Людмила Милевская - Веселая поганка Страница 48

На том все и закончилось. Джип остался стоять неподалеку от ларька.

Я с вопросом глянула на монаха. Он пребывал в какой-то странной задумчивости, похоже, даже растерянности, — что выглядело непривычно.

— Что с вами? — почуяв неладное, спросила я.

— Это невероятно, — рассеянно прошептал монах, — я увидел сейчас человека, слишком близкого к моему учителю.

— Господи, да сколько же их здесь, слишком близких к вашему учителю? — изумилась я.

— Речь идет все о том же, об Ангира Муни, — горестно поведал монах.

Я опешила:

— Он что же, этот ваш Муни, в ларьке что ли работает?

— Нет, он был за рулем «Ламбордини».

— «Ламбордини»? Это покруче, чем «Кадиллак» Доферти. Прям-таки патологическая тяга к роскоши у ваших друзей, не исключая и праведного Муни, который чистый преданный, санньяси, надел шафрановые одежды, обрил голову, отрекся от всего чувственно-материального и предался чистому служению…

И тут до меня, наконец, дошло, простите, если с запозданием. Что он говорит, этот монах? Откуда здесь взяться Муни? Я же его, чистого и преданного, отправила в логово к братве.

— Здесь что-то не так, — воскликнула я. — Не могли вы увидеть Муни. Здесь какая-то ошибка. Машина вихрем пронеслась, разглядеть тех, кто сидел в салоне, не было никакой возможности.

Монах рассердился:

— Проспект освещен, как днем. Я увидел его, когда он поравнялся с нашим автомобилем — стекла в «Ламбордини» были опущены. У меня зоркие глаза, к тому же я как раз о нем думал.

— Да знаю, вы всегда думаете о нем, — отмахнулась я, приходя к мысли что много думать вообще вредно: вон, у бедняги мозги набекрень уже съехали.

— Да, я думал о Муни, — тоном, не терпящим возражений, подтвердил монах. — Думал так напряженно, что в том странном доме, в том вертепе мелькнуло его прекрасное лицо. Мне так показалось, показалось, что мелькнуло оно рядом с ужасным лжепророком, а все потому, что я всячески размышлял об Ангире Муни, об этом чистом преданном Господу. Он санньяси, он надел шафрановые одежды, обрил голову, отрекся от всего чувственно-материального и предался чистому служению Богу.

— Да-да, уже слышала об этом, надел одежды, отрекся… Но в своем ли вы уме? — воскликнула я. — Как мог такой человек оказаться в том вертепе? Кстати, что это за шафрановые одежды? Не та ли пижама, в которой топили вас в первый раз?

— Это была не пижама, а шафрановые одежды санньяси, в которых здесь, к сожалению, долго ходить невозможно — слишком холодно и простудиться может даже тренированный человек. Но как скачут ваши мысли, — удивился монах. — Речь шла об Ангира Муни, о чистом преданном…

— Да-да, я уже говорила вам, что похожа на корову, но вы и слышать не хотели, теперь убедились сами, но продолжайте о нем, о Муни своем.

— Тогда, когда я увидел его рядом со лжепророком, глазам не поверил, — вздыхая, признался монах, — а теперь не сомневаюсь. Теперь мне ясно: это он, Ангира Муни. Беда случилась, предчувствие меня не обмануло.

Признаться, тут растерялась и я. Вот тебе и святые. Выходит, верить нельзя никому. Однако, мне было очевидно, что монах мой признался еще не во всем.

— А вы не знаете того мужчину, который стоял на тротуаре рядом с Коляном? — в подтверждение моих мыслей спросил он.

— Не знаю, а вы?

— А я знаю, — грустно ответил монах.

— И кто же он? Еще один святой? — съязвила я.

— Это мой школьный друг Доферти.

Горе великое!!!

Но не могла я долго предаваться грусти по поводу того, что санньяси Ангира Муни и дипломат Теодор Доферти свели дружбу с братвой, которая взяла «под крышу» полоумных богомольцев. Не могла не потому, что меня это не волновало, а потому, что вообще не умею грустить.

«Стрелка» Доферти, Коляна и Муни представлялась явлением труднообъяснимым. В крайнем случае можно было предположить, что американский дипломат подался в братаны. Ничего другого, более путного, в голову не приходило. Однако, я же не кретинка, чтобы такое предполагать. Короче, одни вопросы. А вопросы навевают любопытство, но не грусть, вот я и не грустила.

Монах же мой грусти предаваться не мог по причине того, что сразу предался молитве. Так вот взял и предался ни с того ни с сего, а что я при этом буду делать, ему было наплевать.

Колян скрылся вместе с Агнира Муни, Доферти, видимо, уютно устроился в киоске, а мы сидим в ворованном «Форде» аж в городе Санкт-Петербурге, за каким фигом он нам понадобился, когда и дома дел немало? Ночь не спали, не помню когда ели, не говоря уже о прочих потребностях, а он молится, будто только за этим сюда и приехал.

Подытожив все это я психанула и закричала:

— Послушайте! Мне неловко вас отрывать, но я рискну своим духовным ростом и выскажу все, что думаю!

— Может не надо, — жалобно вопросил монах. — Сейчас не время.

— Вы что, серьезно думаете, что я умею возмущаться по расписанию? — изумилась я.

— Нет, я думаю, что вы разумный человек и сделаете то, о чем вас просят: помолчите немного для вашей же пользы.

— Молчание мне на пользу еще ни разу не шло, как ни убеждали меня в этом четверо моих мужей. Нет, вру, пятеро. Оказывается их было пятеро. Господи! Даже и не заметила как это случилось!

Монах, похоже, от меня отключился: бормотал молитву, просветленно глядя в невидимую точку, но я не унывала и не унималась.

— Они все только и мечтали, чтобы я молчала с утра до вечера и с вечера до утра, а я все делала наперекор, — едва ли ему не в самое ухо прокричала я: — Не думайте, что вы избегнете этой участи!

Голос мой звенел на пределе возможностей, но монах даже не шелохнулся.

— И что мне прикажете делать? — успокаиваясь спросила я, без всякой надежды получить ответ.

— Откиньте спинку кресла и поспите, — невозмутимо посоветовал он.

Я подскочила от негодования.

— Спасибо за заботу! «Поспите!» Я что, приехала в Питер спать? В «Форде»? Между прочим, у меня здесь на Васильевском квартира, в Сестрорецке дача и родственников толпа, не говоря уже о друзьях. Одна Алиска чего стоит. Благодарите Господа за то, что ее не знаете. Вот обрадую Алиску, если вдруг заявлюсь!

Тут я вспомнила о Саньке и, вопреки правилам, всплакнула. Монах, похоже, обрадовался, что я нашла себе достойное занятие, и срочно углубился в молитву. Но не тут-то было, я бы была не я, если бы оставила его в покое.

— Какие у нас планы? — взяв себя в руки и вытирая слезы, деловито поинтересовалась я.

Монах вопрос проигнорировал.

— В Питер, как я поняла, приехали мы зря, — упрямо продолжила я. — По кое-чьей глупости. Колян умчался, все ниточки оборвались. Нет, я могу, конечно, зайти в ларек и расспросить обо всем вашего Доферти…

— Не советую, — прервал меня монах.

— Сама себе это не советую, но есть другой вариант: остаться здесь и дождаться Коляна. Не на веки же вечные он бросил свой джип.

— Колян вернется, сядет в джип и умчится в Москву, возможно захватив с собой Доферти, — равнодушно бросил монах.

Здесь я не могла с ним не согласиться, скорей всего Колян поступит именно так. Следовательно нет смысла торчать возле его джипа. Мне, во всяком случае, это не нужно, вот монаху могло бы понадобиться, если бы у него меня не было. Но я-то у монаха есть, следовательно скажу ему адрес квартиры, где обретается Колян. Более того, я могу познакомить монаха и с зазнобой Коляна, — этой толстушкой миловидной особой.

И тут я вспомнила как миловидная особа ругала своего Коляна за то, что он пришить кого-то не хочет и в связи с этим поминала американца. Точно-точно, американца, который отвалил им кучу денег.

«В истории этой вижу всего трех американцев: Ангиру Муни, моего монаха и Доферти, — подумала я. — Неужели подлец Доферти решил убить своего друга, моего монаха? Ах он сволочь! Впрочем, сволочью оказался и Муни…»

Возможно, у меня были еще какие-то мысли, но я их не запомнила. Заснула прямо по ходу соображений…

Проснулась от аромата хачапури. Мой монах уже успел смотаться на рынок и вернулся с пакетом, полным продуктов.

Я протерла глаза, посмотрела за окна «Форда» и увидела, что рынок ожил, ворота распахнуты настежь, прохожие озабоченно снуют по тротуару, а солнышко светит по-весеннему, как и положено в это время года.

Монах достал из пакета пластиковую бутылку кефира и сделал из нее несколько аккуратных глотков. Я удивленно на него посмотрела, пытаясь вспомнить видела ли когда-нибудь этого человека поглощающим пищу.

«Но не святым же духом он питается, ест же наверное,» — подумала я.

— Ем мало, — словно услышав мои мысли, сказал монах, — и другую пищу. У вас такой нет. А вы на меня не смотрите. Завтракайте получше. Мне кажется, вы похудели.

— И не мечтайте, — отрезала я. — Могу неделю не есть и лишь вес набирать буду. А зачем вы взяли хачапури? Мы же вегетарианцы.

— Как, вы тоже? — изумился монах.

— Думаю, что да, раз пошел у меня такой рост. Теперь надо соответствовать, а в хачапури яйца кладут, а яйца — это зародыши, следовательно чьи-то будущие тела, короче, тоже мясо.