные доказательства краж в самых разных городах, расследовать каждый эпизод в отдельности… Тут месяцы понадобятся! А Модест Владиленович, ласково глядя на него, все говорил и говорил.

Глава 25. Дождался!

У меня было две жены – одна юридическая, другая фактическая. Жил я с обеими – по настроению. Потом появилась третья. Для души.

Разбушевавшиеся было вокруг Гонсо скандалы сами собой улеглись, затихли. Прибывшая из прокуратуры области с проверкой комиссия тоже шум поднимать не стала. И в первых числах октября Герард Гаврилович был уведомлен о том, что его направляют на курсы повышения квалификации в Санкт-Петербург, а дело Замотаева, которое он успешно раскрутил, надлежит передать другому следователю. Направление Герарда Гавриловича почти не удивило, он уже почувствовал, что стал после скандала в ресторане с загадочной девушкой Машей как будто лишним человеком не только в прокуратуре, но и в городе. Прямо как Евгений Онегин или Печорин. Туз его не то чтобы избегал, но был слишком занят свадьбой Василисы, а больше всего переездом Вани с его мамой к нему – он в своей квартире остался один, потому как Василиса перебралась жить к Шкилю. Вроде бы уже скоро Туз должен был стать дедом. Мотя Блудаков пропал, словно его и не было.

Капитан-разбойник Мурлатов после всех событий при каждой встрече поначалу радостно, но явно издевательски ухмылялся и интимно шептал Гонсо на ухо: «Ну, Герард Гаврилович, ничего больше не натворили по женской части?» – и беззаботно хохотал при этом. Но не все даже капитану масленица. Почувствовав себя в полной безопасности, Мурлатов потерял обычную осторожность, зарвался и оказался замешан в историю с недружественным захватом одного предприятия и за порочащие сотрудника органов поступки именно по представлению прокуратуры был из милиции уволен. Но тут же оказался начальником службы безопасности банка «Импортэкспортторгстрой», облачился в костюм от Армани и повел себя так, будто в этой должности и родился. Правда, прокуратуру при этом стал обходить стороной, рассудив, что береженого Бог бережет, а гусей дразнят только дураки… Ну как накопает на него тот же Гонсо материалы, да заказематят чего доброго!

Зато Шламбаум, к всеобщему изумлению, переходить за Мурлатовым в банк намертво отказался, хотя тот и звал его с собой. Шламбаум заявил, что так как он «родной сын трудового народа», то мыть ноги кровососущим «эксприаторам» и всяким там «гоп-стоп-менеджерам» не будет «ни под какими коврижками». И отправился на пенсию по инвалидности.

В Лихоманске наступил полный штиль. Как шутили в прокуратуре, унялся Шкиль – и полный штиль. И у Герарда Гавриловича появилось ощущение, что теперь он тут особенно не нужен, что здесь его теперь ничто не удерживает.

Когда до убытия в командировку оставалась всего пара дней, на бульваре, по которому Гонсо бесцельно брел, загребая ногами уже начавшие опадать листья, его окликнули. Герард Гаврилович обернулся и узнал старика Кресало. Рядом с ним стояла девушка. Солнце било Герарду Гавриловичу в глаза, и потому он не сразу узнал Алину из парикмахерской, в которую как-то столь неудачно зашел.

– Товарищ следователь, не узнаете! – восторженно вскричал Кресало и бросился жать Гонсо руку. – А помните, как мы с вами по березам шастали?

– Такое разве забудется? – расхохотался Гонсо.

– А это внучка моя – Алинушка. Та самая…

– Так она ваша внучка! – поразился Гонсо. – Что же вы раньше не сказали?

Алина стояла молча, глядя куда-то в сторону.

– Я, товарищ следователь, когда это происшествие с вами в парикмахерской произошло, ей сразу сказал: «Завтра пойдем к товарищу Гонсо, и он нам все разъяснит в лучшем виде».

– Что же не пришли?

– Да знаете… – заюлил Кресало. – Приболел я тогда, товарищ следователь, пришлось отложить. А там и вы куда-то уехали… Но зато Эльвиру, ее вот начальницу, которая Алину подбивала на вас донос писать, я приструнил! Я этой баламутке объяснил, что к чему! Да так, что она потом к нам и заходить боялась. И барсука этого толстого, Мотьку Блудакова, который Алину склонял на вас жаловаться, тоже отшил как миленького…

– Погодите, Блудаков, что – предлагал тогда Алине на меня жаловаться? – застыл на месте Герард Гаврилович, пораженный вдруг мелькнувшей догадкой о роли Блудакова в парикмахерской истории. Так вот когда еще все началось! Вот когда под него подкопы повели.

– Он, барсучья его душа, – подтвердил дед Кресало. – Но я Алине сразу сказал: не вздумай, внучка, против Герарда Гавриловича что учудить. Он человек порядочный! Каким и должен быть настоящий работник органов!

– Да ладно, – смутился Гонсо.

– Эх, не раскусил я его тогда сразу! – не слыша его, продолжал куковать разгорячившийся Кресало.

– Кого?

– Да Мотю этого!

– Когда тогда-то?

– А когда он меня к вам с этой взяткой на березе послал… Иди и иди, чуть не силком потащил, барсучье сало!

– Так что, – опешил Гонсо, – выходит, и тогда он вас ко мне направил?

– И тогда, – крякнул Кресало. – Как я не допер, что он вас подставить и опозорить имеет в виду?! – сокрушенно сказал он. – Эх, старый пень!

«Это я пень, – подумал Гонсо. – Молодой, но пень. Не распознал такой простенькой подставы! А Блудаков тогда с дружками наверняка в кустах сидел, а потом и папку с документами стащил! Да, дорогой друг и товарищ Гонсо, сделали тебя как младенца. Полная запендя! Именно так охарактеризовал бы данное открытие незабвенный участковый Желваков».

– Эх, – скрепя сердце выдохнул он, – что теперь локти кусать! Все равно уезжаю я на днях.

– Слопали, гады, – ахнул старик Кресало. – Подвели под монастырь!

– Да нет, – поморщился от стариковской горячности Герард Гаврилович. – В Петербург еду, повышать квалификацию. Судя по всему, это мне не помешает.

– В Петербург… Это в Ленинград, значит, – с пониманием произнес Кресало. – Ну что ж, в Ленинград всякий бы рад, да не всякий рылом вышел.

– Ну а вы как, гражданин Кресало, после наших подвигов живете? Самогон уже не гоните?

– Это почему же? – удивился Кресало. И туманно пояснил: – Одно другому не помеха. Как в Библии сказано? Подкрепите меня вином, освежите меня яблоками… А так как мы самогон из яблок гоним, получается, что одновременно и подкрепляемся, и освежаемся!

– И с кем же вы теперь… подкрепляетесь?

– Как с кем? С Гвоздюком же и подкрепляемся. Мы люди, испытанные временем, нам экспериментов не нужно.

– А спорите о чем? О чем диспуты ведете? Надеюсь, теперь без мордобоя и увечий?

– О Дэне Брауне и Марии Магдалине, – чуть запнувшись, объявил Кресало.

– О ком?! – даже поперхнулся от неожиданности Гонсо.

– Ну, о писателе этом американском, который написал, что Христос в Марию Магдалину влюбился, а потом на ней женился и у них детишки были…

– Ну, Кресало, вы даете! Вы же с дружком комсомольцами были! Наверное, и церкви громили? Над Богом смеялись?

– Я, Герард Гаврилович, по молодости да по глупости много чего наломал. Но церкви никогда не трогал. Как чувствовал – нельзя. А теперь на меня и вовсе просветление нашло.

– Значит, теперь без мордобоя?

– Пока обходились. А что там дальше будет – кто ж его знает? Ибо сказано: не клянись вовсе!

– Да… – задумался Гонсо. – Чудны дела! И о чем же вы спорите со своим Дэном Брауном?

– Ну, могло такое быть, чтобы Христос влюбился, женился да ребятишками обзавелся, или нет?

– Ну, и каковы позиции?

– Я еще до конца не определился. Мне то так кажется, то этак… А Гвоздюк, он упертый, идейный – ни в коем случае и ни при каких обстоятельствах! Блаженный! Так он до сих пор верит, что Верка только с ним и гуляла, а не с нами обоими ради смеха…

– Да, интересные вы, я смотрю, люди!

– Эх, Герард Гаврилович, дорогой ты мой человек! – вскинулся Кресало, перейдя в возбуждении на ты. – Жалко-то как, что ты уезжаешь! Ну, бог даст, еще свидимся. Я в поликлинику побежал, а Алину тебе оставляю…