Сан-Антонио - Серенада для Грейс Страница 5

— Я вам оставлю мой номер телефона, — говорит он, — если будет нужна помощь, можете позвонить.

Мы выходим из клуба. Через плотный туман видно зарождение нового утра. Электрические фонари вяло мерцают над нашими головами.

Брандон протягивает мне пятерню.

— Я думаю, что вам надо сначала немного отдохнуть, — советует он с подчеркнутой вежливостью, — поезжайте в отель «Вуйч», скажете, что от меня. Он находится рядом со станцией «Элефант и Кастл».

— Спасибо…

Мы жмем друг другу руки, и я остаюсь один посреди молочной пелены.

Это место, доложу я вам, точно последнее на всей земле, куда бы я хотел двинуть свои стопы в случае эмиграции из Франции. Терпеть не могу туманы. Мои легкие не выносят пар. Он обволакивает и нагоняет дикую тоску.

Я переминаюсь с ноги на ногу, напрягаю в нерешительности башку: в какую сторону пойти?

Следует ли мне по совету Брандона поехать в гостиницу и подрыхнуть под одеялом или, наоборот, выйти сразу на извилистую тропу войны?

Быстро решаюсь на второй вариант действий. Спать я не хочу, а небольшая церемония, на которой только что довелось присутствовать, расщекотала мои нервы.

Я бреду по пустынным улицам. Поток машин постепенно начинает увеличиваться. Вокруг все серое и мокрое, темное и враждебное… Я чувствую себя как Мальчик с Пальчик среди дремучего леса, где злые птицы склевали зернышки проса, которыми он пометил обратный путь…

Вдруг я замечаю остановившееся такси.

— Пардон, патрон, — говорю я.

Худой водила с головой облысевшего кондора смотрит на меня, как на марсианина.

До меня доходит, что я обращаюсь к бритишу на неизвестном ему языке.

— Я не говорю по-французски, — бормочет он на французском языке с таким акцентом, будто только что вышел от стоматолога и ему забыли вынуть килограмм ваты изо рта.

— А я, I not speak English, понял, ростбиф? — заявляю я.

Это ему доставляет удовольствие. Он смеется, будто кряхтит, сидя на горшке.

Я приставляю руку к тыкве, секунду соображаю и выдаю:

— Я go Нортхемптон.

Как говорит один мой приятель: «Я — полуглот».

Шофер бросает в мою сторону фразу, значения которой я не понимаю, и подает мне знак садиться.

Я бы удивился, если бы он довез меня до нужного города, но тем не менее он провезет меня хоть какую-то часть пути.

Через десять минут он останавливает тачку рядом со зданием, которое своим видом напоминает скорее общественный туалет, чем вокзал.

— Нортхемптон! — докладывает водила. Тут уж только кретин бы не понял! Я даю ему бумажку в один фунт, а он мне сдачу.

— Мерси, — говорю я ему и рву на вокзал.

К тому времени, когда я приезжаю в Нортхемптон, утро уже заканчивается. Тумана нет — очевидно, он навсегда прописался в районе Лондона.

Вы, наверное, скажете, что я вру, но я вас уверяю, что в разрывах облаков проглядывает солнце…

Я замечаю полицейского в яйцевидной каске и спрашиваю, где находится отель «Коронованный лев». Он мне тут же показывает, поскольку это в двух шагах на крошечной площади, вымощенной очень ровными плитами.

Город построен из красного кирпича, и, не знаю почему, я вспоминаю Тулузу.

Я вхожу в дверь гостиницы. Две ступеньки ведут вниз. Элемент кокетливой и изысканной старины. Пахнет воском и каустической содой для чистки меди. Пахнет также пивом.

Хозяин с пузцом и физиономией густосвекольного цвета сидит в глубине низкой приемной. Он ощипывает гуся.

Он что-то говорит мне, очевидно приветствует, через облако пуха.

— Вы говорите по-французски? — спрашиваю я.

Он отрицательно трясет головой.

Ну вот, приехали. Интересное будет расследование, если я не знаю местного языка.

У меня, похоже, настолько очумелая рожа, что он вдруг понимает и начинает кричать куда-то в глубину заведения:

— Мэри! Мэри!

Появляется рыжая девушка с замкнутым лицом.

Хозяин указывает ей на меня, объясняя, что вот, мол, приехал артист — ни черта не рубит на языке Шекспира.

— Что вы хотите? — спрашивает она меня. Ее французский вполне сносен.

— Значит, — включаюсь я, соображая, как сказать проще, — я из парижской полиции.

В доказательство я показываю даже свое удостоверение. Она смотрит в него внимательно и читает, как книгу, шевеля губами, с таким видом, будто перед ней найденные в могиле фараона дощечки с клинописью.

— Что мы можем для вас сделать? Она объясняет хозяину, кто я. Поняв, что я полицейский, тот хмурит брови.

— Я приехал по поводу молодого француза, казненного сегодня утром, — начинаю я.

— О! Да, — кивает девочка, — я помню…

— Он ужинал у вас в тот вечер перед преступлением, так?

— Да.

— Он был с девушкой?

— Да…

— Вы видели их раньше?

— Они приходили сюда каждую пятницу… и всегда ужинали вдвоем…

— У вас было впечатление, что они… любят друг друга?

Ее щеки краснеют, как ягодицы новорожденного.

— Я не знаю…

— Но по их поведению… Она трясет головой.

— Нет, они вели себя пристойно.

Я улыбаюсь, чтобы завоевать ее доверие, но тщетно, поскольку, очевидно, в тот день, когда добрая фея Маржолена раздавала хорошее настроение, у этой неказистой малышки схватило живот и она осталась дома. Она неприступна, как Тауэр.

— А чего-нибудь особенного вы не заметили?

Она думает.

— Нет, ничего…

— Вы уверены?

— Да…

— Спросите у хозяина, может быть, он что-то видел?

Она поворачивается к хозяину, переводит мой вопрос, и я вижу, что толстяк старается вспомнить. Даже перестает ощипывать гуся…

Потом вдруг он начинает говорить сплошным неуловимым для меня потоком, ровным и густым, как черничный кисель. Он оживляется, что большая редкость для бритиша… Внутренний голос мне подсказывает, что я не ошибся адресом…

Девочка слушает с удивленным лицом. Наконец, когда хозяин закрывает кран, она пересказывает тихим, мягким голосом:

— Мистер Бенетт (я понимаю, что так зовут хозяина) говорит, что в тот день за соседним столиком сидел человек. Он пил пиво. И когда молодой француз вышел на улицу, чтобы купить газету, тот человек незаметно бросил девушке свернутую бумажку. Мистер Бенетт стоял спиной к залу, но видел это в зеркало.

Ага, ага, вот это уже кое-что интересное.

— И что сделала девушка? — спрашиваю я.

Она переводит, хозяин объясняет, я жду перевода; как будто я в ООН.

— Она спрятала бумагу в карман. Когда ее французский друг вернулся с газетой, она извинилась и пошла в туалет.

Понятное дело, читать…

Я прикусываю нижнюю губу.

— Этот человек ушел?

— Практически сразу.

— Как он выглядел?

Девушка вновь обращается к хозяину с ощипанным гусем и тут же переводит описание слово в слово. Этот человек был высокого роста, молодой, блондин. На нем был темно-синий костюм и коричневый замшевый жилет. Больше толстяку нечего добавить…

— Чем еще мы можем вам помочь? Мы к вашим услугам, — говорит девушка.

Можно было бы предложить ей несколько уроков французского языка, чтобы расширить ее словарный запас… Лучше всего вечерние курсы для взрослых. Но она слишком серьезная, слишком тоскливая.

— Да, — спохватываюсь я, — есть еще кое-что, что вы можете сделать для меня: пару яиц с беконом!

Она с готовностью переводит заказ своему работодателю, и тот, как только я заявляю о себе как клиент, становится очень активным. Он указывает мне на стол рядом с большой фаянсовой вазой. Столик кокетливо накрыт скатертью в красную клеточку…

Я сажусь и с огромным аппетитом (очевидно, я при этом урчу, как кот) поглощаю приготовленную для меня яичницу.

Бодро пережевывая, я углубляюсь в ретроспективу событий. Вот отсюда, из ресторана этой гостиницы, потянулась цепочка, на конце которой виселица и Эммануэль Ролле с черным мешком на голове. Что, вы пожимаете плечами? Даю слово! Мой нос — это вам не какая-нибудь свекла. С тех пор как мы знаем друг друга, вы должны были убедиться, что, если я иду по следу, пусть даже его нет, это означает, что пахнет жареным. Я редко ошибаюсь. Тут мой лысый босс с накрахмаленными манжетами глядел как в воду. Есть дело Ролле! И дело не такое простое, как видела его английская полиция.

Я замедляю жевание и мысленно рассматриваю таинственную парочку, сидевшую за одним из этих столиков…

Глава 4

Где пойдет речь о девушке, уехавшей, не оставив адреса.

«Che mist's Shop» — химический магазин, как значится в моем тоненьком французско-английском разговорнике, означает также «аптеку». Во всяком случае, над дверью висит какая-то загогулина в виде реторты и вывеска, которую я вам героически прочитал, сохраняя орфографию.

Я поворачиваю ручку двери, больше похожую на наконечник трости, и нос к носу сталкиваюсь с человеком, сильно смахивающим на белую окоченевшую цаплю.

— Мистер Стендли? — спрашиваю я, стараясь изо всех сил повторить резкий английский акцент.

— Yes, — отвечает мне почтенный коммерсант.