Irena-Barbara-Ioanna Chmielewska - Две головы и одна нога (пер. В.Селиванова) Страница 5

Только спустя много лет я перестала завидовать другим бабам. Как-то во время отдыха в палатках одна из моих приятельниц разоткровенничалась. Это была прелестная девушка лет на десять моложе меня, всегда с великолепной шевелюрой. Сколько раз я завидовала ей черной завистью, восхищаясь ее роскошными волосами! И что же оказалось? Никаких локонов от природы, все приходилось создавать своими руками. Там, на биваке, она перестала заботиться о прическе и волосики повисли прямыми стручками, ну прямо как мои. Мне всегда, нравилась та девушка, а тут я просто-таки горячо полюбила ее, бедняжку. И с тех пор всегда испытывала по отношению к ней какую-то иррациональную признательность неизвестно за что.

Идиллия с Гжегожем продолжалась год. За этот год необходимость вечно заботиться о волосах прочно закодировалась в мозгу, а на черепе появились мозоли. Мягкие, эластичные бигуди изобрели намного позже, да я и не уверена, что стала бы пользоваться ими. Мои кретинские волосы были послушны только металлу. Потом, когда я стала пользоваться пластмассовыми закрутками, за ночь такая закрутка, придавленная головой, теряла круглую форму, и волосики послушно загибались под прямым углом, да так и оставались, клянусь Богом! И никакая сила не могла заставить их не торчать над ушами, а загнутъся изящной волной. Правда, в ту пору Гжегожа уже не было…

Пока же он еще был, мне требовалось выглядеть прилично, и только я знаю, чего мне это стоило. А поскольку я, чтобы выжить, продолжала принимать лекарство в виде интенсивной работы, к ночи валилась без сил. Руки не поднимались, сколько раз хотелось бросить ко всем чертям бигуди и хоть одну ночь выспаться нормально, я не японка, в конце концов! Но нет, любовь пересиливала, я заставляла себя мобилизоваться и подумать о внешности. Игра стоила свеч…

Я все еще питала надежду на то, что мне как-то удастся не полюбить его безоглядно, сдержать себя, ведь мне не на что было надеяться. Мало того что он не собирался разводиться с женой, так еще и намеревался навсегда покинуть Польшу, давно мечтал об этом. Сначала контракт на Ближнем Востоке, затем Европа. Так что мне никак нельзя влюбляться смертельно, потеряю его и опять стану несчастной, а с меня достаточно. Разрыв с Гжегожем и разлуку с ним надо перенести по возможности безболезненно. Вот так я рассуждала, очень разумно, да что толку? Конечно, я влюбилась по уши, он для меня был целительным бальзамом. И лучше человека я не встречала. Слова плохого от него не услышала, все мои многочисленные недостатки он как-то незаметно обходил, видел во мне лишь достоинства. И уверял, что я для него – тоже бальзам, во мне, видите ли, кроются неисчерпаемые запасы силы духа. Еще бы, я старалась заглушить в себе отчаяние, видя, что и его жизнь не балует, помогала ему заключить тот самый контракт с фирмой на Ближнем Востоке, а многие помнят, чего это в те годы стоило. Гжегож падал духом, а я уверяла, что у него все получится, что он справится со всеми трудностями. Я не сомневалась – контракт он заключит, ведь это было для меня несчастьем, значит, получится.

Разумеется, Гжегож не знал о том, что я подумывала об убийстве его жены. Нет, в таком я не призналась, напротив, делала вид, что примирилась с ее существованием. А между тем обдумывала способ совершить идеальное убийство, практически нераскрываемое, и нашла такой. Если некто убьет незнакомого ему человека внезапно, на ночной безлюдной улице… Стукнет камнем по голове, камень захватит с собой и бросит в Вислу… Так вот, этот некто останется безнаказанным. Нет такой силы, чтобы его отыскать. Нет следов, нет свидетелей, нет мотива, никаких связей. Я могла притаиться на темной улице, воспользоваться молотком – камнем неудобно действовать, – сделать дело и сбежать с места преступления. Молоток бросить через парапет моста… нет, лучше бросить в реку с берега, на мосту могут заметить. Связей между нами никаких не было, мы незнакомы, видела я ее раза два: хотелось разглядеть получше. Разглядеть было нетрудно, ее красота бросалась в глаза. А следов я никаких не оставлю, разве что отпечатки подметок на тротуаре. Могу обуться в старые мужнины ботинки и их потом тоже выбросить в реку, не говоря уже о том, что на варшавских улицах полно следов всевозможных подметок…

Подумав, сообразила, что допустила упущение. Ниточку ко мне найти можно. Кто убил, как не соперница? Чем плох мотив? Да и кроме того, не сделала бы я такой пакости Гжегожу, ведь он ее любил. Не стала бы я причинять несчастье любимому человеку.

Так что с мыслями об убийстве пришлось распроститься, я даже молотка не приобрела.

А Гжегож и в самом деле скоро уехал. В дурацкий Дамаск…

Зимним вечером стояла я в аэропорту Окенче за барьером, а самолет уже запустил двигатели. Молча смотрела я на сыплющиеся с темного неба серебристые хлопья снега. Снежинки падали на большой, освещенный, вибрирующий самолет, на черную взлетную полосу аэродрома и на мое разбитое сердце…

Никогда больше не позвонит он в дверь, не присядет в кресле к столу, никогда больше не нальет мне чашки чаю…

От воспоминаний я очнулась там, где уже заканчивался отрезок автострады с натыканными по обочине для развлечения водителей разноцветными геометрическими фигурами. На мой взгляд, недостаточно яркими, не мешало бы добавить красного. Ничего не происходило, машина ехала сама по себе. Дождь уже не шел с самого утра, светило солнышко.

Я закурила, нащупала в сумке портмоне и вытащила его наверх, ибо в перспективе уже маячил очередной пеаж. За эти их замечательные дороги я готова была платить с радостью, даже мелькнула мысль издать в виде благодарности какой-нибудь клич вроде «Vive la France!», но сдержалась, ведь все равно никто не услышит, особенно если на сей раз попадется пеаж-автомат.

Сразу же за отрезком с фигурами я нагнала какую-то странную машину. Точнее, не столько машина была странной, сколько странно вел ее шофер. Ехал, можно сказать, слаломом через три полосы, ну точь-в-точь как Ив Монтан в «Плате за страх». Может, от скуки, а может, и просто ненормальный. Не пьяный и не больной, очень уж ровненькими получались загогулины зигзагов. На всякий случай я сбросила скорость и решила обойти его внезапным рывком, ведь кто знает, что может прийти в дурацкую башку такому циркачу.

Выждав момент, когда он заложил вираж вправо, я дунула мимо него по третьей полосе. Машина оказалась «пежо», а в зеркальце я увидела, как обрадовался его водитель при виде меня, оставил в покое виражи и бросился вдогонку. Я прибавила газу. Возможностей у «пежо» было побольше, чем у моей маленькой «тойоты», но я уже успела отдалиться от него и выдавила из своей машинки сто пятьдесят пять, пусть он жмет сто восемьдесят, если это доставляет ему удовольствие, все равно понадобится время, чтобы меня догнать. Справа промелькнула информация о пеаже через пару километров, «тойота» давала уже сто шестьдесят, хотя явно была этим недовольна, «пежо» нагонял, я переместилась на среднюю полосу, делая вид, что уступаю ему дорогу. На душе немного отлегло, потому как перед нами кто-то уже сбавлял скорость. Я твердо решила от «пежо» избавиться, ибо скучающих придурков не люблю, а настоящих сумасшедших боюсь смертельно. Не знаю, как с ними обходиться. Оглушить внезапным ударом по башке? Негуманно. А вежливое обращение может привести к пагубным последствиям.

«Пежо» меня догнал, но и финансовая преграда уже встала перед нами. Я пристроилась за каким-то фургончиком, хотя были и свободные боксы. Решила потянуть время и дала купюру в пятьдесят франков, хотя у меня была и мелочь. Девушка излишне быстро выдала мне сдачу.

«Пежо» спокойно проехал мимо, ничего мне не сделал, но дальше двинулся очень медленно, и я вдруг неизвестно почему почувствовала уверенность, что он меня поджидает. Полнейший идиотизм, нет никаких оснований для подобных подозрений, мнительной я никогда не была, какое дело кому-то здесь до меня или мне до них, а вот поди ж ты, возникло такое чувство. Не нравится мне его общество на автостраде, и все тут! А он вон там явно ждет меня.

Ах так? Ждет? Ну так пускай ждет до посинения. И я, заплатив за проезд по автомагистрали, проехала вперед пару метров по площадке и остановилась на ее краю справа. Имею право стоять где хочу. Вышла, заглянула в багажник, заглянула бы и под капот, да забыла, как он открывается. Потом опять села на свое водительское место и решила чем-нибудь заняться. Книжку, что ли, почитать? А, правда, ведь надо же дочитать письмо этой, как ее… Выстраш Елены.

В кармашке на дверце письма Елены не оказалось, а ведь я положила его туда, как сейчас помню. Встревожилась, опять вышла из машины и обнаружила его под креслом, немного помятое и запачканное, с явными следами моих подошв. Интересно, когда же это я успела его потоптать? Не иначе как еще на границе, в спешке сунула в кармашек, но не попала, и письмо свалилось на пол. Хорошо еще, что в Штутгарте я вообще ненароком, зацепив каблуком, не выбросила его из машины. Читать я стала с того места, где остановилась в прошлый раз.