Иоанна Хмелевская - Просёлочные дороги [Окольные дороги] Страница 47

За рыбу принялась Люцина, самая большая её любительница. Поставив на газ сковородку, она только отмахивалась от упрёков тёти Яди:

— А если бы я не поддразнивала Тересу, та бы до сих пор не разродилась! Сама же видела, никакими силами невозможно было из неё вытянуть сведения о бывшей подружке! Скажи пожалуйста, какие секреты! Тоже мне, благородство развели, а мы тут ломай голову, за что теперь на Тереску охотятся! Интересно все-таки, что эта гадюка спрятала в нашей Тоньче? Даже если она и не была шпионкой, ведь ясно — хочет оттуда что-то забрать.

— Так чего же мы ждём? — удивилась мамуля. — Кто нам мешает немедленно отправиться самим в Тоньчу? Может, там, на месте, во всем и разберёмся…

Отложить хотя бы на два дня наш фамильный наезд на Тоньчу стоило мне нечеловеческих сил. Помогли Збышек и рыба. Удалось как-то убедить жаждущую деятельности мамулю, что рыбу надо съесть на месте, она, рыба, не вынесет дороги в летнюю жару. Двадцать одна штука могучих карпов — это не шуточки, потребовалось время, чтобы их съесть, хотя в наших рядах и была Люцина. Збышек только что вернулся из служебной командировки и, поскольку находился на большом расстоянии от нас, сохранил способность трезво мыслить. Узнав, что Лилька вместе с нами уезжает в Тоньчу, причём на их машине, примирился с временной потерей и той, и другой, но настоял на непременном техосмотре последней. Как я была ему признательна!

Задержать семейку в Чешине потребовал Марек. Я отвозила его к поезду в Зебжидовице, и по дороге он обратился ко мне с просьбой:

— Постарайтесь задержаться в Чешине как можно дольше. Мне совершенно необходима свобода действий, а они обязательно такой шум там поднимут, что сбежится вся округа! И попробуй им втолковать, обе с Лилькой попытайтесь им втолковать, чтобы ни о чем не болтали. У меня есть все основания полагать — Люцина права, там спрятано что-то очень важное.

— А как ты думаешь, что именно? — с волнением допытывалась я.

— Думаю, документы. Если она и в самом деле была связана с немцами, то могла припрятать там какие-нибудь важные документы, чтобы потом выгодно продать или с какой другой целью. И мне вовсе не улыбается, чтобы весть о спрятанных ценностях разнеслась по округе до того, как я узнаю, в чем дело.

— Ты отказался взять от нас рекомендательное письмо к Марыське и Хенрику. Как же собираешься действовать?

— Не волнуйся, я уже все продумал.

— А если на тебя там нападут все эти Доробеки вместе с панной Эдитой?

— Во-первых, Доробеки ждут, пока уедут обитатели фургона. А во-вторых, я намного больше боюсь твоих родичей. И представить невозможно, что эти люди способны отколоть, когда свалятся кучей на бедную Тоньчу!..

Теперь я уже и сама не пойму, как мне удалось проехать из Чешина в Тоньчу через Гарволин и Седльце. Чтобы как можно дольше растянуть время в пути, мы с Лилькой выбирали самые что ни на есть просёлочные дороги, старательно избегая всех мало-мальски приличных. Неимоверно извилистая трасса отняла у нас весь день, и только поздним вечером я остановила машину у исторического треугольника, образованного развилкой двух дорог, перед лужей, увековеченной ездой мамули на кабанчике. Носом машина упёрлась прямо в ворота усадьбы моей светлой памяти прабабушки.

Ворот, собственно, не было. На трухлявых столбах сохранились проржавевшие остатки железных петель. Ряд высоких деревьев по-прежнему тянулся вдоль дороги, за ним, в глубине двора, виднелся старый амбар. Полуразвалившаяся, с заколоченными окнами, прабабушкина хата представляла собой жалкий вид. И вообще вся усадьба выглядела удручающе — тлен и запустение. Глаз отдыхал только на вагончике, стоявшем в саду под деревьями — новенький, свежепокрашенный, с аккуратным крылечком и белыми занавесками на окнах, он резко контрастировал с окружающими развалюхами.

Выслушав наше сообщение о свалившихся на семью бедствиях и намерении заняться поисками неизвестных ценностей, Марыська сначала схватилась за голову, а потом поспешила выгнать из вагончика своих детей-подростков. В вагончике, кроме неё, осталось восемь человек.

— Только детям об этом ни слова! — сказала она. — Что касается меня, то можете тут делать, что только пожелаете — хоть развалите все до конца, хоть в огороде баобабы выращивайте. Но учтите: я ничего не знаю, я слепая и глухая. И вообще завтра мы отсюда уезжаем. Говорю вам это с глазу на глаз, между нами, ибо официально нет моего согласия ни на что!

Семь человек с удивлением вытаращили на неё глаза, восьмой остался невозмутимым. Восьмым был Марыськин муж Хенрик.

— А в чем дело? — спросила мамуля. — Ты должна так с нами говорить?

— Да как же мне говорить? — с горечью вопросила Марыська. — Это вы можете себе позволить говорить как вам заблагорассудится, а я… Забыли, чья я дочь? Вы к этому паршивому наследству не причастны, живёте свободно, а я должна его стеречь, оберегать, чтобы какая-нибудь из гиен не оттяпала себе кусок. Видите же, что мы тут пальцем о палец не ударили, нельзя! Хенрик хотел очистить колодец или новый выкопать — куда там! Не моги! По воду к соседям ходим! Скамейка развалилась, а отремонтировать не имеем права — сразу в суд подадут, что сидим на чужой собственности! Ведь никто не знает, чья это скамейка.

— Да кто запрещает? Ведь никого же тут нет! — удивилась Тереса.

— Не беспокойтесь, сразу донесут. У каждого из наследников в деревне свой доносчик, пишут письма. Видите, вроде бы никого нет, тихо и спокойно, но попробуй хоть одну доску сдвинь с места — сразу сбегутся! Из Аргентины заявятся, из Китая, с Северного полюса! Тут недавно заехал какой-то симпатичный человек, попросил разрешения пожить в садике в палатке, так мы вынуждены были его прогнать. Одна женщина хотела снять наш вагончик, пожить, когда мы уедем, хорошие деньги давала — дудки! Как можно! Сразу бы нас обвинили, что пользуемся чужой собственностью для получения прибыли…

— Но нам-то сможешь сдать свой барак? — перебила её мамуля. — Никакой прибыли тебе от нас не будет, так что, наверное, можешь нас впустить?

— Вы — дело другое, вы родня, вы можете и без разрешения поселиться в вагончике, сломать замок и жить, вам ничего не будет. Если я на вас не подам в суд. А я не подам, мне не хочется, да я могу и вовсе об этом не знать. О, прекрасная мысль! Пусть это будет кража со взломом! Вернее, взлом. Перед отъездом Хенрик повытянет болты из обеих скоб запора, чтобы вам легко было их и вовсе выдернуть! Слышишь, Хенричек?

Вот так с глазу на глаз мы обсудили с Марыськой свой статус пребывания в Тоньче и пребывание начали со взлома её барака. Это и в самом деле оказалось совсем нетрудно, мы с удовольствием сорвали с двери фургона огромный висячий замок вместе с петлями, недовольна была только Тереса, утверждавшая, что мы её тут совсем сбили с пути праведного, к себе в Канаду она вернётся законченной преступницей — воровкой и взломщицей. И неизвестно кем ещё, ведь это наверняка не конец.

Тётю Ядю чрезвычайно встревожило известие о женщине, которая хотела снять Марыськин фургон.

— Вы слышали? — почему-то шёпотом волновалась она. — Это наверняка Эдита! Значит, они где-то поблизости. Надо будет постеречь Тереску!

Люцина рвалась на поиски закопанных ценностей и хотела немедленно начать раскопки под грушей, вернее, в том месте, где ещё виднелись трухлявые останки ствола бывшей груши. Я еле сдерживала её трудовой энтузиазм, в сотый раз растолковывая и ей, и всем остальным: надо вести себя спокойно, делать вид, что мы просто отдыхаем на земле предков, ничего не делаем, просто отдыхаем, понятно? Не дай бог кто-то пронюхает, что мы тут что-то ищем — и пиши пропало. Сбежится не только вся деревня, но и наследники дяди Витольда слетятся из самых отдалённых уголков планеты. Если бы все кончилось только грандиозной битвой за найденные, допустим, нами ценности — это ещё цветочки. Но ведь нас потянут в суд, и проведём мы там остаток дней наших!

Лилька горячо поддерживала мои аргументы, подбрасывая и собственные. Наследники помогли, моё семейство согласилось проявлять сдержанность и осторожность и вообще вести себя с умом. Очень недоволен был отец, которому мамуля строго-настрого запретила одному покидать пределы поместья, что исключало всякую возможность половить рыбку.

Марек опять появился неожиданно, на второй день после нашего приезда, и вёл себя странно. Отвечать на расспросы решительно отказался, заявив, что говорить будет только там, где его наверняка не смогут подслушать, чем донельзя заинтриговал всех нас. Стоял спокойный, тихий вечер, солнце утомлённо садилось после целого дня тяжёлой работы, в воздухе пахло нагретыми за день травами и вечерней прохладой. Тишь да благодать, кто тут может подслушивать?

И все-таки Марек повёл нас на зады огорода, где не было никаких построек. И никого из подслушивающих, мы все хорошенько осмотрели.